Генрих Гейне - Путевые картины
На другое утро я пустился в путь из Гослара, отчасти — просто наудачу, отчасти — с намерением разыскать брата клаустальского рудокопа. Опять прелестная праздничная погода. Я всходил на холмы и горы, смотрел, как солнце пытается разогнать туманы, весело брел по шумящим лесам, и колокольчики, унесенные мной из Гослара, своим звоном сопровождали мои грезы. Горы стояли в своих белых ночных мантиях, ели стряхивали с себя дремоту, свежий утренний ветер завивал их свешивающиеся зеленые кудри, птички совершали утреннюю молитву, луговая долина блестела, как осыпанный алмазами золотой покров, и пастух брел по ней за своим позванивающим стадом. Собственно говоря, возможно, что я и заблудился. Всегда стараешься идти боковыми дорогами и тропинками, думая скорее достичь цели. На Гарце то же, что и в жизни вообще. Но всегда встречаются добрые души, указывающие нам верный путь; они делают это очень охотно и, кроме того, испытывают особое удовлетворение, когда с самодовольным выражением лица, голосом громким и благосклонным поясняют нам, какой длинный крюк мы сделали, в какие пропасти и болота могли провалиться, и какое счастье, что мы еще вовремя повстречали таких осведомленных людей, как они. С подобным указчиком я и встретился недалеко от Гарцской крепости. Это был упитанный обыватель из Гослара, с лоснящимся, одутловатым, дурацки-умным лицом; вид у него был такой, словно он изобрел эпизоотию. Мы прошли некоторое расстояние вместе, причем он рассказывал мне всевозможные истории о привидениях; истории были бы очень недурны, если бы не сводились к тому, что на деле никаких привидений не было, а белая фигура оказалась браконьером, звуки, похожие на стоны, издавал только что родившийся кабаненок, а шум на чердаке производила домашняя кошка. «Только больной человек, — присовокупил он, — верит в привидения». Что касается его самого, то он болеет редко и лишь порою страдает накожными болезнями, от которых лечит себя просто-напросто слюной. Он обратил также мое внимание на целесообразность и полезность всего в природе. Деревья зелены потому, что зеленый цвет полезен для глаз. Я согласился с ним и добавил, что бог сотворил рогатый скот потому, что говяжий бульон подкрепляет человека; что ослов он сотворил затем, чтобы они служили людям для сравнений, а самого человека он сотворил, чтобы он питался говяжьим бульоном и не был ослом. Спутник мой пришел в восхищение, найдя во мне единомышленника, лицо его расцвело еще радостнее, и, прощаясь со мной, он растрогался.
Пока он шел со мной рядом, вся природа была как бы расколдована, но лишь только он удалился, опять заговорили деревья, зазвенели лучи солнца, заплясали луговые цветы, и голубое небо приняло в объятия зеленую землю. Да, я лучше знаю: бог создал человека, чтобы он изумлялся великолепию мира. Всякий автор, как бы он ни был велик, ищет похвал своему произведению. И в библии — мемуарах бога — определенно сказано, что он создал людей во славу и похвалу себе.
После долгого блуждания по всевозможным направлениям я добрался до жилища брата моего клаустальского приятеля, переночевал там и пережил следующее прелестное стихотворение:
IНа горе стоит избушка,
В ней живет шахтер седой;
Шумны темные там ели,
Светел месяц золотой.
У окна резное кресло,
Чудо-кресло, не скамья,
Кто сидит в нем, тот счастливец.
И счастливец этот — я!
На скамеечке малютка
У моих уселась ног;
Глазки — звезды голубые,
Ротик — аленький цветок.
Глазки-звездочки раскрыты
Широко, как небосвод,
И лукаво к пухлым губкам
Свой лилейный пальчик жмет.
«Нет, не бойся, мать не видит:
Села с прялкою к окну,
А отец взял в руки цитру
И поет про старину».
И малютка продолжает
Тихо в уши мне шептать,
Много тайн за это время
Довелось мне услыхать.
«С той поры, как нету тетки,
Не приходится уж нам
Ездить в Гослар на гулянье,
Вот чудесно было там!
Здесь, на этом горном склоне,
Так тоскливо жить одним,
А зимою мы под снегом,
Как схоронены сидим.
И при том же я трусиха,
Как дитя, впадаю в страх,
Только вспомню злобных духов,
Промышляющих в горах».
Точно слов своих пугаясь,
Прерывает вдруг рассказ,
И обеими руками
Прикрывает звезды глаз.
Все шумнее шелест ели,
Громче треск веретена,
И в звенящих струнах цитры
Оживает старина.
«Не страшись, моя малютка,
Злые духи скрылись прочь,
Божьи ангелы на страже
Над тобою — день и ночь!»
Ель протягивает пальцы
И стучится под окном,
Месяц, бледный соглядатай,
Льет сиянье в тихий дом.
Мать с отцом храпят негромко
В ближней спальне за стеной,
Мы же время коротаем
За блаженной болтовней.
«Будто часто ты молился?
Нет, меня не проведешь, —
Неужели от молитвы
На губах такая дрожь?
Эта дрожь, такая злая,
Страх наводит на меня,
Но в глазах твоих сиянье
Благодатного огня.
Сомневаюсь, чтоб ты верил,
Как священник нас учил,
Чтобы ты отца и сына
И святого духа чтил».
«Ах, дитя мое, ребенком,
У родимой на руках,
Верил я, что правит миром
Бог-отец на небесах.
Тот, кто дивно создал землю,
Человека сотворил,
Кто звездам, луне и солнцу
Их пути определил.
А когда я вырос, крошка,
Много больше я узнал
И, постигнув человека,
В сына верить тоже стал,
В сына божьего, что людям
Дал любовь и чистоту
И, как водится, в награду
Пригвожден был ко кресту.
Я теперь созрел, начитан,
Видел многие края,
И в святого духа верю
Всей душой своею я.
Сотворил чудес он много
И еще творить готов.
Он разрушил замки гордых,
Сокрушил ярмо рабов.
Раны лечит, обновляет
Право древней старины:
Все мы, люди, от рожденья
Благородны и равны.
Гонит он туманы злые
И рассеивает гнет,
Что вкушать любовь и радость
День и ночь нам не дает.
Сотни рыцарей отважных,
В броне панцирей и лат,
Служат духу всеблагому,
Волю высшую творят.
Гордо веют их знамена,
И мечи блестят у них, —
Ты хотела бы, малютка,
Видеть рыцарей таких?
Так гляди ж смелей мне в очи,
Поцелуй меня! Взгляни!
Я и сам такой же рыцарь,
Рыцарь духа, как они!»
За зеленой хвоей ели
Месяц тихо прячет лик,
В нашей комнате мерцает
Догорающий ночник.
Только звезды голубые
Светят ярче в поздний час,
И пылает алый ротик,
И она ведет рассказ:
«Эти крошки — домовые
Поедают нашу снедь,
Накануне полон ящик,
Поутру — пустая клеть.
Эти крошки слижут ночью
Наши сливки с молока,
А остатки выпьет кошка
Из открытого горшка.
Да и кошка наша — ведьма:
Ночью вылезет на двор
И гуляет в дождь и вьюгу
По развалинам средь гор.
Там стоял когда-то замок,
В пышных залах яркий свет,
Дамы, рыцари и свита
Танцевали менуэт.
Но однажды злая фея
Нашептала злобных слов,
И теперь среди развалин
Гнезда филинов и сов.
Впрочем, тетка говорила:
Стоит только слово знать
И его в урочном месте
И в урочный час сказать, —
И опять из тех развалин
Стены гордые взойдут,
Дамы, рыцари и свита
Танцевать опять начнут;
Тот, кто скажет слово, станет
Обладателем всего,
Звуки трубные прославят
Светлость юную его».
Так цветут волшебной сказкой
Алых губок лепестки,
И сверкают в глазках-звездах
Голубые огоньки.
Нижет кудри мне на пальцы
И дает им имена,
И смеется и целует,
И смолкает вдруг она.
И с таким приветом тихим
Смотрит комната на нас;
Этот стол и шкаф как будто
Я уж видел много раз.
Мирно маятник болтает,
Струны цитры на стене
Еле слышно зазвенели,
И сижу я как во сне.
«Вот урочный час и место,
Вот, пора когда сказать.
Ты, малютка, удивишься,
Как я слово мог узнать.
Лишь скажу — и ночь поблекнет,
Не дождавшись до утра,
Зашумят ручьи и ели,
Вздрогнет старая гора.
Из ущелья понесутся
Звуки, полные чудес,
Запестреет, как весною,
Из цветов веселый лес,
Листья, странные, как в сказке,
Небывалые цветы
Полны чар благоуханья
И пьянящей пестроты.
Розы красные, как пламя,
Загорятся здесь и там,
И колонны белых лилий
Вознесутся к небесам.
Звезды крупные, как солнца,
Запылают над землей,
В чащи лилий исполинских
Свет вливая голубой.
Мы с тобой, моя малютка,
Всех изменимся сильней;
Окружат нас шелк и бархат,
Вспыхнет золото огней.
Ты принцессой станешь гордой,
Замком сделается дом, —
Дамы, рыцари и свита
Пляшут весело кругом.
Все мое — и ты, и замок —
В этом сказочном краю,
Славят трубы и литавры
Светлость юную мою!»
Взошло солнце. Туманы рассеялись, как призраки при третьем крике петуха. Я снова стал взбираться на горы и спускаться с гор, а передо мною плыло прекрасное солнце, освещая все новые и новые красоты. Дух гор был ко мне явно благосклонен; он, верно, знал, что наш брат поэт может порассказать много хорошего, и в это утро он дал мне увидеть свой Гарц, каким его видел, конечно, не всякий. Но и меня увидел Гарц, каким меня немногие видели: на ресницах моих дрожали жемчужины, столь же драгоценные, как те, что переливались среди трав долины. Утренняя роса любви увлажняла мои щеки, шумящие ели понимали меня, разводя свои ветви и качая ими вверх и вниз, подобно немым, выражающим радость движениями рук, а вдали что-то звучало чудесно и таинственно, будто колокол затерянной в лесу церкви. Говорят, это колокольчики стад, издающие в Гарце такие нежные, ясные и чистые звуки.
