Елена Коровина - Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир
В 1999 году Вера Федоровна Кальман упокоилась рядом с мужем. На похоронах было множество народа. И на вопрос «Кого провожают?» кто-то ответил: «Королеву оперетты — Фиалку Монмартра». Вот бы неугомонная Верка посмеялась на «королеву». Она-то, носившаяся галопом по жизни, и не подозревала ни о каком «королевстве».
Исповедь мастера Меегерена
Эта история считается величайшей авантюрой живописи ХХ века. В ней оказались рядом и таинственная судьба полотен великого Вермеера, и трагические события Второй мировой войны и фашистской оккупации Голландии. И конено, талант живописца, не уступающий великому таланту Вермеера Дельфтского.
Картины для Геринга
Ранним утром респектабельную амстердамскую улицу Кайзерграхт разбудил вой сирены. Две черные полицейские машины со скрежетом затормозили у дома художника ван Меегерена. Хозяин еще толком не понял, что происходит, а на его руках уже защелкнулись наручники.
Следователь пристально взглянул на невысокого седоватого человека со слегка одутловатым лицом. С виду тому было за шестьдесят, хотя из документов следовало, что в нынешнем 1945 году задержанному исполнится всего 56 лет.
«Хенрикус Антониус ван Меегерен, вы арестованы как лицо, сотрудничавшее с германскими оккупационными властями!» — Безапелляционный тон служителя закона явно не сулил ничего хорошего.
У бедного Меегерена побелели губы: обвинение в коллаборационизме — самое страшное в послевоенной Голландии. Конечно, некоторых зажиточных горожан Амстердама вызывали на допросы — власти интересовались, откуда в нищее военное время у них находились деньги для безбедного житья. Но такие вызовы всегда были на чем-то основаны — на слухах о сотрудничестве с фашистами или продаже контрабандных товаров. Но ван Меегерен — художник и коллекционер живописи, о нем никогда не ходило никаких порочащих пересудов.
«Это какая-то ужасная ошибка! — Голос художника задрожал. — Я не контактировал с немецким военным командованием и не был осведомителем гестапо. Я — художник и занимался только своим делом — искусством. Политика меня не интересовала. Поэтому немцы меня и не трогали».
«А что вы скажете на это? — Следователь развернул лист бумаги и, с трудом сдерживаясь, начал читать: „Сообщаем, что среди картин, обнаруженных капитаном Гарри Андерсоном в художественной коллекции, ранее принадлежавшей рейхсмаршалу Герингу, находится полотно „Христос и блудница“ кисти великого голландского живописца Яна Вермеера Дельфтского. Картина эта приобретена в Амстердаме у художника ван Меегерена при посредничестве художественного агента Вальтера Хофера и баварского банкира Алоиза Мидля“. Как видите, получается, что вы не только контактировали с немцами, но и сбывали им национальное достояние нашей страны. И насколько мне известно, неплохо заработали на этом. Так что советую не отпираться!»
«Но я не торговал национальным достоянием, — робко пробормотал Меегерен, — я только продал собственную картину».
«Вот то-то и оно, что не собственную, а великого Вермеера. И мы еще разберемся, оттуда она к вам попала. Да, кстати, извините, что не предложил вам присесть. — Злорадно ухмыльнувшись, следователь поднялся и вызвал звонком караульного. — Отдохнуть у вас еще будет время. Сержант, уведите арестованного!»
…Камера оказалась крошечной. Одиночной. С потолка капала вода. Стены покрылись узорами зеленоватой плесени. Затхлый запах неприятно щекотал ноздри. Ясно, что за время войны никто не занимался благоустройством тюрем. Но попавшим сюда от этого было не легче.
Тяжело опустившись на железную койку, художник закрыл глаза, пытаясь хоть как-то сосредоточиться и отойти от первоначального шока. Конечно, в его жизни случались тяжелые времена, но такого поворота событий он никак не ожидал. Как они посмели запереть его здесь, словно вора или душегуба! Да еще и обвинить в коллаборационизме. Мерзавцы! Ну ничего, скоро здесь будет его адвокат, мэтр Вандерберг, и все, наконец, уладится.
Увы, адвокат появился лишь через день, и его озабоченный вид не сулил ничего хорошего. «Господин ван Меегерен, к сожалению, мне не удалось добиться вашего освобождения под залог. Обвинение слишком серьезное. К тому же надо учитывать и общественное мнение: газеты уже раструбили о вашем аресте как о поимке фашистского прихвостня».
