Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
В апреле, когда приближался окот, овец часто перегоняли с верхних пастбищ на нижние. Обычно овцам помощь не требуется, но пастух внимательно следит, не окажутся ли роды затруднительными или новорожденные ягнята слишком слабыми. Он проверяет, начал ли ягненок сосать, и подбирает для него кормилицу в тех редких случаях, когда собственная мать плохо его кормит. Кроме того, пастух отводит окотившихся маток в одно место, и для этого он несет ягнят в руках, а матери тревожно бегут следом. На рисунке пастух несет ягнят за передние ноги — способ, удобный для коротких расстояний, но если бы идти пришлось далеко, он взял бы их на руки.
Подкармливание овец
Матки дают больше молока, если они хорошо питаются, и тогда их ягнята растут крепкими и здоровыми. Кормящих маток нередко держат на лугу, где трава особенно сочная. Одно время было принято подкармливать их концентратами — дробленым овсом, отрубями, кукурузными хлопьями или дроблеными брикетами льняного жмыха. Фермер на рисунке разбрасывает концентраты из расчета 250 г в сутки для каждой матки. Когда подходит время отлучать ягнят от вымени, матки получают меньше корма и начинают давать меньше молока.
13. Прощайте, ВВС!
Вот и кончилась еще одна глава моей жизни, подумал я, захлопнув дверь купе и втискиваясь на сиденье между толстушкой в форме женской вспомогательной службы военно-воздушных сил и крепко спящим капралом.
Вероятно, я выглядел типичным демобилизованным солдатом. Голубую форму у меня забрали, выдав взамен «увольнительный костюм» — жуткое одеяние из бурой саржи в лиловую полоску, в котором я смахивал на старомодного гангстера. Зато мне оставили форменную рубашку с галстуком и блестящие сапоги — они теперь казались добрыми старыми друзьями.
Мои скудные пожитки, включая «Ветеринарный словарь» Блэка (я не расставался с ним все время моей летной карьеры), лежали на полке в фибровом чемоданчике того типа, который пользовался особой популярностью у нижних чинов.
Под конец я сменил поезд на автобус — тот же самый маленький, тряский, дребезжащий автобус, который несколько лет назад вез меня в неведомое будущее. И шофер был тот же самый. А потому, когда в голубой дали вновь начали подниматься холмы, время, разделявшее эти две поездки, словно исчезло: в свете раннего утра я видел знакомые фермы, каменные стенки, убегающие вверх по травянистым склонам, и деревья, клонящие ветви над рекой.
Часов в десять мы загромыхали по булыжнику рыночной площади, и на лавке, в дальнем ее конце, я прочел вывеску: «Дарроубийское кооперативное общество». Солнце поднялось уже высоко и припекало ярусы черепичных крыш на зеленом фоне уходящих ввысь холмов. Я сошел, автобус отправился дальше, и я остался стоять рядом со своим чемоданчиком.
И снова все было как в тот раз: душистый воздух, тишина и площадь — совсем безлюдная, если не считать стариков, сидящих под башенкой с часами. Один из них оглянулся на меня.
— А, мистер Хэрриот! — сказал он невозмутимо, словно видел меня только вчера.
Передо мной от площади отходила улица Тренгейт и, загибаясь, исчезала за бакалеей на углу. Почти вся протяженность этой тихой улочки с церковью у ее конца была скрыта от моего взгляда, и я давно уже не ходил по ней. Но стоило мне закрыть глаза, как я увидел Скелдейл-Хаус и плющ, увивший его стены до маленьких окошек под самой крышей.
Там мне придется начать все сначала, там я узнаю, сколько я забыл и смогу ли снова лечить животных. Но пока еще я туда не пойду, пока еще не пойду…
С того дня, как я впервые приехал в Дарроуби в поисках работы, случилось очень многое, но тут мне вдруг пришло в голову, что между моими тогдашними обстоятельствами и теперешними почти нет разницы. Тогда все мое имущество исчерпывалось старым чемоданом и костюмом, который был на мне. Как, в сущности, и теперь. С одной только чудесной разницей: теперь у меня были Хелен и Джимми.
А потому все выглядело иначе. Пусть у меня нет ни денег, ни даже дома, который я мог бы назвать своим. Но меня ждут жена и сын, а там, где они, — там и мой дом. И вместе с ними меня ждет Сэм. До фермы отца Хелен от города было неблизко, но я поглядел на тупые носки сапог, выглядывающие из-под штанин. В авиации меня научили не только летать, но также и ходить в строю, и несколько миль казались мне пустяком.
