Николай Ульянов - Происхождение украинского сепаратизма
Обоснованность украинской идеи не на любви к своему, а на ненависти получила и довольно яркие теоретические выражения. Вот, например, в 1912 г. М. Сриблянский (Никита Шаповал) писал: „Любиш свою мову — ненавидь мову ворога. Вчуєш ворожу мову з милих уст — одцурайся їх. Умій ненавидіти. Коли мова у нас іде про Україну, мусимо оперувати одним словом — ненависть ворогам її. Бо Україна тепер це щось таке невідоме, оточене ворожістю. Де найбільш ворогів — там шукайте Україну. І мусим шукати свою Україну — цеб-то ненавидіти її ворогів. Відродженнє України — сінонім ненависти до своєї жінки московки, до своїх дітей кацапчат, до своїх братів і сестер — кацапів, до своїх батька й матері кацапів. Любити Україну — значить пожертвувать кацапською ріднею, пожертвувать любов’ю до діяльности земства "на полі народної просвіти"… Любов — ненависть, і любов — подвижничество. Ненависть така творча стихія, яка нам уже дала незвичайні зразки поезії, невмирущі, вічні (имеется в виду творчество Т. Шевченко.— Примеч. О. Неменского.). З ненавистю можна прожити з більшим захватом, ніж що інше, не кажучи вже про те, що ніякої поезії в половинчастій, компромісовій і полохливій любови ніколи не знайдеш“ (Сріблянський М. Апотеоза примітивній культурі // Українська хата. 1912. №6. С. 350—351)».
223
В авторизованном изд. ошибочная ссылка на: Корсаков Д. А. Константин Дмитриевич Кавелин. Материалы для биографии, из семейной переписки и воспоминаний // Вестник Европы. 1887. Т. 4. Август. Высказывания по затрагиваемой ниже теме отсутствуют также в прочих разделах указанного очерка о Кавелине, опубликованных в «Вестнике Европы» в 1886—1887 гг. Не исключено, что Д. А. Корсаков касается темы отношения неоукраинофилов к Н. И. Костомарову также в не доступной мне статье «Н. И. Костомаров в его отношениях к К. Д. Кавелину» (Ист. вестн. 1917. № 7/8), однако более вероятна реконструированная мною ссылка на другую публикацию Корсакова в «Вестнике Европы», который Ульянов, в отличие от «Исторического вестника», цитирует неоднократно.
224
Вероятно, ссылка неверна или, в том виде, в каком она приведена в авторизованном изд. («Літературно-науковий вістник. 1898») неточна. Так или иначе, в html-версии переиздания «Відчиту» (Грушевський М. С. Твори : у 50 т. Львів: Світ, 2002. Т. 1. С. 111—116) закавыченного Ульяновым текста, содержащего неточную цитату из стихотворения Т. Г. Шевченко «І Архімед, і Галілей…» (1860), нет. Заметим, что у Шевченко здесь «супостатом» по отношению к народу выступают духовные (монахи) и светские (цари) угнетатели; национальный вопрос в явном виде не затрагивается.
Тем не менее предвзятость исторических оценок, о которой говорит Ульянов, просматриваются в других фрагментах статьи М. С. Грушевского. Так, Польша дипломатично упоминается как носитель «западного культурного влияния», в от время как в Российской империи (в отличие от Галиции,— подчеркивает Грушевский) к началу XIX в. украинский народ, по его мнению, остался «без ничего» и был «предназначен к вымиранию»; «и эта смерть казалась уже совсем близкой».
225
Малорусы (н е м.).
226
Gruschewski М. Die Kleinrussen // Russen über Russland: ein Sammelwerk / Herausgegeben von J. Melnik. Frankfurt am Main, 1906. S. 616—139. («Русские о России: Сборник».)
Действительно, Kleinrussische автор упомянутой статьи, опубликованной в предназначенном для элитного круга сборнике с роскошным тисненым переплетом, говоря über Russland (о России), не указал немецкой аудитории ни одного момента, характеризующего его отечество хоть в чем-то позитивно. Более того, стиль автора здесь нарочито эмоционален и в целом далек от академического; местами тон статьи попросту скандально-вызывающий.
В своей лексике в адрес России этот еще один, по выражению Ульянова, «бандеровец того времени», следует Капнисту, искавшему, по словам Грушевского, «опору против российской централизации в соседних странах» (а именно в Германии), и говорившему о деморализованности украинской оппозиции, которая «рассеяна макиавеллиевской политикой российской бюрократии и удушена военной мощью России» (с. 622). В «Die Kleinrussen» можно найти такие пассажи, как «драконовская цензура», «беспощадная борьба с украинским языком», «возмутительные преступления против самых священных и жизненно важных интересов человеческого духа», «гонения (Verfolgungen) на украинский народ», «духовное умерщвление большого культурного народа» (die geistige Tötung eines großen Kulturvolkes) и проч.
Политика, проводимая «российской администрацией в украинских губерниях», в статье объявляется направленной на «оболванивание и превращение в варваров» (Verdummungs- und Barbarisierungspolitik, S. 632). Полные отчаяния выступления против чужого владычества (verzweiflung vollen Manifestationen des Irredentismus), протесты и ходатайства проигнорированы; им противопоставлена грубая военная власть, тюрьмы, ссылки и пытки (с. 636). За хранение или предоставление в пользование запрещенных книг крестьян волокут (schleppt) на допросы «и доставляют им иные неприятности» (с. 635). Русский язык в школах вдалбливают (eingebläut, S. 633); книги для чтения на русском языке, предназначенные школьникам (надо полагать, в том числе и входящие в эту категорию произведения Л. Толстого),— очень stümperhaft (дилетантские, безграмотные, бездарные, кустарные, с. 634); читают их с отвращением (ungern). Школа — это просто место мучений для детей (wird die Schule nur ein Ort der Qual für die Kinder), поскольку обучение ведется на русском языке (der ganze Unterricht in russischer Sprache) (с. 632). Результат такого обучения — «Rezidivismus in das Analphabetentum»,— рецидивы неграмотности (?).
Ударяясь в подобную патетику, автор статьи подчас перестает замечать очевидную абсурдность собственных тирад:
«Vierzig Jahre — von dem ersten Verbot im Jahre 1863 angefangen bis auf den heutigen Tag — vierzig beste Jahre der sozialen Umgestaltung und der nationalen Wiedergeburt waren durch diese Verbote aus dem Leben der ukrainischen Bevölkerung gestrichen. Es ist leicht gesagt, doch wenn man sich in diese Lage hineindenkt, so greift es einem eisig ans Herz bei dem Gedanken an das unerhörte Verbrechen an den heiligsten und vitalsten Interessen des menschlichen Geistes. Ganze Generationen wurden geboren und starben ohne die Möglichkeit des Gebrauchs ihrer natürlichen Sprache, ohne die Möglichkeit, mit ihren Volksgenossen in der ihnen gemeinschaftlichen Sprache zu sprechen und sich an eigener Literatur zu bilden, ohne die Möglichkeit, ihre Gedanken über die vitalsten Fragen ihres Lebens in ihrer Sprache auszudrücken!» («Сорок лет — от первого запрета в 1863 г. до сегодняшнего дня — сорок лучших лет социальных преобразований и национального возрождения — были вычеркнуты этими запретами из жизни украинского народа. Это легко сказать, но если вдуматься в ситуацию, сердце леденеет при мысли о возмутительных преступлениях против самых священных и жизненно важных интересов человеческого духа. Целые поколения рождались и умирали, не имея возможности пользоваться своим естественным языком, не будучи в состоянии говорить в своем сообществе на своем языке и получать образование по своей литературе, не имея возможности выразить свои мысли по наиболее актуальным вопросам жизни на своем языке!».— курсив мой.— L.)
Доходит и до курьезов. Намереваясь блеснуть эрудицией, автор статьи именует российскую «bureaukratischen» цензуру, удушающую украинствование, «jugum caudinum» (л а т. кадмийское ярмо). Это идиоматическое выражение, означающее тяжелое унижение, позор, восходит к процедуре капитуляции римлян в экспансионистской войне с более древним эллинизированным племенем самнитов, политически организованных в федерацию. Грушевский же, напротив, объявляет подъяремный, как он считает, украинский этнос старшим (Stämmegruppe) по отношению к лишенным федерализации, «централизованным» русским.
Образцы подобной риторики можно множить и далее. Однако более занимательны приемы используемой автором аргументации.
Например, фантазируя о некоей «украинской конституции — так называемых статьях Богдана Хмельницкого» (с. 618), Грушевский отмечает: «Условия, заложенные в основу этих статей, характеризовали союз Украины с Московией как личное объединение; так же квалифицируют их современные историки русского конституционного права».
Действительно, В. И. Сергеевич, к которому здесь апеллирует Грушевский, оценивал присоединение Украины к России как имеющее характер «личного», а не «реального». Ссылаясь на основополагающий документ — жалованную грамоту (а вовсе не на т. н. «статьи» Б. Хмельницкого,— ни о чем подобном Сергеевич даже не упоминает), в которой говорится: «Малороссия принимается под Нашу высокую руку и обещается служить Нам, сыну Нашему и наследникам», он отмечает, что «Малороссия не соединилась с Московским государством, а только признала своим государем царствующего в Москве государя с его потомством. Это случай личного соединения в силу избрания. Но,— продолжает он,— так как избран был московский государь с его потомством, то соединение должно было продолжаться до тех пор, пока продолжалось потомство Алексея Михайловича» (В. Сергеевич. Лекции и исследования по истории русского права. СПб., 1903. С. 106—107).
