Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
— Да нет. Бодрая такая. Полную кормушку сена очистила, а я с нее надоил два галлона.
Будто сквозь сон я услышал его вопрос:
— А когда вы приедете швы снимать?
— Швы?.. Ах, да! — Я с трудом взял себя в руки. — Через две недели, мистер Бушелл. Через две недели.
После ужасов нашего первого визита на ферму я был рад, что Норман сопровождал меня, когда я приехал туда снимать швы. Рубец выглядел совершенно нормально, и, пока я щелкал ножницами, Белла продолжала безмятежно жевать жвачку. В соседнем стойле прыгал и брыкался теленок. Но я не удержался и спросил:
— И по ней ничего видно не было, мистер Бушелл?
— Да нет. — Фермер покачал головой. — Такая же была, как всегда. Не хуже и не лучше. Словно бы и не ее резали.
Вот так я провел мое первое кесарево сечение. С течением времени Белла принесла еще восемь телят без всяких осложнений и посторонней помощи. Чудо, в которое мне и сейчас трудно поверить.
Но тогда мы с Норманом, естественно, этого знать не могли. И ликовали просто от огромного облегчения, на которое не смели и надеяться.
Когда мы выехали за ворота, я покосился на улыбающееся лицо студента.
— Ну вот, Норман, — сказал я. — Теперь вы знаете, что такое ветеринарная практика. Жутких переживаний хватает, но зато вас ждут и чудесные сюрпризы. Я много раз слышал, что брюшина у коров не легко поддается инфекции, и, слава богу, убедился теперь в этом на опыте.
— Нет, это просто волшебство какое-то, — пробормотал он задумчиво. — Не знаю, как выразить, что я чувствую. В голову так и лезут цитаты вроде: «Пока есть жизнь, есть и надежда».
— Совершенно верно, — ответил я. — Джон Гей, э? «Больной и ангел»?
Норман захлопал в ладоши.
— Отлично.
— Ну-ка, ну-ка… — Я на секунду задумался. — А вот, например: «То славная была победа».
— В точку! Роберт Саути, «Бленхеймская битва».
Я кивнул:
— Она самая.
— Ну а это: «В крапиве опасности мы рвем цветок спасенья».
— Великолепно! — отозвался я. — Шекспир, «Генрих Пятый».
— А вот и нет. «Генрих Четвертый».
Я хотел было заспорить, но Норман предостерегающе поднял ладонь:
— И не возражайте. Я прав. На этот раз я действительно знаю, о чем говорю.
Лигепская конская ярмарка
Более 800 лет, с тех пор как Генрих I даровал на нее разрешение, проводилась лигепская конская ярмарка у перекрестка старинных трактов под Лидсом. Теперь она проводится в день Св. Варфоломея (24 августа) и 17 сентября, но вплоть до XVIII века торговля шла все три недели между этими датами. Она все еще остается популярной конской ярмаркой в Йоркшире. Пока лошади были главным транспортным средством, барышники пригоняли своих лошадей на место ярмарки за несколько дней до ее начала. Среди барышников обычно было много цыган, которые занимались и занимаются выращиванием лошадей на продажу.
Спасение овцы из снежного заноса
Овцы, пасущиеся на вересковых пустошах, настолько закалены, что их не надо на зиму загонять в овчарню поближе к ферме. Густое руно предохраняет их от морозов, они способны несколько дней голодать без дурных последствий и даже в глубине сугроба не погибают, потому что там есть воздух. Опасность приходит с оттепелью. Вода заливает овец под снегом, длинная шерсть на ногах и брюхе смерзается и делается такой тяжелой, что животное не может двигаться. Фермер относит беспомощную овцу в укрытие или заранее отгоняет туда небольшую отару, чтобы облегчить доставку им корма.
Пропалыватель
Этот узкий одноколесный пропалыватель двигался между рядами подрастающих колосьев, картофеля или брюквы, запряженный одной лошадью и направляемый за две ручки сзади. Конструкции были разными, но многие включали изогнутое лезвие впереди, рыхлившее почву, и два заостренных лезвия, скользивших под самой ее поверхностью и вырывавших чертополох и другие сорняки.
Колесный плуг
Преимущество этого плуга заключалось в том, что он требовал меньше усилий, соответственно управлять им было легче. Большое бороздное колесо движется по вспаханной земле, и с его помощью можно регулировать ширину борозды. Малое полевое колесо катится по еще нетронутой поверхности, и с его помощью (приподнимая его или опуская) можно регулировать глубину вспашки. Две ваги впереди, к которым припрягались лошади, распределяли их усилия ровно.
