Израильско-палестинский конфликт. Непримиримые версии истории - Каплан Нил
Почему критическая, ревизионистская история конфликта возникла и расцвела среди израильских, а не среди палестинских историков? И почему до сих пор не появилось палестинского аналога израильского феномена «новых историков»?
Отчасти объяснение носит технический характер, но быстро оказывается, что оно связано с текущей динамикой самого конфликта. По ряду причин первичные источники в виде дипломатической переписки и аналитических записок более многочисленны и доступны на израильской стороне. Западная традиция открытых государственных архивов, как правило, не приживается в арабском мире. Палестинская община, лишенная государства и рассеянная по планете, не имеет институций и ресурсов, необходимых для накопления официальной документации по истории Палестины, сравнимых с ресурсами Центрального сионистского архива или Государственного архива Израиля. Многие годы палестинцы полагались на расположенные в Бейруте Исследовательский центр Организации освобождения Палестины и Институт палестинских исследований, которые собирали и хранили соответствующие фрагменты национального наследия; но основная тяжесть задачи по сохранению документов ложилась на семьи и отдельных людей. Сегодня недостаток письменных свидетельств частично компенсируется усилиями нового поколения собирателей устной истории [571].
Дисбаланс сил двух сторон также влияет на написание истории этого конфликта. Илан Паппе утверждал, что Израиль не только колонизировал палестинские земли, но и на много лет «колонизировал» палестинскую историю:
В целом израильские историки доносили мысль, что израильтяне были жертвами конфликта и в борьбе за Палестину являлись стороной рациональной, в то время как палестинцы были иррациональными, если не фанатичными, неуступчивыми и аморальными… Сильная сторона… имеет возможность писать историю более эффективным способом. В нашем конкретном случае [Израиль] создал государство и использовал государственный аппарат для успешной пропаганды своего нарратива как перед внутренней, так и перед зарубежной аудиторией. Слабая сторона [т. е. палестинцы]… была занята национально-освободительной борьбой и не могла помогать своим историкам в противодействии пропаганде другой стороны [572].
Этот дисбаланс привел, в частности, к тому, что первые исторические труды, написанные палестинцами, были скорее «формой сопротивления посредством формулирования национального палестинского нарратива» и больше напоминали, по словам одного палестинского историка, «эмоциональные тирады и прямую националистическую пропаганду, чем поиски истины» [573].
Отвергая или игнорируя доводы о дисбалансе сил, некоторые вовлеченные в диалог с палестинцами израильтяне заявляли, что теперь, когда новые историки подвергли их болезненному процессу разрушения мифов, палестинской стороне настало время сделать то же самое. Почему, спрашивают они, мы не видим столь же энергичной кампании по переписыванию палестинской истории, почему ее мифы и нарративы не подвергаются столь же тщательной проверке?
На этот вызов с израильской стороны палестинцы предлагают сразу несколько ответов. Пока конфликт продолжается в его нынешнем виде, отмечают они, израильские историки имеют возможность относительно легко и безнаказанно критиковать свою историю, «историю победителей», рискуя нанести лишь незначительный ущерб национальному самосознанию и (возможно, но не обязательно) своему карьерному росту. К палестинским ученым по этой логике нельзя подходить с той же меркой. Будучи представителями слабой, проигравшей стороны и живя в основном в условиях оккупации или в качестве гостей в недемократических государствах, палестинские историки не могут позволить себе роскошь открыто нападать на лидеров или режимы, а также резать национальных священных коров, нынешних и прошлых. Наконец, им, как и многим израильтянам, претит заниматься самокритикой, которая может стать оружием или утешением для врага, а то и повредить национальной борьбе палестинцев.
Есть и еще одна причина, по которой палестинцы не рвутся в крестовый поход по примеру израильских новых историков. Как отмечает Рашид Халиди, результаты работы израильских новых историков в значительной степени подтверждают фактическую точность «многих элементов стандартного палестинского нарратива» [574] — таким образом, палестинским ученым остается не так много того, что можно развенчать. Некоторые палестинцы заходят еще дальше и рассматривают появление израильских новых историков просто как запоздалое признание несостоятельности «прежней, искаженной официальной истории» сионизма и Израиля, как доказательство верности и обоснованности палестинского нарратива, согласно которому палестинцы есть жертвы сионистского колониализма. Палестинский поэт Закария Мухаммед писал:
Потребность в израильских новых историках вытекает из существования истории, которая не выдерживает серьезной критики. В конце концов… какой серьезный историк назовет сионистское движение национально-освободительным?.. Палестинец рассматривает израильского нового историка скорее как покаявшегося историка, чем как нового. Его история — это не более чем «покаяние» перед «жрецом истории». Это признание в грехах, и не более того. Палестинский историк, с другой стороны, не может покаяться, поскольку ему не в чем исповедаться перед «жрецом истории» [575].
Однако Халиди не только признает, что палестинский националистический нарратив «содержит свою долю мифов», но и перечисляет несколько мифов о «сионисте-как-другом», которые в первую очередь заслуживают развенчания. Важно, что этот работающий в Колумбийском университете ученый критикует палестинцев за «редукционистский взгляд на сионизм как на не более чем колониальное предприятие»:
Это предприятие было и остается колониальным по отношению к коренному арабскому населению Палестины; однако палестинцы не понимают или отказываются признать, что сионизм также [курсив автора] служил национальным движением зарождающегося израильского государственного образования, создаваемого за их счет. Ничто не мешает этим двум положениям быть верными одновременно [576].
Такие резкие расхождения во взглядах между израильскими и палестинскими историками красноречиво свидетельствуют, насколько далеки друг от друга авторы оспариваемых версий истории Израиля и Палестины. Похожие дилеммы и споры возникали начиная с 1993 г. в связи с написанием и пересмотром израильских и палестинских школьных учебников [577]. Несмотря на некоторые интересные и оригинальные эксперименты в классах — в частности, проект параллельного преподавания израильского и палестинского нарративов, разработанный Институтом исследования мира на Ближнем Востоке, — их первые результаты оказались неутешительными, прежде всего потому, что последствия конфликта по-прежнему ощущаются в обыденной жизни [578].
Даже когда ученые встречаются, чтобы откровенно пообщаться на нейтральной территории, их взаимодействие не всегда внушает надежду. В 2003 г. на закрытом международном симпозиуме, организованном Всемирным фондом мира и Белферовским центром науки и международных отношений при Школе государственного управления имени Кеннеди в Гарвардском университете, куда были приглашены эксперты по нарративам двух сторон, дискуссии проходили в крайне напряженной атмосфере [579]. В то время как участники с израильской стороны, представлявшие широкий политический спектр от правоцентристов до крайних левых, в присутствии своих палестинских коллег в разной мере критиковали израильский национальный нарратив, палестинские ученые отказывались сходным образом упражняться в самокритике. Живущий в Израиле палестинский социальный психолог Надим Рухана воспользовался своим выступлением, чтобы обрушиться на Израиль за насилие, отчуждение и угнетение («сионистскую культуру силы»). Еврейское государство, по его словам, по-прежнему подвергает палестинцев всему этому и поэтому их нельзя винить за то, что они ему сопротивляются [580]. В ответ израильский историк и борец за мир Мордехай Бар-Он признал реальность палестинских проблем, но обиделся на обвинительный уклон выступления своего коллеги, которое, по его мнению, отказывает ему, стремящемуся к миру израильтянину, в существовании. Он раскритиковал Рухану за то, что тот продемонстрировал все достойные осуждения черты «исключающего» нарратива, и предложил палестинцам и израильтянам заняться его «самокритичным пересмотром», преследуя при этом три цели:
