Николай Ульянов - Происхождение украинского сепаратизма
Однако у Грушевского далее следует совершенно противоположное позиции Сергеевича: «…поскольку же этот принцип [в «статьях»] не был точно и последовательно сформулирован,— продолжает он,— украинское правительство предполагало сделать это впоследствии» (т. е. подвергнуть этот принцип ползучему пересмотру в свою пользу; наличие таких намерений фактически признает ниже и сам Грушевский.— L.).
Другой пример. Исходя из того, что во времена написания статьи говорить по-украински в общественных местах было не принято,— суждения, которое уже само по себе нуждается в оговорках (каких общественных местах? Ведь сельская корчма — тоже общественное место! — L.), выводится следствие: этого «самого по себе достаточно для… навешивания на человека ярлыка „сепаратиста“ и бесповоротного разрушения его служебной или общественной карьеры», а далее — бескомпромиссное резюме: «Беспощадная борьба против украинского языка и национальной принадлежности не ограничивается сферой цензуры печати и театра. Украинский язык изгоняется и в устном употреблении» (с. 630. Курсив мой.— L.).
Нет нужды касаться оценки справедливости обвинений в сепаратизме, предъявляемых соратникам Грушевского, по его мнению, безосновательно: на вопрос этот уже дала ответ история, а вторая по значению улица столицы незалежной, где расположены верховные органы законодательной и исполнительной власти, носит его имя.
Разрывы логики в «Die Kleinrussen» не исчерпываются уже приведенными. Так, касаясь наличия «идентичных по звучанию, но совершенно разных по смыслу» слов в украинском и русском языках, Грушевский (как бы забыв о существовании омонимов даже в одном, отдельно взятом языке) заявляет, что это «образует почти непреодолимое препятствие для дальнейшего использования русского языка и русской литературы» обучающимися (с. 633). Среди примеров, подтверждающих этот тезис, приводится слово „бабочка“, которое, по представлению профессора Грушевского (уже забывшего и об идентичности звучания, неявно подменив его понятием созвучия), маленький украинец, решая эту, как выражается автор, «шараду», неизбежно истолкует как „бабушка“. (Не станем говорить уж от о том, что такого слова в украинском языке просто нет: бабушка по-украински — бабка, баба, бабуся, бабуня, бабця, бабуля.) Неуклюже пояснив в скобках, что бабочка по-немецки — это Schmetterling (слово, имеющее в немецком языке сложную ассоциативную этимологию, восходящую к далекому от насекомых слову «сметана»), профессор опять-таки забывает также сообщить немецкому читателю, что бабочка по-украински — мете́лик, причем «детский мозг» (Kindergehirn), о котором он так печется,— не взрывается, силясь понять, что метелик — это не тот, кто метет или подметает (у к р. мете́), и не маленькая метла (у к р. мітла), и не нечто, «що метеляє», т. е. виляющее хвостом, мотающее либо болтающее чем-то, или чем-то размахивающее, или что-то развевающее либо треплющее; и что метелиця — это не женская особь «метелика», а метель.
Грушевского,— объявившего, что русский язык для украинского ребенка остается «солянкой более или менее непонятных и причудливых слов», и что поэтому ученики «конечно же, не имеют ни малейшего желания читать их»,— своеобразная логика подталкивает к (весьма размытому) умозаключению: «украинские книги читают очень много» (Ukrainische Bücher lesen sie sehr gern), после чего следует: «aber — — —», что,— имея ввиду предшествующие рассуждения о необычайной полезности украиноязычных книг (которые он во множестве издавал), и, не взирая на это, о катастрофической безграмотности украинцев и т. п.,— символизирует мыслительный тупик, в котором оказался автор (с. 634).
В заключение этого получившегося весьма пространным комментария отмечу еще одну примечательную деталь «Die Kleinrussen».
Очертив сферу территориальных притязаний die ukrainische Nationalität, распространяющуюся на запад по правым притокам Вислы и имеющую явную тенденцию Drang nach Osten, вплоть до предгорий Северного Кавказа («einen bedeutenden Teil Cis-Kaukasiens», S. 617), Грушевский не преминул разъяснить немцам то, что пообещал, да так и не сделал в адресованной соотечественникам «Короткой истории Украины» («а звідки назва України пішла — се потім побачимо», с. 4). Причем объяснил накануне Германской, как ее называли в России, войны как нельзя более подходящим «для немецкого мозга» (der deutschen Mark) образом: слово «Украина» означает «пограничье», «пограничная область» («ein Grenzland», S. 616).
Как тут еще раз не вспомнить ульяновское выражение: «бандеровец того времени»?
227
Точнее, приведенная цитата представляет собой выдержку из публичного обращения руководящего органа партии — Народного комитета от 5 января 1900 г. (Ср.: Левицький К. Історія політичної думки галицьких українців. 1848—1914. Львів, 1926. С. 332). Этот же текст приведен М. Голубцом в вышедшем в 1935 г. во Львове 2-м томе «Великої історії України». Примечательно, что и один, и другой автор, в отличие от Ульянова, не дают ссылки на первоисточник — газету «Діло».
(Любопытен образчик логики Голубца, демонстрируемый им в тексте, непосредственно следующем за цитатой: «У відповідь на це, москвофільська „Русская Рада“ опублікувала в „Галичанині“ з дня 3 січня заяву про національне, племінне й культурне „єдінство“ галицьких „русскіх“ з москалями» (Велика історія України : у 2-х томах. Т. 2 /Передм. д-ра І. П. Крип’якевича ; Зладив М. Голубець. — К.: Глобус, 1993. С. 304. Курсив мой.— L.). Разумеется, в «Русской Раде» не было провидцев, способных дать «ответ» позавчера; на самом деле публичные обращения обеих организаций (по характеристике Н. В. Лазаровича), скорее всего, были приурочены к Рождеству (Лазарович М. В. «П’ємонт» українського національного відродження. Тернопіль, 2003).)
228
У Ульянова: Гардера,— следуя Щёголеву, приводящему описание этого эпизода в сочинении, указанном в следующем комментарии. Имеется ввиду Теодор (Фёдор) Гартнер (Gartner) (1843—1925), немецкий филолог-романист, профессор Черновицкого университета, соавтор С. Смаль-Стоцкого по «Руськой грамматике» (1893).
229
Цит. по: Щёголев C. Н. Украинское движение, как современный этап южнорусского сепаратизма. Киев, 1912. С. 106.
230
Поскольку Ульянов, не приводя конкретных фактов, ссылается на труднодоступный за пределами США источник (установить полную библиографическую ссылку удалось лишь косвенно; в авторизованном изд. указано лишь: «Свободное слово Карпатской Руси, № 9—10, 1965. U. S. A.»), приведу цитату из статьи самого А. Геровского «Украинизация Буковины» (Путями истории. Общерусское национальное, духовное и культурное единство на основании данных науки и жизни. / Под ред. О. А. Грабаря. Т. 1. Нью-Йорк, 1977. С. 45—50):
«Когда правительство решило упразднить в школах старое общерусское правописание и заменить его фонетическим, то оно встретило единодушное сопротивление со стороны всех учителей начальных школ. Правительство устроило что-то в роде плебисцита учителей, который дал совершенно неожиданный результат для их начальства. За „фонетику“ высказалось только два учителя, оба „зайды“, т. е. пришлые галичане. Невзирая на это, приказано ввести фонетику ‹…›
Русскую… интеллигенцию австрийское правительство постепенно превращало в самостийную украинскую через посредство „бурс“, бесплатных общежитий для гимназистов, в которых их воспитывали в самостийно-украинском духе и в ненависти ко всему русскому. В этих общежитиях были сотни гимназистов, в то время как в русских общежитиях, которые содержались на частные средства, были только десятки. При этом русские общежития были, конечно, гораздо беднее казенных.
То же самое происходило и в учительской семинарии, с той только разницей, что там русскому ученику делать было нечего, ибо все знали, что русский, не желающий отречься от своей русскости, по окончании семинарии ни в коем случае не получит места учителя.
При всем этом необходимо иметь в виду… что подавляющее большинство учеников как гимназии, так и учительской семинарии были сыновья крестьян, которым вне общежития приходилось вести полуголодное существование. Казенное общежитие представлялось им настоящим раем. Мне часто приходилось разговаривать с родителями этих бурсаков, воспитываемых в украинском духе. Не раз мне жаловался тот или другой отец, что его сын, возвращаясь летом домой на каникулы, называет его, отца дураком за то, что тот считает себя русским. „Подумайте только, что сделали из моего сына в бурсе,— сетовал отец.— Он меня, своего отца, называет дураком и уверяет меня, что мы не русские, а какие-то украинцы“. И когда я спрашивал такого отца, почему он все же посылает своего сына в эту бурсу, он мне отвечал: „Потому, что он там не голодает и не живет в холодном подвале, и еще потому, что он оттуда выйдет в люди и будет паном“. И при этом такой отец утешал себя мыслью, что когда его сын вырастет, он поумнеет, и что вся эта „украинская дурь“ вылетит у него из головы. Такие случаи, конечно, бывали, но очень редко, ибо, окончив гимназию, а затем и университет, надо было подумать о дальнейшей карьере, а всякая карьера зависела в той или иной степени от всемогущего императорско-королевского правительства, которое „москвофилам“ не только не давало ходу, но и сажало их в тюрьму за государственную измену.
