Нина Кондратковская - Круг зари
— Геройский у тебя муженек, — не к месту говорнул Назаров. — А детей-то, детей! Шесть, — посчитал он. — Молодцы.
— Разлетелись, — вздохнула Фатима и наивно похвасталась: — А Иван, не поверишь, Антон, за всю жизнь и голос на меня не повысил.
Антон Савельевич незаметно окинул взглядом комнату, заставленную старой мебелью, спросил хрипловато:
— Так и пробегал в прорабах?
— А куда мне в начальство, — бросил Иван, — надо характер другой иметь. Ты вон в Москву ездил, курс наук проходил… Я же в своем деле — профессор.
Назаров потупился. Скромное житье-бытье друга по душе было ему. Хотя о себе с чувством собственного достоинства доложил:
— Ходил и в директорах… Теперь осталось мемуары писать. — И, вздохнув, добавил: — Чего бы ты в жизни ни добился, а когда-то итоги надо подводить…
Вошел парень в джинсах, что копался в капоте «Жигулей». И был он тот самый Егоров.
— Сын, — представила его Назарову Фатима. — Антошенька, познакомься! Это наш друг Антон…
— Савельевич, — подсказал Назаров, протягивая руку. — Тезка.
Осененный внезапной мыслью, он взял Антона за плечи, и тот обдал его чистым, добрым взглядом.
Антоша поглядывал то на мать, то на отца, спросил, не хочет ли Назаров поехать с ними на рыбалку.
— А что, в самом деле-то? — поддержал его Иван. — Подышим кислородом… Ты надолго к нам?.. Завтра летишь? Ну, я тебя в аэропорт сам, с ветерком…
Сын рулил ловко, и «Жигули» напористо мчались по промытому минутным дождиком асфальту. Показывая Назарову город, Фатима просила подвернуть к новому театру и мимоходом пояснила, что в нем такой же зрительный зал, как во Дворце съездов, только поменьше. Потом они остановились у строящегося цирка. И Фатима тащила всех внутрь, растолковывала Назарову, что железобетонный купол испытывался на прочность по методу, предложенному Иваном.
…Степь, за ней — горы, неожиданно обступивший дорогу лес, великолепие чистейшего озера — все это казалось Назарову и знакомым и словно впервые увиденным.
Антоша остановил машину на привычном, видимо, месте, и каждый занялся своим делом.
А после обеда Иван собрался в деревню к знакомому башкиру.
— Ты так и не попробовал тогда бишбармак… А бишбармак — такое блюдо!
Назаров усмехнулся. Он так далек сейчас был от этого бишбармака!
Вспомнились письма Фатимы — в то время еще не знала она русской грамоты. Антон догадывался, что пишет их ей Иван.
«Мне, Антошенька, пора и замуж выходить, человек самостоятельный попался», — это уж ясно, от себя тогда сочинил Иван.
…Сгрудились задумчиво горы, нежно зеленеющие за прозрачными ветвями берез и осин.
Назаров шел за Фатимой по поляне, усеянной подснежниками. Когда-то он с трудом отыскал несколько цветков для Фатимы — и сколько было радости!
Она тоже вспомнила.
— Помнишь, Антон, мы приезжали сюда лес валить? Шли вот по этой поляне, и ты нарвал мне подснежников и сказал, что у вас они зовутся сон-травой.
Она стояла на холмике почти по щиколотку в подснежниках, уже далеко не девчонка, другая, обогатившая природный ум ученьем и многолетним трудом, и все-таки до боли прежняя и родная. В голубом спортивном костюме, в красной куртке и берете такого же цвета выглядела совсем молодо и была по-прежнему красива. Помолчать бы вот так…
Но Фатима спросила:
— Ты счастлив был, Антоша?
Не нужно было спрашивать сегодня такое.
Виталий Шувагин,
учитель
МАГНИТОГОРСКИЙ РАССВЕТ
Стихотворение
С Атача, из туманных верхов,
чуть потягиваясь и нежась,
наплывает на гул цехов
предрассветная свежесть.
