Вадим Кожинов - Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России
Сказанное Карсавиным полностью подтверждает тот факт, что со времени Петра I и до начала XX века евреи не играли в России какой-либо существенной «разрушительной» роли (хотя и возникали те или иные их конфликты с другим населением страны и с властью, но такие конфликты имеют место в истории любой национальности…).
Так писал глубокий русский мыслитель через десять лет после 1917 года. Но его диагноз всецело можно отнести и к тому, что происходило в стране со второй половины 1980-х годов. «Разложение» вовсю шло уже при Брежневе — достаточно вспомнить об его насаждаемом сверху чисто фарсовом «культе». Крайней степенью «разложения» явился, конечно, состоявшийся в декабре 1991 года беловежский сговор, но среди его вершителей евреев не было, — хотя в книге, о которой мы говорим, Ельцина и Кравчука «зачислили» в евреи, почему-то «пощадив» одного Шушкевича…
Стоит еще напомнить о получившей широкую известность статье И. Р. Шафаревича «Русофобия», из-за которой многие недобросовестные авторы объявили его «юдофобом», хотя он совершенно недвусмысленно сказал в ней: «…мысль, что «революцию делали одни евреи» — бессмыслица, выдуманная, вероятно, лишь затем, чтобы ее проще было опровергнуть. Более того, я не вижу никаких аргументов в пользу того, что евреи вообще «сделали» революцию, т. е. были ее инициаторами, хотя бы в виде руководящего меньшинства».
Изучение истории доказывает, что к февралю 1917 года среди русских людей всех социальных слоев — от многих заводских рабочих и даже до некоторых членов императорской семьи, «великих князей» (!), господствовало убеждение, что весь строй жизни России должен быть кардинально изменен, и крах империи был встречен массами самых разных людей в Петрограде и Москве с восторженным ликованием.
Точно так же за разрушение СССР проголосовали почти все (против были 6 из 196) депутаты Верховного Совета РСФСР, и это разрушение приветствовали стотысячные демонстрации на улицах и площадях Москвы…
В заключение следует со всей определенностью сказать, что преподнесение всего происшедшего в 1917 и 1991 годах в качестве результата деятельности евреев, во-первых, являет собой предельно «простой», или, выражаясь точно, примитивный ответ на сложнейший вопрос, — ответ, дезориентирующий русских и белорусов, которым адресована книга, — и, во-вторых, неизбежно порождает столь же примитивную противоеврейскую настроенность, хотя, как было показано выше, многие евреи за последние триста лет сыграли весомую позитивную роль в истории России и Беларуси.
Нельзя не упомянуть еще о том, что Карсавин в 1927 году прозорливо писал о «типе» евреев, активнейшим образом участвовавших в российской революции: «Они стали отходить от нее (в лице оппозиции…) …теперь вместе с переходом ее (революции. — В. К.) к национальной фазе». Собственно говоря, переход, поворот СССР к национально-патриотическому курсу реально совершился позднее, во второй половине 1930-х годов. И вполне закономерно, что почти все евреи, игравшие руководящую роль в революции, были во второй половине 1930-х годов не только отстранены от власти, но и репрессированы — репрессированы в силу насаждаемой с 1917 года ими самими революционной беспощадности (см. обо всем этом подробно в моей изданной в 1999 году книге «Россия. Век ХХ-й, 1901–1939. Опыт беспристрастного исследования»).
И эту свою статью я счел уместным посвятить памяти Л. П. Карсавина, который категорически выступал против антисемитизма — то есть негативного отношения к евреям как таковым, к любому еврею, — и вместе с тем без обиняков сказал об огромной разрушительной роли определенного «типа» евреев в революционную эпоху. Лев Платонович был истинным патриотом России, что он доказал не только своими трудами, но и самой своей жизнью.
Он был в 1922 году насильственно выслан из страны, жил в Берлине и Париже, но в 1928-м поселился как бы на границе России — в Литве и не уехал оттуда ни в 1940-м, ни в 1944 году, когда в Литву входили советские войска. Он явно не мог жить вне родины, хотя, конечно же, понимал, на какой риск идет. Слова такого человека — слова, подтвержденные его жизненным поведением, — особенно весомы и неопровержимы…
В названии издательства, выпустившего в свет книгу, о которой мы говорили, есть слово «православная». Но та «инициатива», которая нашла выражение в большинстве материалов книги, основана на невежестве или неправде и решительно противоречит тому пониманию и той оценке существеннейшей проблемы, которые воплотились в творчестве глубокого православного мыслителя Льва Карсавина.
