Джеймс Хэрриот - И все они – создания природы
Низенький русский в очках, видимо, догадался, кто я такой, — он встал мне навстречу, с улыбкой сказал «ветеринар» и дружески пожал мою руку. Его товарищ, высокий и худой, продолжал сосредоточенно читать документы.
Старший представитель экспортной компании сообщил мне, что я обязан буду не только окружать врачебными заботами триста восемьдесят три элитных овцы породы ромни-марш и линкольн, но еще и сдать их русским в Клайпеде, порту нашего назначения, и привезти назад пять накладных, скрепленных подписями русских и моей собственной, — без этого компания своих денег не получит.
— А сколько стоят эти овцы? — спросил я.
У него чуть дернулся уголок рта.
— Двадцать тысяч фунтов.
У меня екнуло сердце. Я и не подозревал, какую ответственность на себя взваливаю.
Наконец все ушли, и мы остались в каюте вдвоем с капитаном. Он мило мне представился, и меня сразу покорила мягкость его манер. Невысокий рост, серебряная шевелюра, отличный английский язык. Капитан указал мне на стул рядом с собой и сказал с улыбкой:
— Садитесь, мистер Хэрриот, поболтаем.
Мы поговорили о наших семьях и перешли к нашим общим делам.
— Судно это дизельное, — объяснил он. — Специально построенное для перевозки животных. На двух нижних палубах размещены загоны для овец. Не хотите ли взглянуть на ваших подопечных?
Когда мы выходили из каюты, я заметил, что капитан прихрамывает. Он проследил направление моего взгляда и сказал с улыбкой.
— Да, полгода назад я сломал лодыжку. Слетел с трапа во время шторма. Никак не ожидал от себя такой глупости!
Мне пришло в голову, что в ближайшие недели я от таких глупостей совсем не застрахован. Мы прошлись по нижним палубам. Овцы были просто великолепны — все без исключения, и размещены очень удобно: отличные соломенные подстилки, а душистого сена хоть отбавляй.
Я расстался с капитаном у дверей моей каюты, вид которой меня приятно удивил. Вероятно, пассажиры первого класса океанских лайнеров привыкли к большей роскоши, но койка с белоснежными простынями и наволочками, письменный столик, кресло, умывальник, стенной шкаф, два комода со множеством ящиков и светлые дубовые панели по стенам меня более чем удовлетворили. Короче говоря, это временное жилище привело меня в восторг.
Я открыл чемодан. Личные вещи занимали в нем совсем немного места, набит же он был всем, что мне, по моему мнению, могло вдруг понадобиться. Рабочий хлорвиниловый плащ черного цвета, флаконы с кальцием, антибиотики, стероидные препараты, скальпели, ножницы, шовный материал, бинты, вата и шприцы.
Я обвел свои по необходимости скудные запасы тревожным взглядом. Не потребуется ли мне что-нибудь сверх этого? Или вообще ничего не понадобится? Ну, поживем — увидим.
Лоцмана мы взяли в восемь вечера, а в девять за иллюминатором послышалась какая-то возня. Я обернулся и увидел, что двое матросов крутят что-то, поднимая якорь.
Я вышел на палубу посмотреть, как мы будем отплывать. Вечер был очень темный, на причале — ни души. В круге света, отбрасываемого фонарем, вдруг мелькнула кошка — и только. Тут взревела наша сирена, и я заметил, что мы медленно-медленно отодвигаемся от причала. Скользнули в узкий выход из порта, а затем с довольно большой скоростью направились к устью Хамбера, до которого было две мили.
Впрочем, не мы одни воспользовались вечерним приливом: слева и справа я увидел несколько судов, два-три совсем близко от нас разрезали носами воду — зрелище удивительно красивое и волнующее.
За кормой быстро уходили во тьму огни Гулля. Я смотрел на их мерцающие отблески за полосой черноты, но тут кто-то тронул меня за локоть.
Я обернулся. Мне весело улыбался молодой матрос.
— Доктор, — сказал он. — Вы мне покажете, как кормить овец?
Вероятно, мое лицо выразило некоторое недоумение, потому что улыбка его стала еще шире. Он объяснил:
— Я много раз плавал с коровами и свиньями, а вот с овцами — нет.
Тут я понял и сделал пригласительный жест рукой. Вся команда состояла из датчан, и он тоже был типичным скандинавом — высокий, белокурый, широкоплечий. Его широкая спина указывала мне дорогу. Возле загонов он внимательно выслушал мои наставления, как кормить и поить овец и главное, сколько давать им концентратов. Я с большим удовольствием обнаружил, что кроме первосортного сена было еще внушительное число бумажных мешков с орехами для овец — тоже высшего качества.