«Но ведь это полный бред! Я никогда не встречался с эмиссарами Геринга. Как мой адвокат, вы прекрасно знаете, что я имел дело только с голландскими музеями и уважаемыми частными коллекционерами. И за последние семь лет продал им восемь ранее никому не известных картин XVII века, найденных мною в 1930-х годах. Среди них — шесть шедевров Вермеера. А „Христа и блудницу“ я сначала просто отдал на хранение в амстердамский „Рейксмузеум“. И там меня убедили согласиться на обмен этого полотна на 200 картин голландских художников, захваченных немцами в Европе. Так что меня надо не сажать в тюрьму, а благодарить за то, что я вернул в нашу страну столько произведений искусства!»
Хан ван Меегерен. Женщина, читающая ноты (В стиле Вермеера)
«Успокойтесь, господин Меегерен! Вы ведь не хуже меня знаете, что даже 200 картин малоизвестных мастеров не компенсируют шедевр самого Вермеера. Я уж не говорю о том, что после так называемого обмена музей лично вам заплатил больше миллиона гульденов. И это тоже свидетельствует против вас! Так что положение не из лучших. А уж если обвинение сумеет по максимуму использовать свои козыри, вам грозит виселица».
«Виселица! За что?! За то, что меня попросту подставили? Да музейные работники умоляли меня согласиться на этот проклятый обмен! Убеждали, что именно так будет лучше для всего музейного дела Голландии. И что?! Свиньи неблагодарные! Всего пару лет назад меня называли героем, благодаря которому мир обрел столько гениальных картин, а теперь следователь кричит, что я разбазарил национальное достояние. Но ведь это я вернул в наши музеи и коллекции шесть шедевров Вермеера! Думаете, это было просто — отыскивать их по всей Европе, а потом привозить сюда, в Голландию?»
Адвокат озабоченно потер переносицу: «Я согласен с вами, господин Меегерен! Но согласится ли обвинение? За свои находки вы получали немалые деньги, на что и жили совершенно безбедно, в то время как другие голодали и холодали во время оккупации. Газеты уже поставили вам это в вину, и, вероятно, поставит и суд. Хотя лично я думаю, что каждая ваша находка — настоящий героический поступок. Ведь дело происходило в годы войны».
Художник до хруста сжал пальцы: «Если б вы только знали, мэтр, как это было трудно! И все-таки, по правде говоря, ничего героического в моих поступках не было. Я лишь делал то, что должен был делать. Ведь сам Вермеер направлял меня!»
Мэтр Вандерберг фыркнул: «Только не приплетайте Вермеера, который умер 270 лет назад! Если вы таким образом решили прикинуться невменяемым, то, скорее всего, этот номер не пройдет!»
«Вы меня не так поняли, мэтр!» Художник взволнованно вскочил с места и подбежал к двери камеры. И в ту же секунду открылось решетчатое окошечко камеры, и зычный окрик пригвоздил его обратно. «К двери не подходить!» — рявкнул дежурный охранник. Окошечко захлопнулось.
Меегерен рухнул на свою тюремную кровать и закрыл голову руками.
«Я не умалишенный! — лихорадочно зашептал он адвокату, боязливо оглядываясь на охранника. — Но мне действительно являлся Вермеер, причем не раз. Впервые это случилось в далеком 1910 году в его родном городе Дельфте, где я учился на архитектора. Впрочем, архитектором, как вы знаете, я так и не стал и занялся живописью…»
«Извините, господин Меегерен, — адвокат решительно прервал художника, — но ваша биография мне известна. А что до ваших видений, то я вполне допускаю, что у людей искусства бывает. — адвокат покрутил пальцем у виска, — что-то подобное. Но нашему делу это не поможет. Ваша дееспособность уже подтверждена лечащими врачами. Лучше постарайтесь вспомнить всех, с кем вы общались в связи с продажей „Христа и блудницы“. Какие документы подписывали, кто при этом присутствовал. Возможно, мне удастся сыграть на противоречиях в показаниях потенциальных свидетелей».
«Боюсь, мэтр, что здесь нам мало что светит! — Художник снова схватился за голову. — Тот руководитель „Рейксмузеума“, который вел со мной переговоры, еще в прошлом году перед приходом союзников бежал вместе с немцами. И если его поймают, то его показания мне могут только навредить».
Адвокат чертыхнулся и забарабанил пальцами по стене. И снова тут же открылось окошечко камеры и заглянул озабоченный охранник: «Все в порядке, мэтр?»
Адвокат вымученно улыбнулся: «Все в порядке, офицер, спасибо за службу!» — «За этими фашистскими прихвостнями только смотри и смотри!» — буркнул стражник, но окошечко закрыл.
