Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979
Нет такого объяснения, и потому я, без всяких шуток, считаю, что толковый словарь, объясняющий такие вещи, чрезвычайно был бы полезен не только советским людям, но и всему миру; было бы легче, если бы советские коммунисты хотя бы прибавляли прилагательные к таким вот принципиально важным словам, как «правда»: «советская правда», «коммунистическая правда»; ведь прибавляют же они, хоть далеко не всегда, но иногда, уточняющие прилагательные «социалистический» к слову «гуманизм»: не просто гуманизм, а «социалистический гуманизм». Не так ли? Так почему бы не говорить «социалистическая правда» в отличие от просто правды? Все же это хоть как-нибудь останавливало бы внимание, было бы сигналом, что данная газета называется, по существу, не «Правда», а «Социалистическая Правда»; все в ней написанное есть не просто и чисто «правда», а «социалистическая правда». Но этого по разным причинам не делается: люди оказываются в заблуждении. Вообще-то это странно, что даже через шестьдесят лет безудержного, лавинного шествия совершенно особого советского языка до сих пор далеко не всем понятны его, в общем, простые и совсем несложные, но такие принципиальные или, как сказал бы Ленин, «архипринципиальные» особенности. До какой-то степени это, я думаю, объясняется все-таки вуалью секретности со стороны самих советских коммунистов: они не распространяются много о своих принципах толкования терминов; знают сами — и довольно. А другие люди слушают, удивляются: «Как можно — черное называть белым? Как можно так лгать?!» Да не лгут они, давайте же поймем наконец.
Если мы вот с вами твердо договорились, например, все черное называть белым, то всякий раз, видя черное, мы будем восклицать: «Белое! Какое белое!» И будем ли мы при этом лгать? Мы же договорились, что сажа, смола, ночная тьма, космическая пустота или краска под названием «кость жженая» — это все — мы договорились! — белого цвета, белого! Теперь, когда мы при виде всего черного скажем, что оно белое, то это не будет — формально — ложь, это будет всего лишь особенность нашего языка; и не упрощайте дело, указывая на нас пальцем, говоря, что мы лжецы; нет, мы не лжецы, мы говорим правду по законам нашего специфического языка; у нас черное называется белым — только и всего.
Так у советских коммунистов, в их специфическом советском языке, диктатура и называется демократией, бедность — изобилием, несвобода — свободой, или, скажем, ритуал получения неких бумажек и бросания их в урну — это выборы, и так далее, и так далее.
Коммунисты — еще раз подчеркнем — сами, между собой, давным-давно договорились именно это и считать демократией, изобилием, свободой, выборами и так далее. Только за пределами их коллектива отнюдь не все это знают. Вот и удивление, вот и возмущение, а то, на свою беду, кто-то придерется к какому-то термину и станет на своем: «Вот, мол, написано то-то и то-то — почему в действительности не так?» И за разъяснениями, бывает, отправляют его в тюрьму или в сумасшедший дом. Но здесь я уже, так сказать, слишком мрачно шучу; вернемся к словарю. Нет, если бы кто-то взялся да составил толковый словарь советского официального языка, то, я думаю, такой словарь был бы нарасхват; причем — уже без всякой иронии, не какая-нибудь там политическая сатира или агитка, а действительно ученый, академически серьезный, строгий словарь, как такие-то и такие-то слова трактуются в мире коммунистов, ибо часто получается, что люди, говоря даже на одном и том же языке, говорят как бы на разных языках или как люди с разных планет. Допустим, некоммунист говорит коммунисту: «Будем гуманными людьми». На что коммунист отвечает: «Совершенно согласен! Будем гуманными людьми». Ну, довольны оба: взаимопонимание, братья! Ничего подобного: первый сказал: «Будем гуманными» — то есть «не убий», «будь добр», «понимай», «жалей», «прощай». А второй ответил: «Совершенно согласен! Будем по-социалистически гуманными; а наш социалистический гуманизм значит «убей врага», «будь в борьбе беспощаден, безжалостен, непримирим». Согласитесь, что без словаря, где можно было бы узнать, что же коммунисты понимают хотя бы вот под словом «гуманизм», «гуманность», — без такого словаря действительно трудно в современном мире.
10 февраля 1978 г.
