Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979
Ну, все-таки главным и важнейшим фактом остается то, что пока что и число названий, и количество тиражей книг в мире не уменьшается ничуть, а именно растет, да еще как. Растет, несмотря и на телевидение, и на кино, и на радио и так далее. Так вот, например, точная цифра: по данным ЮНЕСКО всемирная продукция книг в промежутке между 1955 и 1968 годами возросла от 285 тысяч названий в год до 487 тысяч названий в год. Нет, это с трудом укладывается в голове (а может, и не укладывается): за один год на земле печатается полмиллиона названий книг — чтобы поставить их на полках, нужна библиотека со многими залами, а чтобы прочесть одному человеку, ему надо — по 300 книг в год — полторы тысячи лет или более! Какое счастье, что 99 процентов этой продукции, наверное, либо что-нибудь сугубо специфическое, для узких специалистов, либо пропаганда или прочая макулатура, так что жалеть не стоит и полторы тысячи лет на чтение тратить не надо.
Любопытные данные, касающиеся географической стороны современного книгоиздательства. Наблюдается поразительное расхождение между географической величиной и густотой населенности ряда областей — и интенсивностью книгоиздания. По данным последних лет, Европа, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз издают вместе взятые 75 процентов мировой книжной продукции, в смысле названий. Рекордсмен — Европа, на которую приходится 45 процентов мирового количества названий, хотя она занимает лишь 13 процентов земной поверхности. Азия, в которой живет 56 процентов всего земного человечества, издает лишь 20 процентов мирового количества названий книг. Вся Южная Америка, как и вся целиком Африка, могут похвастаться только лишь 2 процентами каждая.
Не нужно доказывать, что развитие просвещения, науки и развитие книги — процесс, так сказать, неразрывный. Идет ли развитие просвещения, науки? Идет. Будет ли идти? О чем вопрос? Постойте-постойте. По данным той же ЮНЕСКО, сегодня на Земле имеется что-то порядка 800 миллионов неграмотных. Я не оговариваюсь: 800 миллионов. По крайней мере я беру эту цифру из весьма ответственных источников, и если там опечатка или если они врут, то пусть это останется на их совести, а я продаю за то, за что и купил: неграмотных на Земле сегодня 800 миллионов.
Другими словами, на земном шаре есть огромнейшая людская, так сказать, нетронутая целина, которая ждет семян «разумного, доброго, вечного». И сеять оные семена можно все-таки главным образом с помощью все той же книги, несмотря на шумное существование множества иных средств передачи информации, вроде того же радио и телевидения. Хотя фактически в иных развивающихся странах такое чрезвычайное значение радио и особенно телевидение уже имеют: в самом деле ни книга, ни печать, периодическая или ежедневная, не могут быть средствами распространения насущной информации там, где 75, а то и все 90 процентов жителей не умеют ни читать, ни писать… Господи, какие контрасты все еще сегодня на этом свете!
Но вернемся к апокалипсическим ужасам, которые кое-кто предсказывает судьбе книги. Любопытно, что это уже не ново. Уже несколько раз на протяжении последних лет семидесяти предсказания такие появлялись. В первый раз — когда появилось немое кино. Футурологи тех лет сразу сказали, что и театру и книге пришел конец. Нет, ничего. Кино стало звуковым, цветным, широкоэкранным, панорамическим, объемным, а театров не меньше, а больше, а число названий и тиражи книг все растут. Особенно уверенно некоторые предсказывали конец книге с появлением телевидения: мол, уж такое заманчивое развлечение и информация, вошедшие к каждому в дом, начисто заберут время, уделявшееся раньше книге. Ну, в некоторых домах оно, может, так и случилось. Но почему же тиражи новых книг растут? Я знаю совершенно точный ответ на этот вопрос касательно такой части земного шара, как Советский Союз. Там, кроме футбола, хоккея и фигурного катания, смотреть по телевизору нечего. Остальное, знаете, все о сталеварении и свекле. Но западное телевидение — особенно лучшее в мире, я считаю, телевидение вот здесь, в Англии, где я живу, — это что-то такое, что действительно не оторвешься с утра до ночи. Но… не отрываешься, не отрываешься — а потом рано или поздно когда-то поворачиваешь выключатель, берешь с полки книгу и… и в поездах все только и делают, что читают, и в метро, и в постели, и в кресле, и проходишь вечером мимо стеклянных английских дворцов-библиотек — народу! Очереди стоят на выдаче. Так что бы это значило?