Я крепко ухватил ручку своего фибрового чемодана, свернул на ведущее из города шоссе и, печатая шаг, пошел по дороге, которая вела домой.
Погрузка ржи
Когда снопики высыхали, рожь можно было грузить на повозку и увозить с поля. Один работник подавал вилами по два снопика другому на повозку, который их там и укладывал. К бортам повозки часто крепилась дополнительная доска, чтобы снопиков можно было уложить побольше. Лошади тащили повозку от стога к стогу, начиная с середины поля, пока ее не нагружали пятью сотнями снопиков.
Часть четвертая
Снова в Дарроуби
Вся природа словно ликовала вместе со мной. Был май 1947 года, начиналось самое дивное лето из всех, какие я помню. Сияло солнце, машину овевал легкий ветерок. Всюду победно возвещала о себе новая, юная жизнь. А внизу, в Дарроуби, была моя новорожденная дочка!
1. Ветхие ворота и гигантские телята
Когда на меня упали ворота, я всем своим существом понял, что действительно вернулся домой.
Мои мысли без труда перенеслись через недолгий срок службы в авиации к тому дню, когда я последний раз приезжал на ферму мистера Рипли — «пощипать пару-другую теляток», как выразился он по телефону, а точнее, охолостить их бескровным способом. Прощай утро!
Поездки в Ансон-Холл всегда напоминали охотничьи экспедиции в африканских дебрях. К старому дому вел разбитый проселок, состоявший из одних рытвин и ухабов. Он петлял по лугам от ворот к воротам — всего их было семь.
Ворота — одно из тягчайших проклятий в жизни сельского ветеринара, и до появления горизонтальных металлических решеток, для скота непроходимых, мы в йоркширских холмах особенно от них страдали. На фермах их обычно бывало не больше трех, и мы кое-как терпели. Но семь! А на ферме Рипли дело было даже не в числе ворот, но в их коварности.
Первые, преграждавшие съезд на узкий проселок с шоссе, вели себя более или менее прилично, хотя за древностию лет сильно проржавели. Когда я сбросил крюк, они, покряхтывая и постанывая, сами повернулись на петлях. Спасибо хоть на этом. Остальные шесть, не железные, а деревянные, принадлежали к тому типу, который в Йоркшире называют «плечевыми воротами». «Меткое название!» — думал я, приподнимая очередную створку, поддевая плечом верхнюю перекладину и описывая полукруг, чтобы открыть путь машине. Эти ворота состояли из одной створки без петель, попросту привязанной к столбу веревкой у одного конца сверху и снизу.
Даже с обычными воротами хлопот выпадало предостаточно. Останови машину, вылезь, открой ворота, влезь в машину, минуй ворота, снова останови машину, вылезь, закрой за собой ворота. Но поездка в Ансон-Холл требовала поистине каторжного труда. Чем ближе к дому, тем более ветхими становились эти адские изобретения, и, подпрыгивая на колдобинах, я приближался к седьмым, весь красный от работки, которую мне задали шестые.
Но вот они — последние и самые грозные. Характер у них был преподлый и очень злобный. За многие-многие годы их столько раз латали и подправляли, жалея на них новые жерди, что, по всей вероятности, от первозданного материала не осталось ничего. И тем они были опасней всех остальных.
Я вылез из машины и сделал несколько шагов вперед. С этими воротами у нас были старые счеты, и несколько секунд мы молча взирали друг на друга. В прошлом нам довелось провести несколько напряженных раундов, и в счете, бесспорно, вели они.
Кое-как сбитая, разболтанная створка к тому же висела на одной-единственной веревочной петле, расположенной посредине, а потому поворачивалась на весьма ненадежной оси с поистине сокрушающим эффектом.
Я осторожно приблизился к правой ее стороне и начал развязывать веревку, с горечью заметив, что она, как и все предыдущие, была аккуратно завязана бантом. Едва я дернул за конец, как створка высвободилась, и я поспешно вскинул руки к верхней перекладине. Но опоздал. Нижняя перекладина, будто живая, ловко и очень больно хлопнула меня по голеням, а когда я попытался уравновесить створку, верхняя врезала мне по груди.
Всякий раз одно и то же! Я шажочек за шажочком повел створку по дуге, а перекладины лупили меня вверху и внизу. Да, поединок выходил неравный.
Без всякого удовольствия я заметил, что с крыльца дома за моими эволюциями благодушно наблюдает мистер Рипли. Все время, пока я боролся со створкой, он со вкусом попыхивал трубкой и не сдвинулся с места, пока я не подковылял по траве к крыльцу.