Размышления о книге
Известно, что за всю свою жизнь человек может прочесть максимум двадцать тысяч книг. Всего двадцать тысяч книг. На практике обычно мы, конечно, читаем меньше. Если не верится, то вот самый элементарный расчет. Допустим, что какой-то книголюб проглатывает по книге в день. Не работает, не отдыхает, ничем другим не занимается, только читает книги. Но книги есть — такие томищи, что уже никак за день не проглотишь, и они забирают по два-три дня. Короче говоря, я думаю, мы сойдемся на том, что этот фанатичный читатель поглощает 300 книг в год. Книг, я имею в виду, не брошюр там каких-нибудь или журнальчиков, а «Братьев Карамазовых», «Воскресений», «Кавалеров Золотой Звезды», «Историй КПСС» и так далее. 300 книг в год, и читал он без передыху 70 лет, пока не умер. 300 умножить на 70–21 тысяча. А поскольку мы работаем, отдыхаем, смотрим телевизор, пьем водку и играем в домино, и мало ли чего еще мы ни делаем, то дай бог, чтобы самый отчаянный из отчаянных книголюбов из нас прочел за свою жизнь 10 тысяч книг.
Из этого следует, естественно, что выбирать книги для чтения надо, по-видимому, ох как придирчиво. Но следует и другое: полное и абсолютное отсутствие надежды прочесть хотя бы микроскопическую часть того, что, может быть, так хотелось бы прочесть…
Книг на свете рукописных было не так уж мало еще до того, как было изобретено книгопечатание. После изобретения книгопечатания мировая продукция книг с каждым веком увеличивалась в фантастической прогрессии. Если точно подсчитано, что через 50 лет после изобретения искусства книгопечатания, то есть в начале XVI века, в Европе было уже около 30 тысяч различных, напечатанных большими или меньшими тиражами книг (принято говорить «названий» — 30 тысяч названий уже в начале XVI века), что, конечно, было цифрой фантастической уже тогда, и уже тогда это все было не под силу прочесть одному человеку, — то уже к концу того же XVI века европейская, так сказать, «библиотека» выросла до 250 тысяч названий. Ну и дальше — больше, в XIX веке цифра названий перевалила через 7 миллионов.
А текущий XX век? Осторожные подсчеты предсказывают к концу текущего столетия цифру в 25 миллионов названий.
Однако при всем этом все чаще слышно и о своего рода парадоксе. Имея налицо такой фантастический «урожай» на книги, казалось бы, живя в «золотой век» книги, некоторые указывают на зловещие знаки на горизонте. И все чаще слышны голоса, что книга — это динозавр на пороге вымирания. Что именно наше время заключает в себе уже ясно выраженные зародыши болезни, которая приведет к смерти книги.
Ну да, конечно, кончилась, так бы сказать, монополия книги в области духовного насыщения человека: кино, радио, телевидение, магнитофоны, видеокассеты, микрофильмы, разные достижения кибернетики, а вот скоро еще голография грядет — объемное изображение, — все это лавиной ворвалось на орбиту, где всего каких-нибудь несколько десятилетий тому назад безраздельно царила книга, и только книга.
Конечно, много есть сегодня ярых защитников любимой книги, поносящих, иногда очень горячо и убедительно, все новые феномены, отвлекающие человека от традиционной книги. И с другой стороны много таких, кто уже махнул на книгу рукой как на обреченное вымирать старье. И они также иногда витийствуют весьма горячо и убедительно. Ни те ни другие, мне кажется, не окажутся абсолютно правы в своих предсказаниях или поношениях.
Ну, все-таки главным и важнейшим фактом остается то, что пока что и число названий, и количество тиражей книг в мире не уменьшается ничуть, а именно растет, да еще как. Растет, несмотря и на телевидение, и на кино, и на радио и так далее. Так вот, например, точная цифра: по данным ЮНЕСКО всемирная продукция книг в промежутке между 1955 и 1968 годами возросла от 285 тысяч названий в год до 487 тысяч названий в год. Нет, это с трудом укладывается в голове (а может, и не укладывается): за один год на земле печатается полмиллиона названий книг — чтобы поставить их на полках, нужна библиотека со многими залами, а чтобы прочесть одному человеку, ему надо — по 300 книг в год — полторы тысячи лет или более! Какое счастье, что 99 процентов этой продукции, наверное, либо что-нибудь сугубо специфическое, для узких специалистов, либо пропаганда или прочая макулатура, так что жалеть не стоит и полторы тысячи лет на чтение тратить не надо.
Любопытные данные, касающиеся географической стороны современного книгоиздательства. Наблюдается поразительное расхождение между географической величиной и густотой населенности ряда областей — и интенсивностью книгоиздания. По данным последних лет, Европа, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз издают вместе взятые 75 процентов мировой книжной продукции, в смысле названий. Рекордсмен — Европа, на которую приходится 45 процентов мирового количества названий, хотя она занимает лишь 13 процентов земной поверхности. Азия, в которой живет 56 процентов всего земного человечества, издает лишь 20 процентов мирового количества названий книг. Вся Южная Америка, как и вся целиком Африка, могут похвастаться только лишь 2 процентами каждая.
