Юрий Арабов - Однажды в Знамени
И вот, снова возвращаясь к нашей теме. Ну что уж так носиться с этим самым редакционным возрастом, тем более нет в нем ничего особо выдающегося и чем тут особенно гордиться? Но я помню редакцию этого журнала полвека назад - Господи, какие они все были старые! Да были, были и помоложе, очаровательные девушки, но и они, в лучшем случае, всего лишь мои ровесницы. Но остальные - вечно озабоченные только тем, как бы не нарушить, не уронить, не приведи Господи, хоть чуть-чуть не изменить цвет того самого знамени. Я и сейчас порой вздрагиваю, вспоминая ту или того, вижу навсегда запомнившийся круглый почерк на полях моих сочинений... Тяжкие воспоминания.
А сейчас? Вот я с трудом, в силу преклонного возраста, поднимаюсь по невероятно крутой лестнице, вхожу... Я уже знаю, кого увижу, встречу: одного, второго, третьего, скажем так - сотрудника редакции, от самого высокого начальства до самого рядового, а поскольку с ориентацией все у меня в порядке, я соответственно и настраиваюсь: поправлять прическу мне, слава Богу, нет необходимости, но я распрямляю плечи - уже пахнет духами и туманами, сверкают глаза - живая жизнь!
А потому забудьте об этом смешном возрасте - все у вас впереди, и цвет полотнища у вас сам собой уже нарисовался - пусть в думе размышляют о государственной символике, геральдике и склочничают; Бог с ними, даже с открытыми и постоянно открываемыми вами именами, которые якобы выплывают в вечность - о ней-то мы и вовсе ничего не знаем.
У вас есть главное - молодость и красота, такой бриг выплывает в открытое море, паруса полны ветром, горизонт все дальше и дальше, команда отличная, капитан крепко стоит на мостике - сколько у вас под килем? А что волна порой слишком крутая - на то и море-окиян. Так ушла романтика или нет?
Удачи вам.
Семен Файбисович
Кому на Руси жить хорошо? Дай, Русь, ответ! Не дает ответа. Впрочем... Захожу как-то в туалет на Бауманском рынке и ненароком слышу, как его держатель - круглолицый и упитанный сын Кавказских гор, пересчитывая деньги, жалуется своему длиннолицему и тощему приятелю - сыну тех же гор, но, видимо, другой "кавказской национальности", потому как сочувствия он ищет на русском языке: "Ты думаешь, мне легко? Вон, девку отправил в Германию, Францию, Польшу...". А тот ему: "Да, я понимаю, друг. Трудно сейчас. Всем трудно".
Возможно, кто-то не без оснований придерется, что это не Русь отвечает, или, точнее, не совсем Русь. Но никто ведь не станет спорить, что, как и в некрасовскую старь, навряд кто скажет: "Мне (нам) хорошо живется на Руси!" - кто на купчин толстопузых, кто на царей кивать будет. Тем более неэтично и даже провокативно было бы приставать с пресловутым вопросом к литературному журналу (нарочно опускаю слово "толстый", чтобы не попасть в западню политнекорректности), тем паче юбиляру: нынче, знамо дело, ни хороших тиражей нет, ни заработков, ни самой литературы (в смысле тиражей и литературы под хорошим подразумеваю, как сейчас положено, большое и бывшее, а в смысле заработков кроме сотрудников журнала подразумеваю и его авторов).
И все же, думается, журналу "Знамя" повезло больше других. Во-первых (так и подмывает сказать "с авторами" - но это во-вторых), с личным составом редакции, который выделяется на фоне "обычных редакций" впечатляющей концентрацией обаятельных, живых, квалифицированных, продвинутых, талантливых и остроумных работниц и работников. Вот, скажем, пример остроумия. Вхожу несколько лет назад в кабинет к Сергею Ивановичу Чупринину с крупной формой, а он мне с ходу докладывает: "Вы знаете, только что позвонил Войнович и сказал, что бросил литературу и занялся живописью. Открывает выставку и приглашает на вернисаж. А я ему говорю (говорит Сергей Иванович): "Надо же, а Файбисович как раз бросил живопись и несет нам роман. Получается, Войнович с Файбисовичем рокируются". (Кстати, это пример не только остроумия, но и удачно подобранной байки: рассказчик вроде бы невзначай оказывается одним из ее героев, к тому же на одной доске - что эвфемистической, что шахматной - с Владимиром Николаевичем, и при этом как бы ненароком льстит главному редактору.)
