Елена Коровина - Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир
Истерика следователя прервалась. Его лицо снова обрело почти нормальное выражение.
«Уж не тот ли это художник Вингарден, который в свое время попытался сбыть поддельную картину Франса Хальса? — елейным голосом поинтересовался он. — Его тогда быстро уличили. А теперь, я уверен, наш суд сможет уличить и вас!»
«Я согласен! — выдохнул Меегерен. — Проведите следственный эксперимент! Разрешите мне под наблюдением полиции написать еще одну картину в стиле Вермеера. Потом вы сможете сравнить ее с любыми из проданных мною. И думаю, легко удостоверитесь, что их создал один и тот же человек!»
Служитель Фемиды злорадно уставился на обвиняемого: «Мне все ясно! Вас подучил адвокат. Недаром он настаивает на дополнительной экспертизе „Христа и блудницы“. Требует использовать самые современные научные методы, включая рентгеновское облучение и химический анализ. Надеется, что сумеет доказать, будто картина — подделка. И тогда вы, господин Меегерен, признаетесь в мошенничестве. Ловко задумано, ничего не скажешь: пара лет за подделку картины — это вам не пожизненное заключение или виселица. Да только это у вас не пройдет, любезнейший!»
Хан ван Меегерен. Женщина с бокалом (В стиле Хальса)
«А вы испытайте меня! — Меегерен взглянул в глаза следователю. — Дайте мне краски и кисти, вдруг я сумею создать новый шедевр Вермеера? Тогда никакие экспертизы не понадобятся — все и так станет ясно!»
«Бред! Великие художники пишут полотна годами, а сколько будете малевать вы?! Мастерам помогают ученики и подмастерья. А кто станет помогать вам?»
Меегерен вздохнул и тихо произнес: «Не извольте беспокоиться, мне поможет Ян ван Вермеер. В конце концов, это он хотел, чтобы я написал все эти картины. Да-да, господин следователь, старина Вермеер начал сниться мне еще в Дельфте. Сначала показал вензеля, которыми подписывался. Потом подсказывал сюжеты новых картин. Тех, которые он сам не успел нарисовать при жизни. И я нарисовал их для него! Так что в какой-то мере созданные мной работы — действительно творения Вермеера…»
Возникла тягостная пауза. Следователь судорожно закурил новую папиросу и уставился на подзащитного, как на некую диковинку, потом шумно вздохнул, приходя в себя: «Ради бога, только без метафизики и переселения душ! Мы расследуем вполне земное преступление. И вообще, думаю, на сегодня хватит. Подпишите протокол и отправляйтесь в камеру!»
Перепоручив арестанта караульному офицеру, следователь снял трубку телефона и, сбиваясь от волнения, начал набирать номер прокуратуры. Разговор с прокурором явно не сулил ему ничего хорошего. Ведь он уже, можно сказать, отрапортовал о раскрытии громкого политического преступления. А тут, получается, опять — по новой! Конечно, скорее всего, обвиняемый блефует. А если нет? Тогда вполне можно остаться без долгожданного повышения в должности.
Меегерен снова сидел в своей уже до боли знакомой камере. В голове, как в кино, прокручивались кадры жизни. Ему уже шестой десяток, и что он нажил? Дом, комфорт — явно в прошлом. Мечты, амбиции — все они остались в двадцатых годах. Тогда его картины, гордо подписанные «Ван Меегерен», а не какие-то там «Хальс» или «Хох», красовались на выставке в Гааге и были распроданы за несколько дней. Критики-эстеты пришли в ярость — разве может быть такой успех у картин на традиционные библейские сюжеты? Это же не современно и не изысканно. Науськанная критиками пресса устроила начинающему художнику настоящую обструкцию. И Меегерен запил с горя. Как говорится, покатился по наклонной плоскости. Его бросила жена, забрав с собой детей. Очухавшись, он, бедняга, чуть не покончил с собой. Вот тогда-то ему и приснился сухонький старичок Вермеер, грозящий кистью: «Не смейте этого делать, Меегерен! Мало ли что бывает. Меня эти остолопы-критики преследовали всю жизнь. А я рисовал себе и чихал на их общественное мнение!»
Что ж, тогда Меегерен сумел подняться. Он снова начал рисовать. Его даже выбрали секретарем секции живописи и скульптуры Художественного совета Гааги. Популярный журнал «Боевой петух» начал регулярно печатать его статьи об искусстве. Он полюбил молодую, красивую актрису Иоанну Орлеманс и второй раз женился. Но бывший муж Иоанны, художественный критик де Бур, не смог простить ему такого афронта. Господи, неужели все критики такие подлецы? Этот — точно. Он же настроил против соперника почти всех людей искусства, и не только в Гааге, но и во всей Голландии. В 1932 году Меегерену с женой пришлось уехать на юг Франции в городишко Рокбрюне, неподалеку от Ниццы.
