Марк Галлай - С человеком на борту
Много лет спустя его товарищ космонавт А. Леонов, рассказывая о посещениях совместно с Гагариным различных художественных выставок, заметит: «…он понимал, что правильно оценить полотно надо уметь, надо этому тоже учиться (а то недолго абстракционизм спутать с импрессионизмом). Юрий расспрашивал на этих вернисажах обо всем, буквально обо всем, до технических тонкостей… и никогда не разрешал себе категорического суждения».
Да, наверное, правильной оценке художественных полотен действительно надо учиться. Но ещё важнее — сдержанности в суждениях! И Гагарин учился. Учился на редкость успешно. Между прочим, мне такой подлинный, живой, меняющийся, растущий Гагарин представляется гораздо более привлекательным, чем тот самый статичный портрет, по которому ему заранее выставили сплошные пятёрки с плюсом по всем предметам и всем параметрам чуть ли не с младенческих лет. Если и так сплошные пятёрки, то, спрашивается, что же делать человеку с собой дальше?.. Да и вообще не зря, наверное, в любой школе так называемый первый ученик редко бывает особенно популярен среди своих товарищей по классу.
Да уж, кем-кем, а благонравным «первым учеником» Гагарин не был! Иногда, по молодости лет, не прочь был и созорничать, разыграть — правда, всегда беззлобно — кого-нибудь из друзей, неизменно лёгок был на подъем, чтобы куда-то поехать, кого-то навестить, включиться в какую-нибудь забавную затею…
Очень характерным для Гагарина было высокоразвитое умение быстро схватить новое, освоиться с непривычной обстановкой, понять неожиданно свалившиеся новые обязанности. И без видимого напряжения справиться с ними.
Через несколько дней после полёта в космос Гагарин приехал в Центральный дом литераторов — к писателям. Это было, если не ошибаюсь, одно из первых его выступлений перед большой, ранее незнакомой аудиторией. Мне было интересно, как он справится с этой новой для себя ролью. И, надо сказать, справился он отлично. Перед переполненным большим залом ЦДЛ, в свете ярких ламп, под множеством направленных на него в упор изучающих взоров — ведь перед писателями стоял первый человек, вернувшийся из того самого чёрного безбрежного космоса, в котором всего несколькими днями ранее из всех собравшихся чувствовали себя более или менее уверенно разве что писатели-фантасты, — он держался естественно, скромно, с неожиданно проявившимся обаянием. Оказалось, что и для той работы, которая ему предстояла в течение нескольких лет после полёта в космос, этот молодой невысокий майор, вчера ещё ходивший в старших лейтенантах, пригоден в самом лучшем виде.
Умение Гагарина ориентироваться в сложной обстановке, его понимание человеческой психологии — не только индивидуальной, но и массовой — не раз успешно проходило проверку во время его поездок по белу свету. Надо сказать, что сверх меры наших космонавтов зарубежными поездками не перегружали, о «двадцати трех странах за сорок пять дней» речи не было. Но все же хоть и не «залпом», но поездить Гагарину пришлось: в восточное полушарие и в западное, в северное и южное, к друзьям и к, скажем так, просто знакомым… Правда, и в таких «просто знакомых» он умел как-то очень быстро и, казалось бы, самыми простыми средствами — естественностью поведения, спокойным юмором, полным отсутствием какого-либо намёка на суперменство — вызвать чувства если не по-настоящему дружеские, то очень к тому близкие.
Его встречали почти так же как дома, в Москве. Да и как могло быть иначе? Представлялось таким естественным, что первый в истории космонавт принадлежит не только своей стране, но всему человечеству.
Редкие исключения, вроде протеста группы студентов Венского университета, который они, если верить сообщению газеты «Курир», будто бы выразили против предстоящей лекции Гагарина в стенах их альма-матер («Аудитории университета не должны использоваться для политической пропаганды…»), такие единичные исключения лишь подтверждали общее правило. Кстати, и выступление Гагарина в Венском университете — как свидетельствовал журналист Н.Н. Денисов, рассказавший об этом эпизоде, — прошло не хуже, чем все прочие: тепло, дружественно, без каких-либо эксцессов. Да и ожидались ли они в действительности, эти эксцессы?
В Гагарине обнаружилось природное умение говорить с людьми. Умение с первых же слов войти в душевный контакт с ними. Вот, например, в Японии он вышел на трибуну перед многими тысячами участников массового митинга и сказал:
— Когда ракета вывела космический корабль «Восток» на орбиту, первая страна, которую я увидел после своей родины, была Япония.
Сказал и вынужден был замолчать на несколько минут, чтобы переждать овацию, вызванную этими совсем простыми, но безотказно дошедшими до души каждого слушателя словами. И все: дальше аудитория была прочно в его руках.
А надо заметить: до этого митинга тоже существовали опасения относительно того, как он пройдёт: доходили слухи об обструкции, которую готовила группа антисоветски настроенных людей. Но то ли слухи были ложными (а может быть, и намеренно пущенными), то ли не рискнули эти люди противопоставить себя большинству собравшихся на митинг, однако ни малейшего намёка на какую бы то ни было обструкцию в течение всего митинга не возникло. Симпатии аудитории Гагарин завоевал сразу же.
Да, то, что называется массовой психологией, он ощущал очень тонко. Ощущал и умел на эту психологию воздействовать.
Гагарин был человеком долга. Он всегда стремился как можно добросовестнее выполнять то, что считал входящим в круг своих обязанностей. И отдавал себе отчёт в том, что круг этот после его полёта в космос резко расширился. Если обязанности слушателя Центра подготовки космонавтов старшего лейтенанта Гагарина были не всегда просты, но всегда чётко определены — отрабатывать навыки управления кораблём на тренажёре, прыгать с парашютом, испытывать перегрузки на центрифуге и так далее, — то первый космонавт Гагарин должен был делать (и делать как следует — каждый его шаг, каждое слово становились известными миллионам людей) многое другое, начиная с пресловутого представительства, о котором уже шла речь, и кончая тяжкой обязанностью высказывать своё мнение с сознанием его огромной весомости.
Мы все по многу раз в день говорим что-то о самых разных делах, планах, проектах, об окружающих нас людях, об их поступках. Представьте себе на минуту, что каждое ваше личное, вскользь высказанное мнение — именно каждое, а не только относящееся к вашим прямым профессиональным или общественным делам — не повисает в воздухе, не растворяется вместе с тем, что высказано другими, в общем котле так называемого общественного мнения, а непосредственно влияет на судьбы дел, планов, проектов и, самое главное, живых людей, о которых вы что-то сказали. Не просто жить на свете под грузом такого сознания! У меня создалось убеждение, что Гагарин это понял очень быстро. И, естественно, стремился в каждом более или менее сложном вопросе опереться на консультацию со стороны представителей организаций, в этом вопросе компетентных.
Правда, в некоторых случаях мне казалось, что он не всегда ощущал различие между авторитетом той или иной организации и авторитетом отдельных представителей её аппарата. Но, с другой стороны, чаще всего иначе просто невозможно, хотя бы по причинам чисто практическим. В самом деле, не будешь же по каждому частному текущему делу созывать пленум или конференцию, чтобы выяснить мнение организации в целом. Вот и остаётся опираться на точку зрения «отдельных представителей».
Правда, не всегда эта опора оказывалась стопроцентно надёжной. Бывало, что «представители» доверившегося им Гагарина изрядно подводили. Вот один такой, хорошо запомнившийся случай.
По какой-то, так и оставшейся необъяснённой, причине кто-то, по долгу службы «процеживавший» космическую информацию, решил, что факт приземления Гагарина на парашюте отдельно от корабля нужно скрыть. И на первой же пресс-конференции, когда был задан этот вопрос, один из сидевших за спиной космонавта «суфлёров» подсказал: «Приземлился в корабле». Дисциплинированный военный человек, Гагарин, не имея минуты на раздумье, так и ответил… Не раз и не два задавали ему потом этот каверзный (вернее, искусственно сделанный каверзным) вопрос недоброжелательно настроенные по отношению к нам журналисты. Напоминали.
Между прочим, на спортивного комиссара Ивана Григорьевича Борисенко, готовившего материалы этого — как и всех последующих — космического полёта для представления в ФАИ на предмет регистрации в качестве мирового рекорда, тоже оказали мощное давление: пиши, что Гагарин приземлился в корабле! Но Борисенко — человек многоопытный — отказался категорически. Понимал, чем это может потом обернуться. После долгих дебатов, с учётом уже сказанного Гагариным на пресс-конференции (не дезавуировать же его!), сошлись на туманной формулировке: «приземлился вместе с кораблём». Понимай это «вместе» как хочешь — то ли внутри корабля, то ли одновременно с ним.