Про во-вторых я уже сказал - добавлю лишь, что оно вытекает из во-первых, а в-третьих, журналу определенно поперло с названием. Никого не хочу обидеть, тем более, что почти со всеми московскими литературными журналами бывали "приятные минуты", но никуда не денешься от того, что наименование "Октябрь" теперь выручает разве что мимикрический потенциал, словосочетание "Новый мир", некогда возбуждавшее умы до состояния аж кипения разума, в новых реалиях, если резать правду-матку, устарело морально, а почти священные слова "Дружба народов", волновавшие чувства нескольких поколений, сегодня и вовсе затруднительно воспринимать иначе как прикол. А "Знамя", оно и в Африке знамя - всегда на высоте и гордо реет на любом ветру. В общем, все удачно совпало, и впору говорить о впечатляющей амбивалентности имени и судьбы юбиляра.
Ну, это констатация, а чего можно пожелать на будущее хорошему журналу, отмечающему свое семидесятилетие? Да ровно того же, чего и хорошeму человеку в аналогичной ситуации: еще долгих лет жизни всем на радость.
Александр Хургин
Не так давно - всего девять лет назад - я обладал просто фантастической наглостью. Приехать из Днепропетровска и сунуться со своими рассказами в "Знамя", в журнал, напечататься в котором почитали за счастье все еще живые классики все еще живого Советского Союза!
Как мне такое в голову пришло? Боюсь, что благодаря ГКЧП. Нет, в путче я, сидя в Днепропетровске, не участвовал. Зато первое, что я услышал от друзей, попав в Москву после путча, - это:
- Тебя тут в Союз писателей приняли.
- А в общество "Память" меня не приняли? - спросил я вслух, а про себя подумал: "Ну, раз уж я так легко и непринужденно стал членом этого вожделенного Союза (куда вступать у меня и в мыслях не было, поскольку днепропетровские письменники к своим рядам все равно меня не подпустили бы), так, может, мне и в "Знамени" заодно напечататься, предъявив им не только свои рассказы, но и свеженькое, с иголочки, членство?".
По кабинетам ходить не стал, рванул прямиком к Чупринину.
Первый заместитель главного редактора Сергей Иванович Чупринин, слегка обалдев от моей наглости, рассказы взял и уже через неделю уверенно сказал "нет". Не прошло и года после этого недвусмысленного и вполне окончательного "нет", как я притащил в "Знамя" повесть. То есть даже не притащил, а поступил гораздо более нахально. Я с оказией передал своему бывшему редактору - в газете "Гудок", между прочим, - бывшему днепропетровцу и не бывшему (в смысле, настоящему) товарищу Александру Кабакову рукопись, сказав ему по телефону - будешь проходить мимо "Знамени", закинь. И Александр Кабаков как честный и до идиотизма обязательный человек ее закинул. Причем Сергею Ивановичу Чупринину.
Первый заместитель главного редактора журнала "Знамя" Сергей Иванович Чупринин, увидев, что Кабаков - переведенный к тому времени на двадцать иностранных языков - работает у меня курьером, я думаю, уже совершенно обалдел и, видимо, от одного только обалдения повесть прочел. После чего позвонил в Днепропетровск и сообщил мне о свершившемся факте.
- Ну? - сказал я таким тоном, будто заместители главных редакторов всех толстых журналов Москвы звонят мне по десять раз на дню.
- Не будем мы печатать вашу повесть, - сказал Сергей Иванович радостно.
- Ну и не надо, - чуть не сказал я.
И хорошо, что не сказал. Потому как буквально через неделю Чупринин снова мне позвонил:
- Мы будем печатать вашу повесть, - сказал он. - Я для очистки совести, чтоб ритуал соблюсти, дал ее прочесть остальным. Остальные в восторге, а я в одиночестве, наедине со своим мнением. Которое, кстати, нисколько не изменилось.
И повесть, невзирая на мнение первого заместителя главного редактора (вот где демократия!), напечатали. Мало того, Международный фонд поддержки литературы и культуры "Знамя", где Сергей Иванович Чупринин занимал скромную должность президента, выдал мне за нее премию...
Да, так ради чего я все это рассказываю? Только ради одного. Чтобы дать дельный совет юным и непризнанным. Даю: "Наглость, наглость и еще раз наглость. Без наглости в текущей литературе делать нечего".
Разве что писать, писать и еще раз писать.
Но тут журнал "Знамя" помочь уже не в состоянии.
Владимир Шаров
Начало моих отношений со "Знаменем" было довольно забавным. Вещь, которую я туда принес, до этого побывала в другом "толстом" московском журнале. Шел 90-й год, и главный редактор, какое-то время поколебавшись, решил, что все-таки это печатать чересчур рискованно. Признаться, я был не сильно огорчен: у меня ее уже брал, причем в максимально полном варианте, другой журнал, правда, провинциальный. Однако редактор (не главный) из того "толстого" журнала заявила, что, отдав вещь в провинцию, я сам ее погублю и что она уже созвонилась с конкурентами из "Знамени" - там рукопись ждут.