Но и там художнику удалось не пропасть. С огромным усердием он начал писать портреты состоятельных обитателей Лазурного Берега. И они неплохо платили. Но обстановка становилась все более неспокойной, хотелось вернуться домой, нужны были деньги. И тогда ему снова приснился Вермеер и прошептал всего одно слово «Эммаус». И Меегерен понял заказ: через несколько месяцев он создал своего первого «Вермеера» — полотно «Христос в Эммаусе».
И вот теперь снова приходится выбираться из переделки — и какой! Меегерен вздохнул и улегся на жесткую постель. Что толку изводить себя воспоминаниями? И не надо ни на кого надеяться. Даже мэтр Вандерберг не приходит к своему подзащитному. Конечно, зачем ему какой-то преступник, у которого только и есть что поддельные картины?! Меегерен то ли вздохнул, то ли всхлипнул. Он — один в одиночной камере. И бороться будет в одиночку. Меегерен заснул и спал плохо, но под утро ему снова приснился старичок с красками и кистью с руке: «Пора! Будешь писать „Христа, проповедующего в храме“!»
Утром дюжие охранники забрали Меегерена из камеры и отвезли на следственный эксперимент. Художника поселили в одном из домов Амстердама, где устроили специальную мастерскую. Там он под неусыпным надзором полиции должен был написать свою новую картину. Разумеется, не обошлось без утечки информации. Газеты раструбили об этой истории на весь мир. Так что стражам порядка с трудом удавалось сдерживать толпу журналистов и зевак, желавших поглазеть на человека, который вроде как надул весь художественный мир Европы. И конечно же — на его новое творение, о котором ходили самые разные слухи.
Хан ван Меегерен пишет свою последнюю подделку — «Молодой Христос, проповедующий в храме»
Меегерен не стал долго раздумывать. Он хорошо помнил евангельский сюжет о молодом Христе, пришедшем в Иерусалимский храм и читавшем там перед учителями. Три месяца — с августа по ноябрь 1945 года — пролетели как день. Работа была еще не закончена, когда следователь с ужасом и восхищением понял: не видать ему повышения, ведь Меегерен не блефовал. Еще лучше поняли это искусствоведы из экспертной комиссии, созданной по распоряжению министерства юстиции. Многие из них в свое время признали картины, на авторстве которых ныне настаивал Меегерен, работами Вермеера. И теперь эти искусствоведы оказались перед сложной дилеммой: либо упорно стоять на своем, возможно обрекая художника на казнь, либо признать его правоту, а значит — расписаться в собственной профессиональной несостоятельности. Так что вердикт комиссии оказался весьма обтекаемым. В нем говорилось, что все интересующие следствие картины (включая только что завершенного «Христа, читающего в храме») «могли быть написаны одним лицом». Каким лицом — стало окончательно понятно после опубликования данных технической экспертизы, обнаружившей на каждой картине следы материалов, которые до XX века еще попросту не были известны. Так что пришлось прокуратуре распрощаться с мечтой о громком политическом процессе.
Меегерена освободили до суда под подписку о невыезде. Общественное мнение явно переметнулось на сторону художника. Его фото и интервью замелькали на первых полосах газет. Буквально за несколько дней был распродан весь тираж книги «Эммаус», которую на основе воспоминаний художника написал журналист М.Л. Дудар де ла Грийе. В общем, из коллаборациониста Меегерен превратился чуть ли не в национального героя, популярность которого стала соизмерима с популярностью премьер-министра страны. Правда, художник все еще оставался обвиняемым, но теперь уже по совершенно другому делу — о подделке картин и мошенничестве.
Судебный процесс, проходивший в ноябре 1947 года, оказался скоротечным, хотя и весьма занятным зрелищем. Зал заседаний был забит до отказа. На стенах развешаны оригиналы скандально знаменитых картин. Было заслушано 17 свидетелей — скорее для соблюдения формальностей, чем для установления истины. Она и так была ясна. Ведь Меегерен теперь открыто заявлял, что продавал «Вермееров» собственного изготовления.
«Стало быть, вы решили признаться в мошенничестве, — раздраженно откомментировал его заявление судья. — В том, что подделывали картины и сбывали всю эту дешевку за большие деньги, обманывая доверчивых покупателей?»
