Дмитрий Гордон - Виктор Суворов: исповедь перебежчика
Если я алкай и все остальное, давай спросим: “А кто же тогда тот дурак, который такого мерзавца держал на работе?”»
— Оппоненты пишут, что Владимир Резун, то есть ты, был плохим офицером, пьяницей, гомосексуалистом и вдобавок агентом британской разведки…
— Даже так?
— Да, хотя знающие тебя люди утверждают, что происходило как раз наоборот — почти по Высоцкому: «…был чекист…»
Вдвоем:
— «… майор разведки и отличный семьянин».
Из книги Виктора Суворова «Аквариум».«Валя Фомичева — женщина особая. На таких оборачиваются, таким вслед смотрят. Она небольшая совсем, стрижена, как мальчишка. Глаза огромные, чарующие. Улыбка чуть капризная. В уголках рта что-то блудливое витает, но это только если присмотреться внимательно. Что-то в ней дьявольское есть, несомненно, но не скажешь что. Может быть, вся красота ее дьявольская. Зачем ты, Володя, себе такую жену выбрал? Красивая женщина — чужая жена. Кто на нее в посольстве только не смотрит! Все смотрят. И в городе тоже. Особенно южные мужчины, французы да итальянцы, высокие, плотные, с легкою сединой. Им эта стройная фигурка покоя не дает. Едем в машине, останавливаемся на перекрестке, взгляды упрекающе меня сверлят: зачем тебе, плюгавый, такая красивая женщина?
А она вовсе и не моя. Я ее домой везу, ибо муж ее уже на конвейере, уже показания дает. Из него еще тут, в Вене, вырвут нужные признания, а потом он в Аквариум попадет, в огромное стеклянное здание на Хорошевском шоссе.
Валя, его жена, об этом пока не догадывается. Ушел в ночь, в обеспечение. Ее это не волнует, привыкла. Она мне о новых блестящих плащах рассказывает, вся Вена такие сейчас носит. Плащи золотом отливают, и вправду красивые. Ей такой плащ очень пойдет. Как Снежная королева, будешь ломать наш покой своим холодным, надменным взглядом. Сколько власти в ее сжатых узких ладонях! Несомненно, она повелевает любым, кто встретится на ее пути. Если сжать ее, раздавишь, как хрустальную вазу. С такой женщиной можно провести только одну ночь, а после этого — бросать и уходить, пусть будет огорчена. В противном случае — закабалит, подчинит, согнет, поставит на колени: я знаю таких, в моей жизни была точно такая женщина. Тоже совсем маленькая и хрупкая. На нее тоже оборачивались. Я ушел от нее сам. Не ждал, когда прогонит, когда обманет, когда поставит на колени.
Глуп ты, капитан, что за такой пошел. Наверняка знаю, что она смеялась тебе в лицо, а ты, ревнивец, следил за ней из-за угла, а потом, повинуясь мимолетному капризу, она согласилась стать твоей женой. Ты и сейчас, на конвейере, только о ней думаешь. Тебе один вопрос покоя не дает: кто ее нынче домой везет? Успокойся, капитан, это я, Витя Суворов. Не нужна она мне, обхожу таких стороной. Да и не в Вене этими вещами заниматься. Слишком строго мы друг друга судим, слишком пристально друг за другом следим.
— Суворов, ты почему никогда мне не улыбаешься?
— Разве я один?
— Да. Мне все улыбаются. Боишься меня?
— Нет.
— Боишься, Суворов. Но я заставлю тебя улыбаться.
— Угрожаешь?
— Обещаю.
Остаток пути мы молчим. Я знаю, что это не провокация ГРУ. Такие женщины только так и говорят. Да и не может сейчас ГРУ следить за мной. Операции ГРУ отточены и изящны. Операции ГРУ отличаются от операций любых других разведок простотой.
ГРУ никогда не гоняется за двумя зайцами одновременно. И оттого ГРУ столь успешно.
— Надеюсь, Суворов, ты не бросишь меня возле дома. Я красивая женщина, меня на лестнице изнасиловать могут, отвечать ты будешь.
— В Вене этого не бывает.
— Все равно, я боюсь одна.
В этой жизни она ничего не боится, я знаю таких женщин: зверь в юбке.
В лифте мы одни, она смеется:
— Ты уверен, что Володя ночью не вернется?
— Он на задании.
— А ты не боишься меня одну оставлять? Меня украсть могут.
Лифт плавно остановился, я открываю перед ней дверь. Она квартирную ключом отпирает.
— Ты что сегодня ночью делаешь?
— Сплю.
— С кем же ты спишь, Суворов?
— Один.
— И я одна, — вздыхает она.
Она переступает порог и вдруг оборачивается ко мне. Глаза жгучие. Лицо чистенькой девочки-отличницы. Это самая коварная порода женщин. Ненавижу таких».
