Дмитрий Гордон - Виктор Суворов: исповедь перебежчика
— Главным?
— Точнее, единственным.
— Как же вы этих людей именовали?
— Мы называли их «жопа» — прошу прощения. Когда между собой общались, я, допустим, говорил: «Нужно прикрыть нашу “жопу” в Вашингтоне». Или: «Наша “жопа” в Париже со своими обязанностями справляется». Или: «Этот документ добыт через “жопу”» — то есть агентурным путем. Еще раз прости, но так было — мы их не очень жаловали.
— Сколько такая «жопа» могла заработать в год?
— Много.
— Много — это миллион, два, три?
— Конечно. Допустим, какая-то «жопа» нам сообщала: «Есть реактивный двигатель» (или нечто такое, что в Союзе нам позарез нужно). Ну, скажем, делаем мы «Буран» — многоразовый космический корабль, но полетит он, только если будет добыт необходимый клей. Дело в том, что снизу этот «Буран» жаропрочной обложен плиткой, а она приклеена, потому что никак иначе ее туда не присобачишь. Этот клей должен выдерживать температуру в две-три тысячи градусов: если вдруг эта плитка отвалится.
— …конец «Бурану»…
— и американскому «Шаттлу», заметь, тоже. В нем, если помнишь, кусок термоизоляционной обшивки отвалился, и все посыпалось — семь астронавтов погибли, и вот из-за этого клея у нас вся космическая программа стоит: дайте рецепт! (Указываются при этом вся его спецификация и сумма, в принципе, бездонная). Сразу заявляю: не я его раздобыл, но мне известно, кто по этому клею работал.
— …и кто его нюхал…
— Да-да (Улыбается.), ив результате чего «Буран» таки полетел.
— Человек, который приносил долгожданный рецепт, получал миллионы?
— Естественно, а происходило это обычно так. По первой статье я записывал расходы на агентуру — то, на сколько мы с ним встретились, погуляли… Ну, может, если он приехал откуда-то, я его отель оплатил, что-то такое. Мелочевка.
— Но была и зарплата?
— Да, отчисления шли ежемесячно — мы платили исправно, а потом я забрасывал удочку: «Нужно достать такую-то штуку, и раскошелиться мы готовы на такую-то сумму. Ты это сможешь?» — «Смогу», и тогда мы несем деньги в банк. Женева — это же был центр всего. Не потому, что такие мы умные, а оттого, что какого-то ценного кадра где-нибудь в Южной Африке вербанули, с которой нет никакого контакта, и что дальше, куда денежки направлять? В «Union de Banques Suisses» или «Credit Suisse».
— В швейцарские банки, да?
— Только в швейцарские — то есть вербуем, например, в Аргентине, а бабки идут сюда. У нас миллион долларов назывался «кирпич». Сейчас, может, кто-то воскликнет: «Подумаешь, миллион».
— …а тогда это были огромные деньги…
— Огромные, и вот вызывает меня замрезидента и говорит: «Ну-ка, возьми полкирпичика и снеси по назначению».
— «Жопа» просит кирпича!
— (Смеется и хлопает в ладоши.). Браво! (Ну я же сразу просек: человек с интеллектом!) Вот и несешь. Обрати, кстати, внимание: мой приговор — без конфискации имущества, то есть претензий по крохоборству ко мне не было.
Из книги Виктора Суворова «Аквариум».«Мы улыбаемся друг другу. Самое главное сейчас — успокоить его, открыть перед ним карты или сделать вид, что все карты раскрыты. Человек боится только неизвестности. Когда ситуация ясна, человек ничего не боится. А если не боится, то и глупостей не наделает.
— Я не собираюсь вас вовлекать ни в какие аферы. В этой ситуации я говорю “я”, а не “мы”. Я говорю от своего имени, а не от имени организации. Не знаю почему, но это действует на завербованных агентов гораздо лучше. Видимо, “мы”, “организация” человека пугают. Ему хочется верить, что о его предательстве знают во всем мире он и еще только один человек. Только один. Этого не может быть. За моей спиной сверхмощная структура, но мне запрещено говорить “мы”. За это меня карали в Военно-дипломатической академии.
— Я готов платить за ваш прибор. Он нужен мне. Но я не настаиваю.
— Отчего вы решили, что я пришел работать на вас?
— Мне так кажется. Отчего же нет? Полная безопасность. Хорошие цены.
— Вы действительно готовы платить сто двадцать тысяч долларов?
— Да. Шестьдесят тысяч немедленно. За то, что вы меня не боитесь. Еще шестьдесят тысяч, как только я проверю, что прибор действительно действует.
— Когда вы сможете в этом убедиться?
— Через два дня.
— Где гарантия, что вы вернете и вторую половину денег?
— Вы очень ценный для меня человек. Я думаю получить от вас не только этот прибор. Зачем мне вас обманывать на первой же встрече?
Он смотрит на меня, слегка улыбаясь. Он понимает, что я прав. А я смотрю на него, на своего первого агента, завербованного за рубежом. Безопасность своей прекрасной страны он продает за тридцать сребреников. Это мне совсем не нравится. Я работаю в добывании оттого, что нет у меня другого выхода. Такова судьба. Если не здесь, то в другом месте система нашла бы для меня жестокую работу, и, если я откажусь, меня система сожрет. Я подневольный, но ты, сука, добровольно рвешься нам помогать. Если бы ты встретился мне, когда я был в спецназе, я бы тебе, гад, зубы напильником спилил. Я вдруг вспоминаю, что агентам положено улыбаться. И я улыбаюсь ему.
— Вы не европеец?
— Нет.
— Я думаю, что нам не надо встречаться в вашей стране, но не нужно и в Швейцарии. Что вы думаете по поводу Австрии?
— Отличная идея.
— Через два дня я встречу вас в Австрии. Вот тут.
Я протягиваю ему карточку с адресом и рисунком отеля.
— Все ваши расходы я оплачу. В том числе и на ночной клуб.
Он улыбается, но в значении улыбки я не уверен: доволен, не доволен? Я знаю, как читать значение сотен всяких улыбок, но тут, в полумраке, я не уверен.
— Прибор с вами?
— Да, в багажнике машины.
— Вы поедете в рощу вслед за мной, и там я заберу ваш прибор.
— Не хотите ли вы меня убить?
— Будьте благоразумны. Мне прибор нужен. На хрена мне ваша жизнь?
“Ты мне живой нужен, — добавляю я уже про себя. — Я на первом приборе останавливаться не намерен. Зачем же тебя убивать? Я тебе готов платить миллион. Давай только товар”.
— Если вы готовы платить так много, значит, ваша военная промышленность на этом экономит. Так?
— Совершенно правильно.
— За первый прибор вы платите сто двадцать тысяч, а экономите себе миллионы.
— Правильно.
— В будущем вы мне заплатите миллион, а себе сэкономите сто миллионов. Двести. Триста.
— Именно так.
— Это эксплуатация! Так работать я не желаю. Я не продам свой прибор за сто двадцать тысяч.
— Тогда продайте его на Западе за пять пятьсот. Если у вас его купят. Если вы найдете покупателя, который заплатит вам больше, чем я, — дело ваше. Я не настаиваю. А я тем временем куплю почти такой же прибор в Бельгии или в США.
Это уже блеф. На крупную фирму не пролезешь. Ребра поломают. Нет у меня другого выхода к приемникам отраженного лазерного луча, но я спокойно улыбаюсь. Не хочешь — не надо, но ты не монополист. Я в другом месте куплю.
— Счет, пожалуйста!
Он смотрит мне в глаза. Долго смотрит. Потом улыбается. Сейчас свет падает на его лицо, и поэтому я уверен, что улыбка не таит ничего плохого. И я вновь улыбаюсь ему.
Он достает сверток из багажника и передает мне.
— Нет-нет, — машу я руками. — Мне лучше его не касаться. Несите в мою машину. (В случае чего можно будет сказать, что ты нечаянно забыл сверток в моей машине. Никакого шпионажа. Просто забывчивость.)
Он садится в мою машину (это, конечно, не моя, а взятая для меня напрокат теми, кто меня обеспечивает).
Двери изнутри запереть. Такова инструкция. Аппарат — под сиденье. Я расстегиваю жилет. Это специальный жилет. Для транспортировки денег. В его руки я вкладываю шесть тугих пачек.
— Проверяйте. Если через два дня вы привезете техническую документацию, я заплачу остающиеся шестьдесят тысяч и еще сто двадцать тысяч за документацию.
Он кивает головой.
Я жму ему руку.
Он идет к своей машине. Я, рванув с места, исчезаю в темноте».
«Что против меня еще не придумано? Могли бы венерических болезней подбросить (типа, у Суворова нос давно провалился), приписать скотоложство во время дипломатических приемов с козой английского резидента. С подставленной.
Если я алкай и все остальное, давай спросим: “А кто же тогда тот дурак, который такого мерзавца держал на работе?”»
— Оппоненты пишут, что Владимир Резун, то есть ты, был плохим офицером, пьяницей, гомосексуалистом и вдобавок агентом британской разведки…
