Анатолий Мамонов - Встречи на берегах Ёдогавы
Эти строки не были ложью, и все же теперь, когда я вспоминаю, каким я был в то время, «бессмертье» применительно к нам кажется мне преувеличением.
Таки Сигэру смущает заключительная строка стихотворения. Ведь человек всего лишь человек и тело его вовсе не бесчувственно к боли. Но дух его сильнее плоти. Именно эту мысль о торжестве бессмертного духа, бессмертных идей над бренной плотью хотелось выразить автору, и в этом сила его «Песни под пыткой». Мог ли думать иначе один из трех лучших поэтов-марксистов пролетарской Японии, очевидец и участник классовых битв?
Хозяин приглашает осмотреть сад. Журчание воды за окном я принял поначалу за шум дождевых струй, стекающих с крыши. Теперь я вижу: это течет вода из синей водопроводной трубы, что торчит из-под обломков скалы среди валунов, украшающих маленький пруд. Под сенью вечнозеленых сосновых веток плавают золотые рыбки. А рядом еще пруд, поменьше. В одном — десятилетние карпы, в другом — годовалые золотые рыбки. Все вокруг — дело трудолюбивых, заботливых рук Таки. Через трубу вода поступает с ближайшей горы, из источника, поясняет он. Поэтому пруды не замерзают и зимой. Мы фотографируемся на фоне прудов, созданных фантазией и любовью хозяина. Эти снимки мне дороги.
Таки Сигэру живет здесь уже тридцать с лишним лет. Когда-то на месте дома и сада были заросли мандаринов. Теперь, смеется он, плантации «Арита-микан» резко сократились.
Перед ужином Таки Сигэру предлагает нам отправиться на берег океана. С середины августа начинается время бурь, замечает он, оно продлится до конца октября. Мы садимся в машину. Тихий океан в кило метре отсюда. Переезжаем через мост, едем вдоль широкого устья Аритагавы, потом по узенькой улочке мимо деревянных домиков. В хорошо защищенной бухте слегка покачиваются рыбачьи суденышки, укрывшиеся от надвигающегося тайфуна. По небу мчатся рваные, еще не почерневшие до предела предгрозовые тучи. Океан не спокоен. Никто не купается — охотников рисковать жизнью нет.
Дорога уперлась в роскошное современное здание отеля «Арита канко хотзру». Оно нависло над обрывом в глубине залива, подобно «Ласточкину гнезду» в Крыму.
— Сколько здесь стоит номер?
— Суточная плата, включая стоимость ужина и завтрака, — пять тысяч иен. Если туристов человек двадцать, скидка до четырех тысяч.
Холл площадью метров тридцать на пятьдесят, высотой в три этажа. Мебель — модерн, цветной телевизор, вдоль задней стены сувенирные киоски, а впереди сквозь стекло во всю стену видны волны, бегущие прямо на нас.
— В сорок девятом и пятидесятом, — вспоминает Таки, — мы пережили страшный тайфун. Именно здесь, на юге страны, под влиянием океана зарождаются тайфуны, пересекающие потом всю Японию.
Отель — достопримечательность, привлекающая не только живописным зрелищем, но и знаменитыми банями. Собственно, это и не бани; в нашем представлении бани — несколько иное. Огромный зал, оформленный лучшими декораторами, где буйная фантазия человека создала бассейны с горячей целебной водой — в виде разрезанного поперек мандарина и в виде грота с квадратами зеркал.
Гордость отеля — бассейн «Аполлон», названный так в честь космического летательного аппарата. Он представляет собой вращающуюся вокруг оси кабину с бассейном внутри, движущуюся по канатной дороге над заливом на головокружительной высоте. «На что только не расходуются деньги?» — приходит невольно на ум, и вспоминаются ветхие домишки рыбаков, мимо которых ведет дорога в роскошный «Арита канко хотэру».
Когда мы вернулись в дом Таки Сигэру, уже стемнело. Усевшись, по японскому обычаю, на полу вокруг низенького столика, уставленного экзотической снедью, мы продолжали обмениваться впечатлениями. Хозяйка, смотревшая до нашего прихода телепередачу, сказала, что сегодня зарегистрировано рекордное число посетителей ЭКСПО-70; к пяти часам вечера счетчики зафиксировали цифру 670 000. Во избежание столпотворения даже закрыли вход раньше времени…
Я обратил внимание на свиток, висящий на стене, с начертанными китайскими иероглифами и попросил Таки Сигэру расшифровать их смысл. В ответ я услышал следующее:
— Во время войны я увлекся поэзией Ду Фу. Это его стихи на свитке. На мой взгляд, Ду Фу, пожалуй, единственный в мировой литературе поэт, которого можно поставить в один ряд с Толстым: настолько глубоко проникает он в суть общечеловеческих, общесоциальных проблем. Как поэт я особенно заинтересовался поэзией Ду Фу, написал ряд исследований о его творчестве. Но все не было подходящего случая опубликовать записи, и я оставил их надолго без внимания. И вот совсем недавно один журналист попросил меня вернуться к моим черновым наброскам и подготовить их к печати. Весь этот месяц я опять занимался творчеством Ду Фу…
Таки Сигэру высоко ценит поэзию Ду Фу. В высокой оценке наследия китайского поэта сходятся многие авторитеты. Большой знаток китайской литературы Н. Т. Федоренко в предисловии к «Китайской классической поэзии» ставит в один ряд с Шекспиром, Софоклом, Еврипидом, Байроном, Гёте, Пушкиным, Гоголем, Толстым, Достоевским и «одного из величайших поэтов Китая — Ду Фу». Когда читаешь Ду Фу или хотя бы о Ду Фу, чья муза, по выражению Н. Т. Федоренко, была «музой ненависти к богатым и негасимой любви к беднякам», становится понятно, чем он увлек певца пролетарских масс Таки Сигэру.
Я позволю себе привести отрывок из упомянутого предисловия, чтобы читателю стало ясно, какими мыслями и чувствами жил в годы войны японский почитатель китайского поэта. «Ду Фу явился продолжателем лучших традиций прошлого и основоположником новых традиций в китайской поэзии. Движимый патриотическим чувством, высоким стремлением служить своему народу, Ду Фу был полон глубокого участия к интересам простого народа, тревоги за судьбу своей родины…
В поэтических творениях Ду Фу, в его песнях выразились гневный протест и борьба поэта против господства мрачных сил, против всех жестокостей и тирании власть имущих, против неравенства и вопиющей несправедливости…
Ду Фу особенно близок нашим современникам своим глубоким пониманием борьбы народа за свободу, за лучшую жизнь, за право самим распоряжаться своей судьбой».
— Сейчас я прочитаю четверостишие Ду Фу, которое вы видите на свитке, — сказал Таки Сигэру. — Ду Фу сочинил его на закате лет в конце длительного путешествия, после которого умер. Я прочитаю стихи по-японски в своем переводе, а потом объясню, почему они висят у меня на стене.
И я услышал строки, которые по-русски звучат примерно так:
Когда плывешь в ладье весны,
Вокруг как будто рай небесный,
Но годы старости пришли —
И кажется: цветы в тумане…
— Эти стихи удивительно точно передают мироощущение старости, — продолжает Таки-сэнсэй. — Они очень близки мне — человеку, которому уже за шестьдесят. Мне приятно видеть их перед собой на стене, я испытываю при этом отрадное чувство…
Да, строки Ду Фу прекрасны, они о многом говорят умудренному опытом жизни и борьбы поэту Таки Сигэру. И все же мне кажется, что цветы предстают взору японского поэта отчетливо, во всем их красочном многоцветье — цветы неувядающей жизни. Ведь не случайно всего несколько лет назад Таки Сигэру написал стихотворение, преисполненное надежды, что еще расцветут цветы на его земле, цветы лучшей жизни. Свое стихотворение он назвал «Цветы морского прилива».
Цветы прилива непременно придут,
Как бы ни было поздно.
Крадучись, потихоньку они придут
И заполнят собою все уголки
Песчаного побережья —
Подобно счастью, подобно любви!
Незаметно омоют собою
половину песчаного острова.
Незаметно у ног моих
забушуют, запенятся — зацветут!
Акулы в тени камней
выстроятся в артиллерийские батареи,
И крабы испуганно выползут из щелей
и заснуют взад-вперед
на своих белых когтях…
О, мне кажется — я уже слышу
Нарастающий гул прилива,
Его победную песню…
Цветы расцветут,
Как бы ни было поздно!
…Уезжать не хотелось, но путь предстоял немалый. Прощаясь, я вновь и вновь оглядывал комнату, стараясь запечатлеть в памяти ее неповторимый облик. И казалось, будто Таки-сэнсэй негромко читал любимые строки великого Ду Фу, созданные тысячу с лишним лет назад и начертанные каллиграфической вязью на свитке, висящем в стенной нише.
На обратном пути из головы не выходили слова, сказанные поэтом: «В этих местах русские еще никогда не бывали…»
«Почти Басё!»
Начало второго тысячелетия нашей эры ознаменовалось в Японии появлением прозаического произведения, какого не знала тогдашняя литература Европы. Академик Н. И. Конрад так перевел его название: «Повесть о блистательном принце Гэндзи». Автором его была придворная дама Мурасаки Сикибу.