Кетгут
Раны и хирургические разрезы внутри тела ветеринар обычно зашивал кетгутом, который изготовлялся из овечьих и лошадиных кишок. Кожа сшивалась шелком или обработанным лошадиным волосом. Кетгут хранился в стеклянных банках с завинчивающейся крышкой — по три катушки в банке, для стерильности наполненной спиртом. В пробке имелись три отверстия, сквозь которые вытягивалась нить. С появлением искусственного шовного материала кетгут вышел из употребления.
Заплечный молочный бидон
Когда коровы выдаивались на лугу вручную, дояр отправлялся на пастбище с подойником — это было проще, чем пригонять стадо на ферму. Надоенное молоко он сливал в жестяной заплечный бидон с вогнутым боком, чтобы тот удобнее прилегал к спине. Бидоны эти делались разных размеров, и выбирать следовало такой, который наполнялся бы под самую крышку, чтобы молоко в нем при переноске не плескалось.
Опыливатель
Эта машина 1925 года напоминает пылесос, но только она не засасывала пыль, а, наоборот, распыляла порошки против вредных насекомых, грибов или сорняков. Машину везла лошадь, а опыляющий шел рядом и вращал ручку, соединенную с вентилятором внутри бака. Вращаясь, вентилятор выдувал порошок через шланг в узкий наконечник.
Сливание пахты
Время, требовавшееся на сбивание масла, зависело от температуры. В прохладную погоду на это могли уйти часы. Когда масло образовывало плотный комок, оставшуюся жидкость — пахту — сливали, а масло пропускали сквозь каток, отжимая остатки пахты, которую фермерша употребляла для готовки, например в тесто для лепешек.
Машинная дойка
К 40-м годам коровник во время дойки начал походить на мастерскую: ни табуретов, ни дояров, ни подойников, а только доильный аппарат, обеспечивавший гигиеничное выдаивание «в бидон». Каждый надетый на сосок стакан отсылал молоко прямо в закрытый контейнер. На фермах в холмах до 1945 года по большей части обходились без электричества, но доильный аппарат приводился в действие и бензиновыми двигателями.
4. Пьем за здоровье моей дочери
— Хелен, тебе нехорошо?
Я с тревогой взглянул на жену, которой словно бы никак не удавалось принять удобную позу. Мы с ней сидели на довольно дорогих местах в бротонском кинотеатре «Ла Скала», и во мне нарастало убеждение, что занесло нас сюда совершенно напрасно.
Свои сомнения я высказал еще утром:
— Конечно, Хелен, это наш день отдыха, но не думаешь ли ты, что будет благоразумнее далеко от дома не уезжать: как-никак твое время подошло.
— Нет, не думаю! — Хелен даже засмеялась при мысли, что мы вдруг откажемся от поездки в кино. И я ее понимал. Эти вечера давали нам необходимую передышку в нашей хлопотной жизни. Я спасался в кино от телефона, грязи, резиновых сапог, и Хелен тоже вырывалась из своего беличьего колеса: какое, например, блаженство съесть обед, который тебе подают и который приготовила не ты, а кто-то другой.
— Нет, но все-таки, — не отступал я. — А вдруг возьмет да и начнется? И нечего смеяться! Неужто ты хочешь, чтобы наш второй ребенок родился в магазине Смита или в машине на заднем сиденье?
Я вообще очень тревожился. Конечно, не как в те дни, когда вот-вот должен был родиться Джимми. Тогда я готовился стать военным летчиком и впал в совершенную прострацию, заметно поубавив в весе — отнюдь не только из-за интенсивных физических нагрузок. Над волнением будущих отцов принято подтрунивать, но я ничего смешного тут не нахожу. Словно бы я сам ожидал ребенка: последнее время я постоянно трепыхался и глаз с Хелен не спускал, что очень ее забавляло. Я меньше всего йог, а за предыдущие двое суток напряжение стало почти невыносимым.
Но утром Хелен настояла на своем. Она не желала лишаться своего дня отдыха из-за каких-то пустяков, и вот теперь мы сидели в «Ла Скала», и Хамфри Богарт тщетно пытался завладеть моим вниманием, а волнение мое все росло и росло, потому что моя жена продолжала ерзать на сиденье и порой вопросительно проводила ладонью по животу.
Я снова покосился на нее, и тут она вся дернулась, легонько застонав. Я сразу взмок — даже прежде, чем она наклонилась ко мне и шепнула:
