Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны
– Приказано! Нам приказано стрелять».
Историки могли бы скорректировать это описание, сказать, например, что большинство демонстрантов составляли все же не рабочие, а интеллигенция, что число убитых было сравнительно невелико – от 8 до 21 человека. Но нам в данном случае важна не адекватная картина событий, а восприятие расправы русским интеллигентом и, главное, тот факт, что расстрел 5 января 1918 года неизбежно соотносился с расстрелом 9 января 1905 года, и, стало быть, у значительной части либеральной интеллигенции возникло ясное ощущение, что на смену старому деспотизму грядет новый деспотизм. Ведь по свидетельству той же «Новой жизни» группа петроградских рабочих возложила на могилу жертв 5 января, похороненных на Преображенском кладбище рядом с жертвами 9 января, венок с надписью: «Жертвам произвола самодержцев из Смольного».
Переломность этих событий ощущалась остро. Как писал один из современников:
«Это был поворотный пункт. После 5 января для прежней идеалистически настроенной российской интеллигенции не стало места в истории, в русской истории. Ей принадлежало прошлое»[39].
Но дело было не только в настроениях интеллигенции. Сильные токи шли снизу. Тот же Новиков-Прибой в очерке «На крестьянском съезде» (съезд шел с 26 ноября по 10 декабря 1917 года) воспроизвел крестьянские настроения:
«Черт знает что происходит! – собрав вокруг себя несколько человек, возмущается пожилой крестьянин, одетый в простую деревенскую шубу. – Люди столько лет боролись за Учредительное собрание, гибли за него по тюрьмам, в ссылке, гибли на виселицах, и на-ко вот… Не надо, говорят, Учредительного собрания. Дай им Советы. В программе у тех же большевиков сказано, что выборы должны быть прямые. А как в Советы выбирают? Скажу про себя: меня сначала выбрали из деревни в волость, из волости в уезд, а уезд уже послал меня сюда. Выходит, вроде как по трем лестницам взбирался я на съезд. В той же программе говорится: должна быть одна палата. А тут что получается? Совет рабочих, Совет солдатских, Совет крестьянских депутатов. Трехэтажная палата!
Ленин сказал, что Учредительное собрание создано у нас по самому лучшему избирательному закону. И вдруг ставят ниже Советов…»[40]
Стремительная политическая игра большевиков, ориентированная в каждый отдельный момент преимущественно на интересы своей партии, отсекла от решения судеб страны большинство населения, а вовсе не только оппозиционную интеллигенцию. Это и стало первоосновой гражданской войны. После 5 января – в недалекой перспективе – из активной политической жизни, из русской истории будет вытеснена не только «идеалистическая интеллигенция», но и вполне практическое российское крестьянство… Этот процесс превращения большевистской партии и военно-государственной структуры в нечто «самодостаточное», использующее страну как сырьевую базу, – так же как некогда петровская военно-бюрократическая система, – начался очень рано. Меньшевик Д. Далин, анализировавший события первых послереволюционных лет по горячим следам, писал:
«В первые 7–8 месяцев большевистская власть существовала без террора. В последние годы, в войне и без войны, она практикует террор. Это означает, что поддержка, оказываемая ей народной массой, ослабела, отпали целые народные глыбы, раньше подпиравшие новую власть, и чем больше сужается социальный базис, на котором она стоит, тем труднее удержаться, и приходится балансировать – все больше в сторону Че-Ка.
Гражданская война дала действительно толчок к развитию террора. Это верно. Но вот над чем следует подумать. Почему больше полугодия о настоящей гражданской войне не было речи? Почему регулярные армии против московского правительства удалось создать только в конце 1918 года? Или раньше охотников не было? Сколько угодно! Почему же крайние ея враги дали ей столько сроку?
Нетрудно понять причину. В конце 1917 года невозможно было сколотить даже минимальную военную силу. Нельзя было найти достаточно воинственно настроенных людей. Только в отдаленном углу юго-востока и еще на Урале шла вооруженная борьба, неопасная для Москвы. Вся прочая Россия была либо пассивна, либо же активные элементы ея были по большей части благожелательно-выжидательны к большевистскому правительству.
Если вслед за тем положение изменилось и целые армии удавалось создать на юге и на востоке, то это симптом того же явления, о котором я говорил уже выше, отпадение массы народной от первоначального большого большевистского блока, разочарование в большевизме, наконец, растущая враждебность к нему. Вот этот процесс, открывая пути для гражданской войны, вместе с тем делал террор неизбежным и необходимым орудием самообороны для большевистского правительства».
Оставшись в меньшинстве, большевистское правительство (блок с левыми эсерами уже дышал на ладан, и ясно было, что он вот-вот рухнет) прибегло к массовому террору, ибо другого пути сохранения власти у него не было. А сохранить власть во что бы то ни стало многие лидеры большевиков, по глубокому моему убеждению, считали необходимым не из примитивно шкурных соображений (хотя в случае поражения им грозила верная гибель), а скорее, в силу своего утопическо-мессианского сознания. Они верили, что только они знают, куда надо идти России. Тот же Д. Далин сформулировал главную установку своих политических противников кратко и точно:
«Для партии, взявшей на себя обязательство осуществить социализм, сохранение власти есть высший закон. Ему все подчиняется»[41].
Пленники собственной утопии, большевистские лидеры оказались, таким образом, не только зловещими, но и трагическими фигурами.
Но стране от этого было не легче…
До мая 1918 года русские социалисты не считали возможным активно выступать против большевиков, чтобы не сыграть на руку монархической контрреволюции. И хотя в феврале – марте среди наиболее радикально настроенных эсеров уже велись разговоры о необходимости терактов, в частности покушения на Ленина, но до мая никаких практических шагов не предпринималось[42]. И только в июне, когда большинство социалистов было уже вытеснено из легальной политической жизни, они взялись за оружие…
В ситуации раскола и взаимного озлобления демократических сил гражданская война оказалась неизбежной. Ленин это прекрасно понимал:
«Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной»[43].
Но лидер РКП(б), уверенный в безусловной правильности своих идей, считал, что эсеры и меньшевики должны принять все условия большевиков, т. е. перестать быть собой. Вряд ли Ленин предвидел возможность трехлетней кровавой мясорубки, предопределившей и трагедию последующих десятилетий.
Как бы то ни было, депутаты Учредительного собрания, бежавшие из Петрограда, блокировались с монархистами и мятежными чехами и приступили к организации антибольшевистских восстаний – Ярославль, Самара. И здесь важно еще раз напомнить о сложности расклада политических сил в России в тот момент. Д. Далин, свидетель и участник событий, писал:
«Какова была идеология “гражданской войны”? Трудно представить себе большее противоречие между идеологией и реальностью, чем в этом трагическом и героическом эпизоде революции. По ту сторону фронта стояли знамена “демократии”. Освобождение от большевистского террора, гражданские свободы, укрепление революции – были идеями одних; но с ними боролись плечо к плечу носители идеи “великой России”, милитаристской, монархической державы; а ядром всего движения были небольшие группки высшего дворянского откровенно реакционного офицерства»[44].
Не думаю, что Далин прав относительно «ядра». Никакое реакционное офицерство ничего не смогло бы сделать, если бы не его союз с социалистами. Не говоря уже о том, что высший генералитет белых армий – Деникин, Врангель, Колчак – вовсе не был крайне реакционным. Но сама парадоксальность ситуации уловлена им совершенно точно. И не важно, что затем белое офицерство отринуло союз с социалистами и постаралось расправиться с ними. В результате этого противоестественного блока, на который социалистов толкнул разгон большевиками Учредительного собрания, был запущен механизм гражданской войны. А затем в действие неизбежно вступило множество центробежных сил, заработала логика процесса – необходимость содержать армию и аппарат заставляла противоборствующие стороны грабить крестьянство, крестьянство отвечало вооруженным сопротивлением, усугубляя военный хаос, в котором развивались сепаратистские тенденции, и так далее…
