Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович

— Моя жена.

А я ему на ухо:

— Афганская?

Ехали на бэтээре […] Я его собой прикрыла, но, к счастью, пуля — в люк. А он сидел спиной. Вернулись — написал жене обо мне. Два месяца не получает из дому писем.

[…] Не встречала, чтобы девчонки у нас носили боевые награды, даже если они у них есть. Одна надела медаль «За боевые заслуги», все смеялись — «За половые заслуги». Потому что известно: медаль можно получить за ночь с комбатом […] Почему сюда женщин берут? Без них нельзя обойтись… Понимаете? Некоторые господа офицеры с ума бы сошли. А почему женщины на войну рвутся? Деньги… Хорошие деньги… Купишь магнитофон, вещи. Вернёшься домой — продашь. В Союзе столько не заработаешь… Не скопишь… Нет одной правды, она разная, эта правда. У нас же честный разговор… Некоторые девчонки путались с дуканщиками за шмотки. Зайдешь в дукан, бачата… Дети… Кричат: «Ханум, джик-джик…» — и показывают на подсобку. Свои офицеры расплачиваются чеками, так и говорят: «Пойду к «чекистке»… Слышали анекдот? В Кабуле на пересыльном пункте встретились: Змей Горыныч, Кощей Бессмертный и Баба Яга. Все едут защищать революцию. Через два года увидели друг друга по дороге домой: у Змея Горыныча только одна голова уцелела, остальные снесли, Кощей Бессмертный чуть живым остался, потому что бессмертный, а Баба Яга — вся в «монтане» и «варенка» на ней. Веселая.

— А я на третий год оформляюсь.

— Ты с ума сошла, Баба Яга!

— Это я в Союзе Баба Яга, а тут — Василиса Прекрасная».

Подпись: «Служащая».

Воспоминания женщины, назвавшей себя московской книжной девчонкой. Она начиталась о подвигах комсомольцев, о БАМе и целине, наслушалась героических и трогательных песен под гитару об афганской войне. Ей казалось по молодости лет, что там, в Афгане, настоящая жизнь, где воюют мужественные мужчины и красивые женщины, и жизнь там полна приключений — что ни говори, а пропаганда умела окучивать мозги. Вот и уехала «московская книжная девчонка» за приключениями и героическими подвигами:

«В первый же день подошёл прапорщик:

— Хочешь остаться в Кабуле — приходи ночью…

Толстенький, упитанный. Кличка — Баллон.

Взяли меня в часть машинисткой. Работали на старых армейских машинках. В первые же недели в кровь разбила пальцы. Стучала в бинтах — ногти отделялись от пальцев. Через пару недель стучит ночью в комнату солдат:

— Командир зовёт.

— Не пойду.

— Чего ломаешься? Не знала, куда ехала?

Утром командир пригрозил сослать в Кандагар. Ну и разное […]

[…] Как раз в это время в «Правде» напечатали очерк «Афганские мадонны». Из Союза девочки писали: он всем понравился, некоторые даже пошли в военкомат проситься в Афганистан. В школах на уроках читали. А мы не могли спокойно пройти мимо солдат, те ржали: «Бочкарёвки, вы, оказывается, героини?! Выполняете интернациональный долг в кровати!»

— Что такое «бочкарёвки»?

— В бочках (такие вагончики) живут большие звёзды, не ниже майора. Женщин, с которыми они […] зовут «бочкарёвками». Мальчишки, кто служит здесь, не скрывают: «Если я услышу, что девчонка была в Афгане, для меня она исчезает […]». Мы пережили те же болезни, у всех девчонок гепатит был, малярия… Нас так же обстреливали… Но вот мы встретимся в Союзе, и я не смогу этому мальчишке броситься на шею. Мы для них все б… или чокнутые. Не спать с женщиной — не пачкаться […]»

Разговорившись, она поведала сон, который часто ей сниться, видать, не на пустом месте:

«Заходим в богатый дукан […] На стенах ковры, драгоценности. И меня наши ребята продают. (Вдали от Кабула предприимчивые офицеры подрабатывали сутенёрством и заставляли девушек обслуживать «духов»? — Прим. Р.Г.) Им приносят мешок с деньгами… Они считают афошки… А два «духа» накручивают себе на руки мои волосы… Звенит будильник… В испуге кричу и просыпаюсь».

Та же подпись: «Служащая».

