Газета День Литературы - Газета День Литературы # 182 (2011 10)
"Прописи" явили отечественной словесности большого русского поэта, до конца определив творческую судьбу автора: быть поэтической плотью и кровью своего народа, его голосом и плачем, его волей и надеждой. Они же сделали Светлану Сырневу чужой для отступников и разрушителей, для либеральных изданий и издательств.
Первая московская книга – в два печатных листа, тетрадочного формата – вышла у Сырневой только в 2006 году в серии "Новые стихи". А выходившие до того в Кирове-Вятке поэтические сборники – тоже скромные по объёму, небольшими тиражами – стали радостью для немногих: большая читательская Россия их не увидела.
Однако "Прописи" – не есть вся Светлана Сырнева. Обострённая социальность, сердечная забота о родной земле и хранящих её людях – важная, характерная, можно сказать, родовая черта русской поэзии. Но ею поэзия русская не исчерпывается, и не случайно в давнем споре её ценителей и исследователей Некрасову нередко противостоит Фет.
Мне нравится не то, что чист
простор, куда ведёт аллея,
а то, что с крыши снег навис,
себя и ближних не жалея.
Ещё он стужей окружён,
но нынче капля камень точит.
Мне нравится, что он тяжёл
и упадёт, когда захочет.
Какие классически-точные, исполненные высокого смысла и щемящей поэтической тайны, тончайшей ковки лирические строки!
Диапазон сырневских творческих исканий в рамках классической традиции столь широк, поэтика столь самобытна, а мироосмысление столь глубоко, что впору говорить о некоем феномене осознанного укоренённо-природного русского стоицизма. О явлении, которое я бы рискнул назвать "лирическим стоянием у колыбели" – по аналогии со знаковым стоянием русских войск и их супротивников на реке Угре.
В строках, вынесенных в эпиграф этих заметок, ключевыми являются слова "здесь" и "колыбель".
Что же такое сырневская "колыбель"?
"Словарь русского языка" С.И. Ожегова даёт два общепризнанных значения этого слова: род небольшой кровати, в которой укачивают ребёнка; место возникновения чего-нибудь (колыбель свободы).
Мне же сразу вспоминается родительский дом. Горница, где в выпирающую из невысокого потолка матицу вбит самодельный, выкованный местным кузнецом-умельцем штырь с вращающимся металлическим кольцом, к которому крепилась перевязь. А на ней – лёгкая деревянная ладейка – люлька, зыбка, колыска: у неё много корневых, народных названий, и все правильные, точные. Эта покачивающаяся крохотная рукотворная вселенная и была колыбелью; и таких вселенных, то уносящих дитя в перехватывающую дух высь неведомого мира, то счастливо возвращающих к материнскому теплу и свету, немало было прежде в деревенских домах...
Там, в тех далеко оставшихся годах, наследство, которое не износить – и от которого нельзя отказаться.
Где бы знатное выбрать родство –
то не нашего рода забота.
Нет наследства. И нет ничего,
кроме старого жёлтого фото.
…
И колхозы, и голод, и план –
всё в себя утянули, впитали
эти чёрствые руки крестьян,
одинакие чёрные шали.
Поразительно: на скудной почве полунищенского существования, в забытой богом глуши явил себя миру не чертополох укора, но "трава молодая" некрикливой, светлой и жертвенной любви к родной земле, к горькому своему Отечеству.
В безнадёжно-безрадостном 1996 году написано Сырневой стихотворение "На картину А. Веприкова "Синь и золото":
Корка хлеба ржаного, стакан молока –
и от этой ничтожности сытость была,
словно чья-то не зримая нами рука
клала что-то ещё на пустыню стола.
…
Нет в России пустот, позабытых полей,
всё надстроено здесь до великих твердынь.
И на месте пропавшей деревни моей –
синь и золото, Саша, берёза и синь.
Видно, так и завещано нам выживать
на холодной земле, на пожухшей траве –
извлекать из пустот, в пустоте вышивать
по начертанной Богом незримой канве.
Журавлиная к Северу тянется нить,
отступает зима, торжествует весна.
И щедрот иноземных к нам некуда лить,
ибо чаша была и осталась полна.
О, сколько найдётся доморощенных поборников "цивилизационных ценностей", готовых смешать автора процитированных строк с размокшей просёлочной глиной за смертный, с их точки зрения, грех: идеализацию "этой", чужой им страны "пустот" и "позабытых полей"!.. Их, живущих желчным уязвлённым умом, ищущих во всём выгоду-потребу, доводит до бешенства одно предположение, что возможно "в пустоте вышивать по начертанной Богом незримой канве"; пугает проклятый "особый путь", кондово-квасной; повергает в ужас классическая тютчевская заумь, проросшая на иной уже, русско-советской почве... "Эта страна" – нищая, полудикая, деспотически-рабская – и вдруг "чаша была и осталась полна"?
Поэтический мир Сырневой, исполненный тайны, объёмный, многомерный, почти никогда не находится в покое. Статичность – даже в созерцании, тихом, идущем от "поляны в бору" и "муравейника в овраге" – чужда ему. Этот мир тревожен, и та же незримая рука, что кладёт что-то на пустыню стола, не позволяет ему забыться, застыть, постоянно "раскачивает" его.
Лето в разгаре, и странен союз
солнца и холода. Сердце щемит.
Вздрогнет под ветром черёмухи куст,
вытянет ветви и прошумит.
Клонится бледный берёзовый строй,
Кроны трепещут, свиваются в жгут.
Шелест и шум по равнине пустой
ходят – и места себе не найдут.
Итак, раскачаны все основы, "равнина земли" и "воздух тяжёлый", дольнее и горнее... В этом непокое, в этой "раскачанности" заведомо ненужным видится всё мелкое, суетное; и в то же время проступает крупно, становится понятным – главное, необходимейшее.
Разумом здрав ли, нормален ли тот,
кто этой скудности счастьем обязан?
Поздно гадать, ибо сей небосвод
серым узлом надо мною завязан.
И это снова – колыбель. Крохотная зыбка из деревенского дома, выросшая до размеров Вселенной. И не важно, что перевязь колыбели завязана "серым узлом". Он, этот серый узел, куда надёжнее других, более броских и изощрённых.
Пусть перед ветром земля распласталась –
спи, моя дочка, бесстрашно: на свете
нам колыбель неплохая досталась,
дом наш качает неистовый ветер.
Женское, материнское начало зримо проступает в поэзии Светланы Сырневой: дом, тепло, колыбель... При том, что лирическая героиня стихов Сырневой – русская женщина. А это – дорога трудная, судьба особая.
Выдаст тебе родина суглинная.
Вывесит у колыбели самой
Право быть печальною рябиной,
Право быть бессильной и упрямой.
Здесь – кротость держит за руку тихое мужество, и вместе они хранят не только внутреннюю свободу, совестливость, личное достоинство, но и – род, родину, страну.
Сгодится Отчизне в тот час её чёрный,
когда ни сказать и ни крикнуть иначе,
как только лишь выпрямить стебель упорный