Танечку свою я встретил в разведывательном отделе штаба Приволжского военного округа. Ей девятнадцать стукнуло — яее захватил.
— Она тоже разведчица?
— Ну а как же? Татьяна сохранила верность не только мне, но и в каком-то роде системе, в которой она, совсем девчонка, работала. Ступила Танюшка на эту стезю юной, а в двадцать шесть лет оказалась со мной в Великобритании. Живем мы с тех пор душа в душу — у нас двое прекрасных детей, двое внуков. Враги мои могут говорить что угодно, но она прошла со мной через все (могла бы, естественно, не идти, но.). Я предложил ей бежать, и она согласилась, сказала: «Да!». Так было, а если я алкан и все остальное, что на меня навешивают, давай спросим: «А кто же тогда тот дурак.»
— …который держал тебя на работе…
— «…такого мерзавца?». Допустим, я и вор, и деньги присваивал, и пьянствовал. Меня когда спрашивают: «А что против тебя еще не придумано? Уже вроде все возможности очернения исчерпаны», — я отвечаю: «Ребята, это неисчерпаемо. Могли бы венерических болезней подбросить (типа, у Суворова давно нос провалился), приписать скотоложство во время дипломатических приемов».
— …с козой английского резидента…
— Ага. С подставленной — вот это была бы уже полная чаша. Допустим, я и впрямь такой полудурок и прочее — кто же меня в академию-то забрал? Ну, хорошо: давай согласимся с ярлыками, которые мне навесили, — тогда получается, что у меня была «лапа».
Ой, недавно читал, полковник КГБ пишет: «Он в одиннадцать лет в Суворовское училище поступил» — и между строк: такой, дескать, молокосос, а уже пристроили — ну, прямо коррупция! Я говорю: «Отлично, но надо же было указать в той книженции: а остальные поступали во сколько? В пятнадцать-шестнадцать? И что же я между ними делал? Меня по особой программе учили или как? И когда они все курс обучения в восемнадцать лет завершили, меня что же — по второму разу оставили?».
Всезнающие оппоненты «свет проливают»: Воронежское суворовское военное училище расформировали, а меня папочка (так и написано: «папочка») в Калининское суворовское перевел. Я радуюсь: «Здорово! Мой папочка — отставной майор из Черкасс: ну конечно, он переместил меня прямо в Калинин.»
— …по огромному блату…
— «…а чтобы не скучно было, отправил туда следом три роты воронежских кадетов да профессорско-преподавательский состав с семьями, причем всех обеспечил квартирами».
Из книги Виктора Суворова «Аквариум».«Мне плохо.
Мне совсем плохо.
Подобного со мной никогда не случалось. Плохо себя чувствуют только слабые люди. Это они придумали себе тысячи болезней и предаются им, попусту теряя время.
Это слабые люди придумали для себя головную боль, приступы слабости, обмороки, угрызения совести. Ничего этого нет. Все эти беды — только в воображении слабых. Я себя к сильным не отношу. Я — нормальный. А нормальный человек не имеет ни головных болей, ни сердечных приступов, ни нервных расстройств.
Я никогда не болел, никогда не скулил и никогда не просил ничьей помощи. Но сегодня мне плохо. Тоска невыносимая. Смертная тоска. Человечка бы зарезать!
Я сижу в маленькой пивной. В углу. Как волк затравленный. Скатерть, на которой лежат мои локти, клетчатая, красная с белым. Чистая скатерть. Кружка пивная большая. Точеная. Пиво по цвету коньяку сродни. Наверное, и вкуса несравненного, но не чувствую я вкуса. На граненом боку пивной кружки два льва на задних лапках стоят, передними щит держат. Красивый щит и львы красивые. Язычки розовые наружу. Я всяких кошек люблю: и леопардов, и пантер, и домашних котов, черных и сереньких, и тех львов, что на пивных кружках, тоже люблю. Красивый зверь кот. Даже домашний. Чистый. Сильный. От собаки кот независимостью отличается, а сколько в котах гибкости! Отчего люди котам не поклоняются?
Люди в зале веселые. Они, наверное, все друг друга знают. Все друг другу улыбаются. Напротив меня четверо здоровенных мужиков: шляпы с перышками, штаны кожаные по колено на лямочках. Мужики зело здоровы. Бороды рыжие. Кружкам пустым на их столе уже и места нет. Смеются. Чего зубы скалите? Так бы кружкой и запустил в смеющиеся рыла. Хрен с ним, что четверо вас, что кулачищи у вас почти как у моего командира полка — как пивные кружки кулачищи.
Может, броситься на них? Да пусть они меня тут и убьют. Пусть проломят мне череп табуреткой дубовой или австрийской кружкой резной. Так ведь не убьют же. Выкинут из зала и полицию вызовут. А может, на полицейского броситься? Или Брежнев скоро в Вену приезжает с Картером наивным встречаться — может, на Брежнева броситься? Тут уж точно убьют.
