Умберто Эко - Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ
Заговор[466]
Самое интересное в «Протоколах Сионских мудрецов» даже не то, как они создавались, а то, как они воспринимались. Как была состряпана эта фальшивка, продукт стараний тайной полиции, да не одной, а по крайней мере трех стран, этот центон из разрозненных текстов, ныне широко известно — и Уилл Эйснер все это рассказывает со вкусом, с учетом самых наиновейших публикаций. Лично я в одной своей статье[467] указал дополнительные источники, на которые ученые не отреагировали: а я, со своей стороны, убежден, что предположительная еврейская программа захвата мира срисована, и подчас буквально срисована, с иезуитского плана, описанного Эженом Сю сначала в «Вечном жиде», потом в «Тайнах одного народа»[468], до такой степени что складывается впечатление, будто и сам Морис Жоли[469] (историю которого Эйснер рассказывает) этим руководствовался. Но дальше — больше. Историки «Протоколов», такие как Норман Кон (Conn N. Warrant for Genocide. London: Eyre and Spottiswoode, 1967. Ch. 1) восстановили связь с прототипическим произведением Германна Гёдше, который в своем романе «Биарриц», написанном в 1868 году и напечатанном под псевдонимом «Сэр Джон Ретклифф» (Retcliff), рассказывает, как на кладбище в Праге представители двенадцати колен Израилевых собираются и замышляют владычество над миром[470]. Через несколько лет после того этот анекдот рассказан в качестве действительного исторического факта в русской книжонке «Евреи — властители мира». «Контемпорэн» в 1881 г. перепечатывает этот текст в переводе, заверяя, будто он взят из серьезного источника и является свидетельством британского дипломата сэра Джона Ридклиффа (Readcliff). В 1896 году Франсуа Бурнан снова толкует о Великом Раввине (на этот раз уже его самого зовут John Readclif) в своей книге «Les Juifs, nos contemporains»[471]. Но вот чего никто не заметил — это что Гёдше списал свой сюжет из романа Дюма «Жозеф Бальзамо» (1849) где описывается встреча Калиостро с заговорщиками-масонами для устройства аферы с ожерельем королевы, а посредством этого скандала — для подготовки Великой французской революции.
Протоколы — лоскутное одеяло из кусков романов, этим обусловлена дикая нелогичность текста. Только в романе-фельетоне или в опере отрицательные герои сами о себе докладывают: «Нам свойственны неудержимыя честолюбия, жгучия жадности, безпощадныя мести, злобныя ненависти»[472].
Что к «Протоколам» поначалу отнеслись серьезно — это может объясняться обстоятельствами их появления: якобы они явились скандальным открытием, и якобы — из заслуживающих доверия источников. Но что совершенно невероятно — что эта фальшивка восстает из пепла после всех развенчаний, после всех доказательств, что речь идет о подделке, о наглом обмане, о полной липе.
Именно в этом-то «роман о „Протоколах“» столь неподражаемо романтичен. Существует странная закономерность. С самого первого дезавуирования в «Таймс» в 1921 году[473], каждый раз как только какой-нибудь авторитетный источник демонстрирует поддельность «Протоколов» — их немедленно переиздают в качестве истинных. И сегодня в Интернете та же песня. Это как если бы после Коперника, Галилея и Кеплера в школьных учебниках продолжали писать, что Солнце обращается вокруг Земли.
Чем же объясняется эта борьба против очевидного, извращенное очарование, исходящее от этого творения? Ответ мы находим у Несты Уэбстер, антисемитской писательницы, всю жизнь обличавшей пресловутый еврейский заговор. Уэбстер в своей книге «Тайные общества и подрывные движения» (Webster N. Н. Secret Societies and Subversive Movements. London: Boswell, 1924. P. 408–409) выказывает довольно высокую степень информированности и передает всю подлинную историю в тех же фактах, которые составляют собой и книгу Эйснера. Однако вот как заканчивает Уэбстер свое рассуждение:
Единственное мнение, которое я рискую высказать, таково: подлинные или поддельные, эти «Протоколы» представляют собой план всемирной революции и, учитывая их пророческий характер и их ошеломительные совпадения с программами иных тайных обществ былых времен, они являются творением рук либо какого-то общества, либо кого-то замечательно информированного о традициях тайных обществ, способного воспроизвести в точности их идеи и самый стиль[474].
Сногсшибательная логика: «Поелику в моей книге написано то, что я вычитала в „Протоколах“, „Протоколы“ ее подтверждают», после чего добавляется «Поелику „Протоколы“ подтверждают мою книгу, написанную на основании „Протоколов“, следовательно, „Протоколы“ подлинны». И наконец «„Протоколы“ могут быть поддельны, но они рассказывают в точности то самое, что евреями замышляется, и поэтому их приличествует полагать подлинными». Иными словами: не «Протоколы» разжигают антисемитизм, а насущная необходимость установить личность врага заставляет уверовать в «Протоколы».
Поэтому я думаю, что независимо от отважной (и все же от нее хочется не смеяться, а плакать) книги Уилла Эйснера, эта история еще не кончена. Имеет смысл продолжать послеживать за нею, по возможности изгоняя Великое Вранье и ненависть, этим Враньем порождаемую.
У меня у самого есть друзья…[475]
Бывший замминистра Стефани, когда началась полемика по поводу его ссоры с немцами, привел в доказательство своего хорошего отношения к германскому народу то обстоятельство, что у него у самого первая жена была немкой. Ну и что же из этого? — скажу я. Если бы речь шла о теперешней, куда ни шло, но если немкой была бывшая жена (от нее, видимо, Стефани ушел, или она его бросила — тогда тем более…) — это как раз знак, что у него с немцами как-то не клеится. Аргумент насчет жены тем более слаб, что, если правильно помню, у Селина[476] была жена еврейка, у Муссолини долгое время любовница еврейка, что не помешало ни одному ни другому быть антисемитами.
В Америке есть выражение «У меня у самого есть друзья…» (Some of my best friends…) Когда кто-то, высказываясь по еврейскому вопросу, начинает с этой фразы, — ждите продолжения: «у меня у самого есть друзья евреи, но…» или «…но тем не менее…», и антисемитской концовки. В 1970-е годы в Нью-Йорке ставили одну комедию на тему антисемитизма, с этим именно названием — «Some of my best friends»[477]. Эта формула сделалась до такой степени общим местом, что я начал однажды выступление против расизма словами: «У меня у самого есть друзья антисемиты…»
«Some of my best friends» — образец того, что в классической риторике называлось «concessio» или уступкой: похвалив противника или продемонстрировав согласие с каким-то его высказыванием, переходить к разгромной части. Если бы я начал свое выступление словами «У меня у самого есть друзья сицилийцы», было бы ясно, что я замышляю попасть в шорт-лист литературной премии имени Умберто Босси «Италия без южан».
К слову заметим, что пусть не очень уж часто, но работает и обратное: не могу припомнить, есть ли у меня близкие друзья в Термоли Имерезе[478], в Канберре или в Дар-эс-Саламе (но если нет, это по чистой случайности), так вот, если бы я начинал выступление словами «Вообще-то у меня нет ни одного знакомого в Канберре», стоило бы ожидать сумасшедших похвал австралийской столице.
Совсем иная политическая стратегия избирается теми, кто, предположим, начинает с неоспоримой статистики: большинство американцев настроено резко против Буша, а большинство израильтян против Шарона, после чего переходит к критике обеих администраций. Это просчет, единичного примера недостаточно. Не слишком убедительно цитировать одного только Амоса Оза[479] (Израиль) или одну только Сьюзен Зонтаг[480](США). В риторике это именуется «exemplum» и обладает психологической силой, однако не силой доказательной. То есть цитирование единичного, будь этой единицей Зонтаг или прочие друзья, которые есть «у меня у самого», никак не может служить доказательством для общих выводов.
Что у меня украли в Амстердаме кошелек, никак не дает мне полномочия обобщать, что все голландцы карманники (такие выводы свойственны для расистов). Хотя еще хуже, если обобщают прямо сразу (все шотландцы жадины, от всех корейцев воняет), так и быть, признавая со смехом, что — парадоксально — все реально знакомые нам шотландцы всегда угощали нас за свой счет в баре, а все корейцы, каких мы видели в жизни, благоухали дорогими одеколонами.
Жонглирование обобщениями опасно, что доказывается парадоксом Эпименида Критского[481], который заявлял во всеуслышание, что все критяне лжецы. Естественно, из уст критянина, лжеца по определению, могла исходить только ложь — выходило, что ложно утверждение, будто все критяне лжецы, а следовательно, выходило, что критяне правдивы, а следовательно, Эпименид говорил правду, однако по этой логике оказывалось, что правда — утверждение, что все критяне лжецы. И так далее до бесконечности. В ловушку попался даже Святой Павел, утверждавший, что явно все критяне лжецы (потому что в этом сознался один его знакомый критянин?)[482].