Значит это, по-видимому, то, что каждому свое, то есть каждому средству сообщения информации своя область. Комбинация звука, изображения, цвета, объемности и прочее — это прекрасно, когда имеем дело с информацией более или менее динамичной, но несложной. Когда же информация очень сложна, глубока, многогранно-многозначительна, то здесь обычная напечатанная страница куда нужнее, куда эффективнее. Вообще процесс впитывания серьезных, глубоких вещей куда более эффективен при чтении, чем при слушании или восприятии с экрана. Ну, крайний пример: какое серьезное философское образование можно было бы получить только и единственно с экрана телевизора, если бы нашлась такая сумасшедшая станция, которая задалась бы целью — не по верхам, не примитивно-популярно такое образование предложить? Нет, я не могу вообразить себе настоящего современного философа, который бы никогда книг не читал, а только телевизор смотрел.
Нет, вопроса о том, что значение книги упадет, — по-моему, такого вопроса сегодня нет совсем и завтра не предвидится. Вопрос есть лишь в том, как справиться с книжной лавиной, как в ней разобраться, как отобрать те 5 или 10 тысяч книг, которые — из 25 миллионов к концу нашего столетия! — только-то и дано каждому из нас прочесть, да и то только если читаешь регулярно и много. 5 или 10 тысяч книг, максимум 15–20 тысяч. Обидно. Прямо ужасно.
Я так жалею, что в свое время потерял время на чтение «Цемента» Гладкова или «Кавалера Золотой Звезды» Бабаевского. А то еще «Шаг вперед, два шага назад», «Вопросы ленинизма» и многие другие труды, вплоть до трудов по языкознанию одного ныне полузабытого автора… Это же значит, что я в моей отпущенной мне жизнью квоте не прочту никогда других, более увлекательных, более нужных, более умных книг.
17 марта 1978 г.
Откуда берется земля
Одно время когда-то я был миллионером, даже, точнее, мультимиллионером. У меня было примерно полмиллиарда рублей. Может, даже уже можно сказать, что я был полумиллиардером. К сожалению, это была всего-навсего коллекция старых, выпускавшихся в разные времена бумажных денег, рублей, вышедших из употребления, от старых царских до советских сталинских, замененных новыми денежной реформой 1947 года. Теперь уже и тех нет: хрущевской реформой они были заменены на еще более новые.
Это все надо помнить. На днях я у одного автора в воспоминаниях о годах войны прочел, что он тогда, ужасно голодая, жил на 50 рублей в неделю, и он в скобках добавляет: «То есть это пять рублей по-нынешнему». Нет, это не так. Сталинская реформа в декабре 1947 года заменила прежние деньги довоенных и военных времен в пропорции 10 старых рублей за один новый. Значит, 50 рублей во время войны можно было бы сравнить с пятью рублями в 1948 году и дальше, но Хрущев уже эти деньги снова заменил на еще более новые и опять-таки в пропорции десять к одному.
Следовательно, один рубль в 47-м году был заменен 10 копейками, а затем эти 10 копеек были заменены копейкой. 50 рублей во время войны — это, строго арифметически, 50 копеек по-нынешнему, а не 5 рублей.
Может быть, я был бы и круглым миллиардером, если бы купил однажды битком набитый мешок денег, большой мешок, просто огромный мешок денег, который продавал на базаре какой-то цыган, и он недорого просил, всего буханку хлеба или папирос пачек десять, кажется, и можно было, поторговавшись, вообще взять этот мешок за бесценок, и я уже прямо готов был и купить, но подумал: а на что он мне, ну и потом так жалел, так жалел, что не купил…
Ну да, конечно, это было в те самые пламенные годы войны, зимой 1941–1942 года. Мне было двенадцать лет. В оккупированном немцами Киеве я бегал по базару и продавал поштучно папиросы. Я не знаю, откуда цыган взял этот огромный мешок советских денег. Скорее всего выгреб из сейфа в каком-нибудь банке в те дни, когда советские войска ушли, а немецкие только входили и происходил великий грабеж магазинов, учреждений, складов, пустых квартир и всего, чего только можно. Нагреб человек мешок денег, а оказалось, что ошибся: при новом режиме эти деньги стали недействительны. Стали ходить только немецкие марки и особые оккупационные деньги — кстати, все в той же магической десятичной пропорции: 10 оккупационных рублей равнялись одной твердой немецкой марке. Ну и цыган решил продать мешок бесполезных денег хотя бы за несколько пачек папирос. И он и мы, мальчишки, и я в том числе, были плохими футурологами: не поверили, что эти деньги еще когда-нибудь снова станут ценными. А они были ценными — во-первых, на всей остальной территории Советского Союза, куда немцы еще не пришли или вообще никогда не пришли. Как раз в это время упомянутый автор воспоминаний вот и жил на них именно, на 50 рублей в неделю. Ему бы тогда да этот мешок! Просто чисто географически мешок находился не там, где он был бы так нужен и ценен.