Газета День Литературы - Газета День Литературы # 182 (2011 10)
и, молча поднявшись, себя обозначить.
У Сырневой трава, "чей короток век, но выносливы корни", так естественно, ненатужно вырастает до неотменимого поэтического символа, олицетворяющего не только личную, женскую судьбу, но само существо, сам смысл русского духа. Сонму сомнительных "естественных прав" здесь спокойно и осознанно предпочтено одно, такое понятное и непридуманно-естественное "право прожить с травой наравне – и ни в чем не раскаяться".
У Светланы Сырневой нелепо было бы спрашивать, ходит ли она в храм: её поэзия православна по своей глубинной сути. Она совестлива и честна, чиста и милосердна, умеет повести уставшую от невзгод земных душу к терпению и мужеству, к светлой надежде. И при этом – по-матерински участлива ко всему тому, что, формально находясь за пределами христианского вероучения, по существу ему очень близко, родственно.
Вот стихотворение "Фельдшер", написанное совсем недавно, в 2008 году. В отличие от большинства сырневских стихотворений, оно сюжетно.
В нём старенький фельдшер приходит к развалинам здания – прежде господского дома, потом, после революции, переоборудованного в больницу. Здесь прошла его жизнь. Вся она – тихое, похожее на послушание, служение: больные, раненые, только на него и надеявшиеся беременные деревенские бабы, весёлые дети, родившиеся здесь. Но – "нынче никто не содержит такие в нищей деревне большие больницы". Старик-фельдшер, подвижник и стоик советских времён, стоит у развалин своей жизни.
Если ты хворый – ступай себе в город,
катятся к городу автомобили.
А за околицей, у косогора
церковь покрасили, восстановили.
На первый взгляд, противопоставление "церковь – больница" не в пользу первой. Но церковь вовсе не мешает ни автору, ни его герою: "Тянутся к ней просветлённые лица, скованный дух обретает свободу". Однако "старенький фельдшер не ходит молиться". Почему? Верный ответ высвечивает точная поэтическая строка. И он настолько же неожидан, насколько и естествен, правдив: этот проживший долгую и трудную жизнь человек не ходит молиться потому, что "он о себе не заботился сроду".
Разве душе, изгоревшей до края,
легче или тяжелее бы стало?
Грозные образы ада и рая
блекнут пред тем, что она испытала.
И в заключение, несколько слов о самом литературно-художественном издании. В апреле 2011 года на Кировской областной книжной выставке, в которой приняли участие более восьмисот книг различной тематики, изданных в 2010 году, Светлане Сырневой был вручён диплом в номинации "Лучшее художественное издание" за книгу "Белая дудка", а автор назван "Поэтом года".
Составил книгу известный литературный критик Вячеслав Лютый, им же написана и открывающая издание вступительная статья. Отказавшись от распространённого хронологического принципа, составитель объединил избранные стихи разных лет в три раздела: "Родня", "Город" и "Чаша". Причём каждый последующий раздел как бы вырастает из предыдущего, а основа всему – "родня", родная русская почва. По сравнению с другими изданиями в "Белой дудке" значительно расширен состав избранных стихов, не в ущерб их качеству.
Именно Вячеславу Лютому мы должны быть благодарны и за включение в книгу романа в стихах "Глаголев", который после единственной журнальной публикации 1997 года долго – и совершенно незаслуженно – оставался в тени. Роман этот, представляющий собой своеобразный срез времени (и – творческой среды провинциального города), вправе рассчитывать на более счастливую читательскую судьбу.
Итак, книга состоялась... Глубокая. Сильная. Честная. Для русской поэзии – неотменимая.
Без неё вряд ли написались бы эти заметки – да, небесспорные и субъективные. Но не зря же кем-то сказано, что отношение к поэзии ничем не отличается от отношения к женщине: или она тебе безразлична, или – без неё просто невозможно жить.
