Джеймс Хэрриот - И все они – создания природы
Ага! Что-то там есть… Но как же глубоко засела эта дрянь! Видимо, колючка переломилась и остался один только кончик. С охотничьим азартом я протянул руку за пинцетом и тут в окне опять возникла голова, но теперь подбородком вверх.
Господи! Он же висит, зацепившись ногами! Физиономия меж тем ухмылялась до ушей. Из уважения к клиенту я старательно не замечал этой пантомимы за окном, но всему есть мера! Подскочив к окну, я гневно погрозил кулаком. По-видимому, мое бешенство смутило верхолаза, — во всяком случае физиономия тотчас исчезла, и я различил царапанье подошв по стене снаружи, явно поднимавшихся все выше.
Утешение ниже среднего. Стебли там могли не выдержать веса и такого малыша. Я заставил себя вернуться к столу.
— Извините, мистер Гарретт, — сказал я. — Подержите ногу еще, будьте добры.
Он сухо улыбнулся, и я погрузил пинцет в ранку. Кончики задели что-то твердое. Я сжал их, осторожно потянул и — как чудесно! — извлек острый, влажно поблескивающий обломок колючки. Уф-ф!
Одна из тех победных минут, которые скрашивают жизнь ветеринара, — я улыбнулся мистеру Гарретту, поглаживая пса по голове, и тут снаружи послышался треск. Затем донесся вопль отчаянного ужаса, за стеклом мелькнула маленькая фигурка, и раздался глухой удар о землю.
Я бросил пинцет, выскочил в коридор и через боковую дверь вылетел в сад. Джимми уже успел сесть среди мальв, и от облегчения я даже забыл рассердиться.
— Больно ушибся? — еле выговорил я, но он помотал головой.
Я поднял его, поставил на ноги. Действительно, он как будто остался цел и невредим. Я тщательно его ощупал, не обнаружил никаких повреждений и отвел в дом, приказав:
— Беги-ка к маме!
А сам вернулся в операционную.
Вероятно, я был очень бледен, потому что мистер Гарретт испуганно спросил:
— Он не расшибся?
— Нет-нет. По-видимому, все обошлось. Прошу прощения, что я убежал. Мне следовало бы…
Мистер Гарретт погладил меня ладонью по плечу.
— Ну, что вы, мистер Хэрриот! У меня же у самого есть дети. — И тут он произнес слова, навеки запечатлевшиеся в моем сердце. — Чтоб быть родителем, нужно иметь железные нервы.
За чаем я наблюдал, как мой сын, кончив уписывать яичницу на поджаренном хлебце, принялся щедро намазывать солидный ломоть сливовым джемом. Ну, слава богу, его выходка обошлась без печальных последствий, но прочесть ему нотацию я был обязан.
— Вот, что, молодой человек, — начал я, — ты ведешь себя очень плохо. Сколько раз я повторял тебе, чтобы ты не смел лазить по глицинии.
Джимми вгрызся в хлеб с джемом, глядя на меня без тени раскаяния или смущения. Бесспорно, в моей натуре есть что-то от старой наседки, и за многие годы они с Рози — моей дочкой, когда она достаточно подросла, — прекрасно это уловили и завели обескураживающую привычку непочтительно квохтать в ответ на мои заботливые наставления. И тогда за чаем я понял, что Джимми никакими самыми убедительными тирадами не пронять.
— Если ты и дальше будешь так шалить, — продолжал я, — то я не стану брать тебя с собой на фермы. Придется мне найти другого мальчика в помощники.
Он перестал жевать, и я старался уловить, как подействовали мои слова на маленького человечка, которому позже предстояло вырасти в ветеринарного врача, до которого я во всех отношениях не мог и рукой дотянуться. Как тридцать пять лет спустя выразился мой однокашник по ветеринарному колледжу, суховатый шотландец, предпочитавший говорить без обиняков: «Просто черт знает, насколько он лучше своего папаши!»
Хлеб с джемом шлепнулся на тарелку.
— Другого мальчика? — переспросил Джимми.
— Вот именно. Шалунов я с собой брать не могу. И мне придется поискать кого-нибудь другого.
Джимми погрузился в раздумье, потом пожал плечами, видимо, решив отнестись к моим словам философски, и снова взял надкусанный ломоть. Но внезапно невозмутимость его покинула, он поперхнулся и поглядел на меня круглыми от испуга глазами.
— И ты… — произнес он дрожащим голоском, — ты отдашь ему мои сапоги?
6
— Ох, черт! Так это же доктор Фу-Манчу[3] собственной персоной!
Масляная лепешка выпала из пальцев фермера на тарелку, и он с ужасом уставился в окно кухни, где мы расположились перекусить.
Я проследил направление его взгляда и обжегся чаем.