Матрос приступил к делу, а я следил за моими новыми подопечными. В большинстве это были ромни-марш, и я вновь подумал, до чего они симпатичны. Ну просто плюшевые мишки! Стучали машины, палуба вибрировала под моими подошвами, а я смотрел на крупные мохнатые головы, на кроткие глаза, отвечавшие мне невозмутимыми взглядами. Одни овцы лежали на подстилках, другие, стоя, пережевывали корм.
Пора было отправляться спать, но мной овладело неудержимое желание опять подняться на верхнюю палубу. Среди моих родственников имелись морские капитаны, а один из прадедов был лоцманом. Море всегда влекло меня.
Я прошелся по палубе в темноте. Это оказалось не так-то просто: все свободное пространство ограничивалось двумя узкими полосками по обоим бортам длиной шагов в двадцать.
Взошла луна и осветила воду эстуария холодным бледным светом. Вдали по правому борту мерцала длинная цепочка огней — возможно, Гримсби. По левому борту, примерно в трехстах ярдах от нас бесшумно скользило какое-то судно, держась точно вровень с нами. Я долго смотрел на него, но, когда наконец отправился спать, оно ни на йоту не изменило своего положения относительно нас.
Моя каюта теперь содрогалась, откуда-то доносились непонятные стуки, полязгивание и стоны. Я сел писать дневник и вскоре ощутил, что мы, несомненно, вышли в море — качка оказалась весьма чувствительней.
Я попробовал лечь на койку — качка стала еще чувствительней. От борта к борту, от борта к борту, опять, и опять, и опять. Одно время мы взвешивали, нельзя ли Хелен отправиться со мной в это путешествие, и теперь я невольно улыбнулся. Нет, ей тут не понравилось бы! Ее ведь укачивает даже на заднем сидении автомобиля. Меня же это мерное движение только убаюкивало, точно я лежал в колыбели, и сон не заставил себя ждать.
5
— Э-э-эй! — закричал я.
— Э-э-эй! — пропищал у меня за спиной Джимми.
Я обернулся и посмотрел на сына. Ему шел пятый год, а по вызовам он ездил со мной с трех лет. И уж, конечно, считал себя великим знатоком скотных дворов, ветераном, искушенным во всех тонкостях сельского хозяйства.
Ну, а кричать «э-э-эй!» мне приходилось частенько. Просто поразительно, как иногда трудно, приехав на ферму, обнаружить хозяина. Может, вон то пятнышко на тракторе за тремя лугами? Порой он оказывался у себя на кухне. Однако меня не оставляла надежда найти его где-нибудь среди служб, и я всякий раз верил, что он тотчас откликнется на мой призывный вопль.
Некоторые фермы по неведомой причине обязательно встречали нас полным безлюдьем и запертой дверью дома. Мы рыскали между сараями, коровниками и загонами, но на наши бодрые крики отвечало только эхо, отраженное равнодушными стенами.
У нас с Зигфридом для таких ферм существовало собственное определение — «хожу не нахожу», и они обходились нам в бессчетные напрасно потерянные минуты.
Джимми очень быстро разобрался в этой ситуации и теперь откровенно радовался случаю поупражнять легкие. Я следил, как он разгуливает по булыжнику и кричит, дополнительно — и совершенно зря — топоча новыми сапожками.
Ах, как он ими гордился! Ведь сапожки знаменовали, что его статус помощника ветеринара признан официально! Вначале когда я только начал брать его с собой, он просто, как всякий ребенок, радовался, глядя на обитателей скотного двора и, конечно, на их потомство — ягнят, жеребят, поросят, телят, уж не говоря о мгновениях неистового восторга, когда он вдруг обнаруживал в сене спящих котят или, натыкался в пустом стойле на собаку со щенками.
Но потом ему стало этого мало. Он захотел сам что-то делать и вскоре знал содержимое моего багажника не хуже, чем содержимое ящика со своими игрушками. Ему страшно нравилось доставать для меня жестянки с желудочным порошком, электуарий и пластыри, белую примочку и все еще почитаемые длинные картонки с «универсальным лекарством для рогатого скота». А едва увидев корову, лежащую в характерной, позе, он мчался, к машине за кальцием и насосом, не дожидаясь моей просьбы. Он уже научился ставить диагнозы самостоятельно.
По-моему, особенно он любил сопровождать меня на вечерних вызовах, если Хелен в виде исключения разрешала ему лечь спать попозже. Он блаженствовал, уезжая за город в темноте, направляя луч фонарика на коровий сосок, пока я его зашивал.
Фермеры всегда ласковы с детьми, и даже самые угрюмые буркали: «А, так вы помощником обзавелись!», едва мы вылезали из машины.
