Джеймс Хэрриот - И все они – создания природы
Он повел меня на кухню, полную аппетитного благоухания жареной колбасы. Вокруг стола сидели четверо дюжих немцев. Перед каждым стояла тарелка с грудой картошки, капусты, грудинки и колбасы.
— Их прислали помочь мне с сенокосом, — объяснил мистер Престон. — По виду судя, толк от них будет!
— Вы правы. — Я улыбнулся и приветственно поднял ладонь. Пленные повскакали из-за стола и наклонили головы.
— Чудесно, — сказал я фермеру. — Вы пока обедайте. Я вернусь через полчаса.
Когда я вернулся, мы отвели корову на лужок с мягкой травой. Она с трудом ковыляла, волоча почти бесполезную заднюю ногу.
Я пристегнул намордник к рогам и накапал хлороформа на губку. Корова вдохнула невидимые пары, широко открыла глаза от изумления, шагнула вперед и опустилась на траву.
Я просунул ей под ногу круглый кол, поставил у его концов двух самых дюжих пленных, обвязал ногу веревкой чуть выше плюсны, а конец веревки вручил мистеру Престону и двум оставшимся немцам.
Завершив приготовления, я согнулся над крестцом и уперся обеими ладонями в головку бедренной кости. Останется ли она упрямо в этом положении или я почувствую, как она заскользит вверх по краю впадины на свое законное место?
Ну, будь что будет! Глубоко вздохнув, я крикнул «тяните!». Троица изо всех сил потянула веревку, и на мощных загорелых руках справа и слева от меня вздулись бугры напряженных мышц.
Несомненно, такое перетягивание каната с коровой посередке — зрелище не из самых величественных. А уж научности — ни малейшей. Но в сельской практике так оно чаще и бывает.
Впрочем, мне было не до теоретических рассуждений: все мои мысли сосредоточились на шишке у меня под ладонями.
— Тяните! — вновь завопил я и вновь услышал натужные покряхтывания.
Я стиснул зубы. Проклятая головка не шелохнулась. Не уж то и эти усилия не возымеют действия? Однако кость сохраняла каменную неподвижность.
Я уже готов был признать себя побежденным, как вдруг ощутил под пальцами легкое движение. Остальное заняло несколько секунд. Под моим отчаянным нажимом головка приподнялась и с громким щелчком вошла во впадину. Победа осталась за нами!
Я даже руками замахал от восторга.
— Отлично! Бросайте веревку! — И, на четвереньках перебравшись к голове коровы, снял намордник.
Потом мы все вместе перекатили ее на грудь, и вскоре она уже моргала и встряхивала головой, освобождаясь от дурмана. А я с жадным нетерпением ждал одного из самых дорогих для ветеринара мгновений. И вот корова встала и пошла по лугу, твердо ступая на все четыре ноги. Пять потных физиономий, блестевших в солнечных лучах, озарились еще и радостным изумлением, а я, хотя видел это далеко не впервые, тоже испытал ликующее торжество, которое не может приесться.
Я угостил пленных сигаретами и на прощание поделился с ними чуть ли не половиной моего скудного запаса немецких слов.
— Данке шен, — произнес я от всей души.
— Битте, битте, — закивали они, расплываясь в улыбках. Операция явно доставила им большое удовольствие, и я подумал, что, вернувшись домой, они непременно будут про нее рассказывать.
Несколько дней спустя мы с Зигфридом вылезли из машины на ферме под Харфордом. Вместе мы туда отправились потому, что наш будущий пациент (вол редполлской породы) отличался, как нас предупредили, на редкость дурным норовом, а две пары рук всегда лучше, чем одна.
Фермер проводил нас в загон, где двадцать рогатых голов склонялись над кормушками с турнепсом.
— Вот он! — Указательный палец ткнул в сторону огромного раскормленного вола. — А вон штуковина, про которую я вам толковал. — Теперь палец указывал на болтающуюся под брюхом опухоль, величиной с футбольный мяч.
Зигфрид вперил в фермера суровый взгляд.
— Послушайте, мистер Гаррисон, почему вы нам раньше не позвонили? Почему допустили, чтобы она так разрослась?
Фермер стащил шляпу с головы и неторопливо поскреб лысую макушку.
— Так вы же знаете, как оно бывает. Я-то давно думал позвонить, только руки все не доходили. Ну, время и прошло.
— А теперь она вон какая!
— Да знаю я, знаю. Только я думал, может, она сама собой отвалится. Уж очень норов у него подлый. Не знаешь, как и подступиться.
— Ну, хорошо. — Зигфрид пожал плечами. — Принесите аркан. Отведем его вон в то стойло. А знаете, Джеймс — продолжал мой партнер, едва фермер отошел, — вовсе она не такая уж страшная, как кажется на первый взгляд. Ножка отличная, и если мы сумеем сделать местную анестезию, то наложим лигатуру и удалим ее в один момент.