За стеклом маячила грузная фигура в восточном халате. С изрытого оспой лица на нас зловеще смотрели раскосые глаза-щелочки, левую щеку от уха до подбородка пересекал уродливый шрам, но особенно жутким был единственный черный сальный ус, свисавший с верхней губы почти до ключицы. Экзотически пестрый халат ниспадал с его плеч свободными складками, а скрещенные на животе руки были глубоко засунуты в рукава.
Супруга фермера взвизгнула и отпрянула от стола. А я смотрел, не в силах шевельнуться, и не верил собственным глазам. Откуда взялось это леденящее кровь видение на фоне сараев и лугов йоркширской фермы?
Вопли фермерши становились все пронзительней, переходя в истерический хохот, но внезапно она умолкла и медленно направилась к окну. Страшное лицо расплылось в дружеской ухмылке, «Фу-Манчу» выпростал руку из рукава и растопырил пальцы.
— Так это же Игорь! — ахнула фермерша и грозно повернулась к мужу. — И в моем праздничном халате! Это ты его подучил, черт паршивый!
Фермер захлебывался смехом, обмякнув в кресле, — его шуточка удалась как нельзя лучше.
Игорь был одним из военнопленных, недавно водворившихся на ферме. В конце войны их сотнями отправляли трудиться на земле, что устраивало всех: фермеры получали вдоволь рабочей силы, а пленные только радовались возможности дожидаться репатриации, проводя много времени на свежем воздухе и питаясь — если учесть жесткое рационирование и карточки — прямо-таки по-царски. И даже я получил некоторую передышку от вечной необходимости одному справляться с задачей, требовавшей нескольких рук. Помощников у меня теперь появилось хоть отбавляй: они всегда были рады поразмяться, возясь с коровой или лошадью. Все-таки развлечение.
Естественно, подавляющую часть военнопленных составляли немцы, но на фермах работали еще итальянцы и, как ни странно, русские. Я даже растерялся, когда на станции вдруг увидел, что из вагонов выходят сотни, как мне показалось, китайцев в немецких шинелях. Потом я узнал, что это были татары, завербованные немцами и попавшие в английский плен. Игорь был одним из них.
Я знаю немало фермерских семей в наших краях, которые и по сей день ездят погостить у немцев и итальянцев, которых пригрели в ту пору.
Меня все еще душил смех, а фермерша все еще разделывала мужа под орех, когда я сел в машину и справился со списком вызовов.
«Престон, Скарт-Лодж, — значилось там. — Хромая корова». Езды было минут двадцать, и я, как обычно, перебирал в уме всякие возможности. Нагноение? А может быть, придется пустить в ход копытный нож. Или просто растяжение… Ну, увидим!
Хэл Престон как раз гнал с луга мою пациентку, и диагноз я поставил прямо в машине. Никакой радости он у меня не вызвал.
Корова еле брела — правая задняя словно укоротившаяся нога только чуть касалась земли, свисая почти под животом. А огромная шишка в области таза, несомненно, была выпирающей из-под кожи головкой бедра. Вертикальное смещение. Типичное — дальше некуда.
— Утром это с ней приключилось, — сказал фермер. — Вечером все вроде в порядке было. Ума не приложу…
— Все понятно, мистер Престон, — перебил я. — Вывих бедра.
— А это серьезно?
— Да. И очень. Видите ли, чтобы водворить головку кости назад во впадину, требуется огромное усилие. Даже с собакой бывает много возни, а уж с рогатым скотом положение иногда оказывается совсем безвыходным.
Фермер помрачнел.
— А, прах его возьми! Корова-то отличная. Такой удойной поискать! Ну, а вправить не сможете, что тогда?
— Боюсь, она так калекой и останется. У собак иногда образуется надежный ложный сустав. Но не у коров. По правде говоря, многие хозяева сразу решают, чем возиться, тут же прирезать беднягу.
— Черт! Этого я не хочу! — Хэл Престон энергично потер подбородок. — Попробуем, а?
— Отлично. Мне это тоже больше по душе. — Я повернулся к машине. — Сейчас съезжу за намордником для хлороформа, а вы пока не заглянули бы к соседям позвать парней покрепче? Лишним никто не будет.
Фермер обвел взглядом зеленые просторы холмов, где не видно было никаких признаков жилья.
— До моих соседей далековато будет. Да только нынче и без них обойдемся. Вот посмотрите!
Он повел меня на кухню, полную аппетитного благоухания жареной колбасы. Вокруг стола сидели четверо дюжих немцев. Перед каждым стояла тарелка с грудой картошки, капусты, грудинки и колбасы.
— Их прислали помочь мне с сенокосом, — объяснил мистер Престон. — По виду судя, толк от них будет!