Екатерина ХОХЛОВА ИСПОВЕДАЛЬНОЕ
О книге повестей и рассказов Валерия СДОБНЯКОВА "Последний день", подготовленной и выпущенной в свет (в рамках проекта публикаций серии книг лауреатов Международной премии им. М.А. Шолохова) издательством "Советский писатель", сказано много добрых, и я считаю вполне заслуженных, слов в самых разных изданиях, зачастую придерживающихся диаметрально противоположных политико-культурологических и эстетических взглядов – от "Литературной газеты" и "Книжного обозрения" до выходящего в США, в Атланте, русского литературного журнала "На любителя". И рецензенты, как мне кажется, совершенно верно отмечали и настоящий писательский профессионализм автора (увы, но на фоне бурного и нескончаемого потока самодеятельно издаваемых ученических текстов сейчас уже и о профессионализме надо говорить особо, специально его отмечать), и высокую культуру слова, выразительность и образность языка, которым написаны произведения.
Но все, кто писал об этой, на мой взгляд, очень интересной, живой книге, как-то так случилось, что не удостоили её главной оценки – она полностью соотносится с традициями русской классической литературы. Одно это сейчас удивительно и достойно отдельного внимания.
Возьмите любое произведение, помещённое составителями в книгу – от повестей "Сезон", "Лестница", "Колька" и до рассказов "Утешение", "Дорога к храму", "На острове", – и вы увидите, что это проза вдумчивого и сострадающего писателя. Здесь всё автору не безразлично, всё важно, всё пропущено через собственное сердце. И именно от этой тради- ционности мы, к сожалению, начинаем всё больше и больше отвыкать. Потому, видимо, некоторые из писавших о книге упрекали автора в искусственном "нагнетании внутреннего неспокойства" у героев своих произведений. Никак я не могу с этим упрёком согласиться, потому и взялась за написание этой заметки.
В произведениях Сдобнякова нет ничего искусственного, надуманного. Более того – он чрезвычайно, беспощадно к себе, открыт перед читателями. Прочитайте его "И просто – жить…", "Утиная охота" (по сюжету рассказа название точное, но стоило ли повторять за А.Вампиловым?) и, конечно, "Лестницу", "Дорогу к храму". Это же просто публичная исповедь! Во времена бесконечной лжи и поругания всего истинного, нравственного, святого на это ещё надо было решиться. Тут могла оказать на писателя главное влияние его убеждённость, что есть ещё читатели, которые его не осмеют, поймут. Для них он работает, и это-то и есть главное в его творческом служении.
Вот написала предыдущий абзац и тут же подумала – а, может быть, Валерий Сдобняков сознательно шёл на этот риск, провоцировал самого себя, чтобы окончательно уяснить, выяснить для себя самого – осталось ли вообще в нас всех что-то истинное, человеческое? Или всё уже безвозвратно растранжирено, разменено на мелочи да ничего не стоящие и не значащие, но броско выделанные безделушки? Именно в такой постановке вопроса и заключается, на мой взгляд, глубокая классическая традиция русской литературы.
Есть у меня к книге и некоторые претензии. Например, я не вижу необходимости разделять между собой рассказы и очерки какими-то отдельными разделами. Поменяйте названия разделов местами, и вы рассказы прочтёте как очерки и наоборот. Виной этому манера повествования Сдобнякова. Он будто бы открывает перед читателями сокровенные эпизоды своей жизни. Но нет, эпизоды-то в рассказах выдуманные, а вот совесть, душевная боль от неразрешимых вечных вопросов настоящие. Но в его произведениях это так слито, что мы верим всему, как истинному.
Замечательная книга. Она будто живительный родник, пробившийся к нам сквозь толщу мусора и грязи, нанесённых на литературное поле сегодняшним, душевно оскудевшим временем.
К ПРИСУЖДЕНИЮ НОБЕЛЕВСКОЙ
***
Городок, лежащий в полях как надстройка почвы.
Монарх, замордованный штемпелем местной почты.
Колокол в полдень. Из местной десятилетки
малолетки высыпавшие, как таблетки
от невнятного будущего. Воспитанницы Линнея,
автомашины ржавеют под вязами, зеленея,
и листва, тоже исподволь, хоть из другого теста,
набирается в смысле уменья сорваться с места.
Ни души. Разрастающаяся незаметно