Звезды гасятся, как фонари.
Миг —
и ночь улетела в небыль,
ковш горячей уральской зари
кто-то выплеснул в небо…
С эстакады,
в спецовке,
поэт,
отстоявший ночную смену,
то ли оду, то ли сонет
вслух читает мартену.
А рассвет,
как мальчишка босой, —
через пруд — вперегонку с ветрами,
на газонах рисует росой
словно мелом орнамент.
И Магнитка спешит, светла,
в продолженье забот неустанных…
…В небо подняли солнце,
как флаг,
работящие краны!
Виталий Юферев,
артист драматического театра
СТИХИ
ПУШКИ
Сидит на пугачевской пушке
мальчонка рыженький верхом.
Вихор задорный на макушке
дрожит под свежим ветерком.
Уперся пятками босыми
в ступицы ржавые колес,
сверкнул глазами озорными,
как будто конь его понес.
Ему и невдомек, пожалуй,
что пушке этой двести лет
и что она в дыму пожаров
ему прокладывала след.
ГРОМОТУХА
Камни, камушки,
жарко, сухо!
Речка-ниточка
Громотуха!
Не река —
одно наказание!
Но откуда такое
название?
Если жажда
в горло стучится,
воробью из нее
не напиться!
Но всему наступают
сроки.
Посылает весна
потоки.
И речонка,
ворочая камни,
стопудово бьет
кулаками.
И грохочет, гремит
без натуги,
как положено
Громотухе!
НА ГОРЕ КОСОТУР
Освежающий, хлесткий
дождик летний прошел,
и от капель березки
отряхнули подол.
Был он, дождик, и не был —
скатерть неба чиста.
А отсюда до неба
лишь косая верста.
Здесь тропинкой когда-то
проходил грозный тур.
Не случайно гора та
названа Косотур!
И хрустели травинки
под ногою быка…
Тает, тает тропинка,
убегая в века.
Леонид Чернышов,
машинист крана
СТИХИ
БРАТ
Я с ним родился под одною крышей,
Делили хлеб военный пополам
Да часто ночью слышали, как мыши
Голодные шуршали по шкафам…
Война отгрохотала… Над рейхстагом
Поставили солдаты точку ей.
И брат мой тоже бился где-то рядом,
Дожить мечтая до желанных дней.
Я — это он перед морозом лютым,
Не гнется и работает как черт!
Я — это он на совесть другом чутким
Навстречу слабым сквозь пургу идет.
Я — это он, горяч и непоседлив,
Жить и работать учит молодежь.
Я — это он бандита обезвредил,
Занесшего над человеком нож.
И если бы случилось вдруг иное:
Не он, а я погиб на той войне,
Себя он так же называл бы мною…
Ручаюсь, не ошибся бы во мне.
* * *
Стальной броней России стал
наш город, в бой идя уверенно…
Магнитогорской марки сталь
не подведет —
сто раз проверено.
Такое чувство на душе,
как будто я отмечен орденом.
Кусочек стали я держу
в руке,
как сердце нашей Родины.
КРАНОВЩИК
Мерило жизни нашей —
честный труд.
Я, крановщик,
«воюю» в скромном чине.
Бананы в нашем цехе
не растут,
хоть африканский зной
в моей кабине.
Ведь подо мной
мартеновская печь,
в ее груди огонь металла бьется —
и надо сохранить и уберечь
в ковшах
частицу собственного солнца.
Николай Худовеков,
журналист
ОДНА НОЧЬ
Очерк
Отпуск для журналиста — это та же творческая командировка, блокнот с адресами и постоянная готовность к поиску. Я прилетел из Магнитогорска на родину в Архангельск и разыскал строителя Магнитки, ветерана войны Алексея Сергеевича Устюжинского.
Оказалось, мы оба помним одну и ту же ночь сорок второго года. Он был участником событий, а я, по малолетству, свидетелем. У детей войны особенная память: я помню и пожары, и то, как бабушка тащила меня в охапке от полыхавшей нашей Северодвинской улицы в какой-то подвал.