P. S. У тех читателей моей статьи, которые внимательно прочитали книгу «Война по законам подлости», может возникнуть одно недоумение. Среди других материалов в книге (с. 167–177) перепечатано — причем «в сокращении» (что, как будет показано ниже, весьма многозначительно) — опубликованное более десяти лет назад «Письмо писателей России», которое подписали Егор Исаев, Юрий Кузнецов, Станислав Куняев, Леонид Леонов, Виктор Лихоносов, Владимир Личутин, Михаил Лобанов, Петр Паламарчук, Александр Проханов, Валентин Распутин, Эдуард Скобелев, Игорь Шафаревич и многие другие, — в том числе и я, Вадим Кожинов.
«Письмо» резко осуждало широко развернувшуюся пропаганду русофобии в средствах массовой информации и со всей откровенностью показывало огромную роль евреев в этой пропагандистской кампании. Но речь шла, во-первых, не только о евреях и, во-вторых, отнюдь не о евреях вообще, а лишь об определенной их части.
С наибольшим негодованием в «Письме» цитировалось (с. 169) заявление одного из главных тогдашних «реформаторов», наставника Гайдара, С. С. Шаталина (1934–1997), который никак не мог быть евреем, ибо его родной дядя, Н. Н. Шаталин (1904–1984), в 1950–1953 годах являлся заведующим Отделом ЦК КПСС по кадрам, ведавшим Министерством госбезопасности, и руководил тогдашними «антисионистскими» репрессиями (его племянник в это время был студентом экономического факультета Московского университета). Дядя стал настолько одиозной фигурой, что в 1960 году его — как говорится, в расцвете сил — отправили на пенсию.
В «Письме» — и это, конечно, наиболее важно — не раз вполне определенно сказано, что оно направлено вовсе не против евреев как этноса. В нем разоблачались «рваческие интересы выродков еврейского народа (курсив мой. — В. К.)», во имя которых «совершается подлог истинных интересов множества советских евреев, не желающих оплевывать свою русскую родину» (с. 173). В создавшихся условиях, утверждалось в «Письме», «даже многие честные, справедливые советские евреи не застрахованы от обвинений в «антисемитизме» со всеми вытекающими отсюда грозными последствиями» (с. 172).
Эта сторона содержания «Письма» была бы еще более очевидной, если бы составители книги не сократили его. Оно, кстати сказать, не столь уж пространно, и сокращения были сделаны в тенденциозных целях, а не ради «экономии» печатной площади.
Словом, между моей данной статьей и подписанным мною более десяти лет назад «Письмом писателей России» нет никакого противоречия.
Я завидую Израилю
— В Израиле внимательно следят за тем, что происходит в вашей стране. В этом контексте ваша фигура, Вадим Валерьянович, привлекает постоянное внимание израильских читателей. Не могли бы вы в общих чертах определить вашу позицию в российской политической и культурной жизни?
— Прежде всего, я не очень люблю слово «позиция» и даже недавно выступил против самого этого понятия. Я опубликовал в «Литературной России» статью, которая называлась «Позиция» и понимание», где слово «позиция» взял в кавычки. Я говорил там как раз о том, что очень многие люди, действующие в идеологической сфере, действительно занимают «позицию», то есть нечто такое, что диктуется внешними моментами и представляет собой как бы просто передвижение в пространстве: покинуть прежнюю позицию, занять новую позицию. Раньше они занимали одну, теперь — другую. Таковы, например, Виталий Коротич или, скажем, Альберт Беляев, который фактически руководил всей литературной жизнью до перестройки; таков Юрий Афанасьев, который даже в сентябре 1985 года ухитрился опубликовать абсолютно «застойную» статью в журнале «Коммунист», где к тому же громил всякую перестройку. Таких людей много, даже слишком. Есть, конечно, и другие люди, которые своих взглядов не меняли, но они менее заметны.
Мое отношение к миру и культуре сложилось по меньшей мере четверть века назад и с тех пор существенных изменений не претерпело. Основополагающую роль в этом моем зрелом понимании сыграл Михаил Михайлович Бахтин, которого я разыскал в ссылке в 1960 году, — до этого он считался умершим. Бахтин являл собой уникальное и вместе с тем совершенно естественное звено между русской культурой конца XIX — начала XX веков (он лично знал Н. Бердяева, В. Розанова, С. Булгакова) и культурой современной. Он и передал мне, так сказать, некий духовный завет. Примерно за два года знакомства с ним мое восприятие мира претерпело колоссальные изменения — я тогда даже не отдавал себе в этом отчета. И многое из того, что сейчас говорится и пишется, стало мне ясно уже тогда, четверть века назад.