Третье воспоминание, записанное Алексиевич, также подписано «служащая», хотя, судя по воспоминаниям, — медсестра:

«С каждым годом мне всё труднее отвечать на вопрос: «Ты не солдат, зачем туда поехала?» Мне было двадцать семь лет… Все подружки замужем, а я — нет. […] «Убери! Сотри из памяти, чтобы никто не знал и не догадывался, что мы там были», — пишет мне подруга. Нет, стирать из памяти не буду, а разобраться хочу…

Уже там мы начали понимать, что нас обманули. Вопрос: почему нас так легко обманывать? Потому что мы этого сами хотим… […] Много живу одна, скоро разучусь говорить. Совсем замолчу. Могу признаться… От мужчины бы скрыла, а женщине скажу… У меня округлились глаза, когда я увидела, какое количество женщин едет на эту войну. Красивые и некрасивые, молодые и не очень молодые. Весёлые и злые. Пекари, повара, официантки… Уборщицы… Конечно, у каждой присутствовал практический интерес — хотелось заработать, может, и личную жизнь устроить. Все незамужние или разведенные. В поиске счастья… Судьбы… Там счастье было… И по-настоящему влюблялись. Играли свадьбы. Тамара Соловей… Медсестра… Принесли на носилках вертолётчика, чёрный весь, обгоревший. А через два месяца она меня позвала на свадьбу — они женятся. Я спрашиваю девчонок, с которыми жила в комнате: как мне поступить, у меня траур? Мой друг погиб, мне надо написать его маме, я два дня плачу.

«Послезавтра, может, и её жениха убьют, зато будет кому поплакать над ним», — отвечают девчонки. Мол, нечего думать — идти или не идти, подарок ищи. Подарок у всех одинаковый — конвертик с чеками. Экипаж жениха прибыл с канистрой спирта. И пели, и плясали, и тосты поднимали. Кричали: «Горько!» Счастье везде одинаковое… Особенно женское счастье… Всякое было… Но запоминалось красивое… Комбат вечером зашёл ко мне в комнату: «Не бойся! Мне ничего не надо. Ты посиди, я посмотрю на тебя».

[…] Чувство обмана… И вера… В нас как-то это уживалось… Может, я не могла представить себе другую войну, не похожую на Великую Отечественную. С детства любила военные фильмы смотреть. Я так думала… Я так себе в уме рисовала. Ну, такие сцены… Разве может военный госпиталь обойтись без женщин? Без женских рук? Лежат обожжённые… Истерзанные… Даже просто руку положить на рану, передать какой-то заряд. Это же милосердие! Для женского сердца работа! А верите ли вы мне? Верите ли вы нам? Ну, не все же там были проститутки и «чекистки»? Хороших девочек было больше. Как женщине вам доверяю… Как женщине… С мужчинами лучше молчать на эту тему. В лицо рассмеются […]»

Ничто не изменилось в общественном сознании и через полвека после окончания Второй мировой войны. Женщины-военнослужащие, прошедшие Афган, стесняются признаться, что они добровольцами ушли на войну.

Доктор исторических наук Сенявская, работая над книгой «Психология войны в XX веке: исторический опыт России», опросила офицеров-«афганцев». Один из вопросов о роли женщины на войне: «Как относились вы и ваши товарищи к присутствию женщин в армии, если они там были?» [207]

Майор Сокирко:

«Женщин было довольно много. И если брать по общему к ним отношению, то это было отношение как к «чекисткам», то есть чековым проституткам. Потому что таких действительно было большинство. Хотя лично мне приходилось встречать абсолютно порядочных, честных девчонок, которые приехали туда не для того, чтобы подзаработать денег или, скажем, найти себе жениха какого-нибудь, а по велению души — медсестрами, санитарками. И, как правило, те, которые приезжали без каких-то корыстных помыслов, они шли в медсанбат, в госпиталь. А вот другая категория старалась пристроиться где-то при складе, в банно-прачечный комбинат, ещё где-нибудь. Ну а самая большая мечта — это стать содержанкой у какого-нибудь полковника или прапорщика: это приравнивалось, потому что у прапорщика склад, а полковник может прапорщику приказать, чтобы тот что-то принёс со склада. Поэтому общее отношение к женщинам не совсем благожелательное, хотя так называемый «кошкин дом» — это общежитие, где жили женщины, — по вечерам было весьма оживлённым местом, к которому мужчины устраивали паломничество».