Фермер вернулся с арканом. Его сопровождал теперь невысокий брюнет в синем холщовом комбинезоне.
— Это Луиджи, — объяснил фермер. — Итальянец пленный. По нашему он ни тпру, ни ну, зато подмога от него большая, куда ни поставь.
Последнему я поверил легко, рост ростом, но широкие плечи и мускулистые руки говорили о недюжинной силе.
Мы поздоровались. Итальянец в ответ кивнул и неторопливо улыбнулся. Он был исполнен достоинства и уверенности в себе.
Изрядно побегав по загону, мы кое-как сумели водворить нашего пациента в стойло, но тут же поняли, что это только начало.
Редполлы — крупная порода, и при их подлом норове сладить с ними бывает трудновато. Глазки этой жирной скотины злобно поблескивали, и все наши попытки заарканить его завершались фиаско. Он увертывался от веревки, грозно опускал рога и потряхивал головой. Один раз, когда он тяжело пробегал мимо, я умудрился запустить пальцы ему в ноздри, но он отмахнулся от меня, как от мухи, и, брыкнув задней ногой, больно задел по бедру.
— Сущий слон! — охнул я. — Одному богу известно, как с ним сладить.
Транквилизаторы, чтобы обездвиживать таких великанов, и металлические станки были еще делом будущего. Мы с Зигфридом уставились на вола в некотором унынии, и тут заговорил Луиджи. Его итальянскую тираду никто не понял, но мы разобрались, чего он хочет, когда он вежливо оттеснил нас к стене. Явно, он собирался что-то предпринять, но что?
А Луиджи осторожно подкрался к волу и молниеносно ухватил его за ухо обеими руками. Вол ринулся вперед, но уже не столь самозабвенно, как раньше. Луиджи закрутил ухо, и это, видимо, сыграло роль тормоза: во всяком случае, вол остановился и поглядел на маленького итальянца снизу вверх очень жалобным взглядом.
Я чуть было не расхохотался, но время предаваться веселью не было — Луиджи мотнул головой в сторону болтающейся опухоли.
Мы с Зигфридом кинулись к волу. В первый раз мы видели, чтобы скотину ловили за ухо, но пускаться в обсуждение было некогда.
Я приподнял опухоль на ладонях, и Зигфрид мгновенно анестезировал ножку. Едва игла погрузилась в кожу, волосатая ножища дернулась, и при обычных обстоятельствах могучий удар заднего копыта вышвырнул бы нас обоих из стойла. Но Луиджи крутанул ухо и убедительно произнес по-итальянски что-то весьма назидательное. Вол сразу присмирел и до конца операции хранил полную неподвижность.
Зигфрид наложил лигатуру и петлей бескровно перерезал ножку. Опухоль плюхнулась на солому. Вот и все.
Луиджи выпустил ухо и принял наши поздравления, любезно кивая и чуть-чуть улыбаясь. Нет, он действительно, держался с неподражаемым достоинством.
И теперь, тридцать лет спустя, мы с Зигфридом часто его вспоминаем. Мы оба пытались хватать быков и волов за уши, но без малейшего успеха. Кто же был Луиджи? Дилетант с железными руками или же потомственный крестьянин, применивший какой-то итальянский прием, который освоил еще в детстве? Ответа на этот вопрос мы так и не знаем.
7
29 октября 1961 года
— Завтрак, мистер Хэрриот.
Я услышал голос юнги и стук в дверь каюты. Это был первый, утренний призыв. А за ним через соответствующие промежутки последовали: «обед, мистер Хэрриот», «кофе, мистер Хэрриот», «ужин, мистер Хэрриот». Этот семнадцатилетний паренек с румяным свежим лицом очень старался, чтобы я ничего не пропустил.
Я поспешил в салон. К моему удивлению он был пуст, но на столе стоял огромный кофейник, возле которого расположились пирамида из ломтей ржаного хлеба и блюда со всевозможными мясными и рыбными закусками — не меньше десяти.
Такие завтраки мне были не слишком привычны, но голод не тетка, и я немедленно принялся за еду. Кофе оказался превосходным, я с наслаждением запивал чудесную селедку с луком, ветчину и удивительно вкусный мясной рулет, как вдруг откуда-то возник юнга и, улыбаясь, поставил передо мной яичницу из двух яиц с грудинкой.
Я удивился, но не испугался и, поглощая яичницу, возрадовался, что у меня никогда не бывает морской болезни — судно довольно заметно кренилось то на левый, то на правый борт.
Вскоре ко мне присоединился помощник капитана, коренастый толстячок, тоже Расмуссен, как и капитан, а затем Хансен, механик, смуглый брюнет с насмешливым лицом. Английский они знали плохо, но мы сумели побеседовать на самые разные темы, включая футбольную лотерею — оба при каждом удобном случае заполняли бланки прогнозов, но всегда безуспешно.
