Двести Журнал - Журнал Двести
НИКОЛАЕВ: А если сочтете?
СТРУГАЦКИЙ: Вот если сочту, тогда я так и скажу, точно также как в случае с Ярославцевым. Скажу: "Ребята, к сожалению самым лучшим среди тех, которые были поданы в списке, мне показался вот этот роман, но ему я дать премию не могу по этическим соображениям." Вот и все.
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, но отказ давать премию — это, по сути, вручение премии. Премию "Бронзовая Улитка" за 1993 год по номинации "повести" получил Ярославцев. Хотя номинально вы ее ему не дали, и сама статуэтка осталась у оргкомитета, но все это восприняли именно так. Все, свершился факт и никак иначе. Я вам предлагаю такой вариант: вот идут списки по "Интерпресскону" и по "Улитке", так вот список, который предоставляется вам идентичен, кроме одного пункта — в него не вставлен роман Стругацкого.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, я ничего против такого варианта не имею. Пожалуйста. Я свое отношение к этой проблеме, по-моему, исчерпывающе изложил.
БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, вы не вполне последовательны. Если уж строго хранить тайну псевдонима, то тогда не надо было говорить, что в десятом номере "Звезды" выходит ваш роман. Мы же увидим…
СТРУГАЦКИЙ: Вы знаете, обещают в журнале одно, а получается совсем другое. Если появится необходимость формально отболтаться, то формально отболтаться можно будет всегда. Сережа, как вам объяснить ситуацию? Я не раскрываю псевдоним, не потому что хочу действительно скрыть свое авторство. Я это делаю из соображений этических. Нет такого писателя Борис Стругацкий, нету. Писатель есть Аркадий и Борис Стругацкие, есть такой вот писатель. К сожалению, он больше не пишет. Писатель Борис Стругацкий не существует так же, как не существует писатель Аркадий Стругацкий. Есть переводчик А.Стругацкий, есть публицист А.Стругацкий, есть эссеист А.Стругацкий, но писателя А.Стругацкого нет, есть писатель С.Ярославцев. Это наша договоренность, которой уже, наверное, тридцать лет. Я не хочу эту договоренность нарушать. Я понимаю, что она давно уже потеряла смысл, который имела, когда мы оба были живы и когда нам было чрезвычайно важно выступать в едином строю, всегда вместе. Сейчас это как бы соблюдение некой формальности. Так вот пусть эта формальность соблюдается. В нашей жизни ведь много формальностей, которые мы соблюдаем, не потому что они рациональны, необходимы, просто мы испытываем некую потребность в этом. Встречаясь с негодяем вы говорите ему: "Здравствуйте". Хотя на самом деле вовсе не здоровья вы ему желаете, а чтоб он поскорее сдох, и мучительной смертью. Но соблюдая формальность вы говорите ему: "Здравствуйте", то есть: "Будьте здоровы". Очень много таких формальностей, я взял пример, лежащий на поверхности.
БЕРЕЖНОЙ. Борис Натанович, вы приняли решение сохранить тайну псевдонима, в такой же степени, в которой сохранялся псевдоним "С.Ярославцев" до того, как скончался Аркадий Натанович. Не кажется ли вам, что это решение вступит в жесткое противоречие с интересами издателей, которые будут этот роман публиковать?
СТРУГАЦКИЙ: Безусловно. Я уже имел честь обсуждать эту проблему с несколькими интервьюерами. И помнится, самое умное, что я сказал по этому поводу, звучало примерно так: "Это даже интересно". Вот посмотрим, кто из издателей возьмет этот роман, не потому что он написан человеком с известной фамилией, а потому что роман ему понравится, потому что он сочтет его "проходимым". Хотя я прекрасно понимаю, что для каждого издателя это будет известная потеря. У меня уже были случаи, когда заграничные переводчики вежливо уклонялись от высокой чести переводить данный роман, когда узнавали, что псевдоним — необходимое условие. Так что я еще не знаю, что ответят мне те издатели, которым я передал роман. Хотя один из издателей вполне резонно сказал: "Естественно мы будем сохранять тайну псевдонима, но не можем ведь запретить любому лоточнику поставить на вашу книжку табличку "Роман Б.Стругацкого под псевдонимом таким-то". Так что я и тут особой проблемы не вижу.
НИКОЛАЕВ: Извините, а такой вот нескромный вопрос (я прекрасно знаю, как вы на них реагируете). Вот вы удовлетворены опытом писания в одиночку, я правильно понял ваши слова, Борис Натанович? Это была разовая цель доказать себе, что "могу", либо вы себя только пробовали в новой ипостаси, чтобы затем продолжать и продолжать?
СТРУГАЦКИЙ: Нет, я еще не начал ничего нового. И еще не знаю начну ли. Но главное все-таки для меня, что я доказал себе, что могу. Вот это — главное. Восемнадцать с половиной авторских листов — МОГУ. КАК могу, это уже другой вопрос, но отвечать на этот вопрос не мне.
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, а "Операция "Белый ферзь" отброшена вами?
СТРУГАЦКИЙ: Честно говоря, я думаю о ней. И даже какие-то вещи придумал. Но я по-прежнему не уверен, что я возьмусь за нее.
НИКОЛАЕВ: То есть текста еще вообще нет?
СТРУГАЦКИЙ: Нет, текста нет. Существуют несколько электронных страничек в компьютере, но очень мало.
НИКОЛАЕВ: Несколько — это пять, десять, двадцать или больше ста? Просто, если больше ста, то уж доделайте, чтоб не пропало.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, конечно нет. Несколько страниц. Я не помню, страниц пять, скажем. И это не текст. Это — все: эпизоды, идеи, отдельные фразы и т. д.
БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, я сейчас задам несколько странный вопрос. Насколько вам помогал писать этот роман Аркадий Натанович?
СТРУГАЦКИЙ: Не знаю, я не могу ответить на этот вопрос. Я помню, один корреспондент меня как-то спросил: "Когда вы начинаете работу над новой вещью, вам как-нибудь помогают вот эти двенадцать томов, которые стоят на полке?" Я ему честно ответил, что я об этом ничего не знаю. Наверное, помогают. И Аркадий Натанович, наверное, как-то помогает. Но в сознании этого нет — это, наверное, лежит в подсознании, в сознании этого я не слышу.
БЕРЕЖНОЙ: Спасибо.
СТРУГАЦКИЙ: Хотя, конечно, неоднократно бывали случаи, и это я вспоминаю, когда я, фигурально выражаясь, кулаком стучал по столу при мысли о том, что если бы я был не один, то мы бы этот препон, этот затор, давно бы проскочили, а так я вынужден к нему снова, снова, снова бессильно возвращаться.
БЕРЕЖНОЙ: Один вопрос, который уже не будет касаться непосредственно вашего творчества. В последнее время вышли несколько довольно значительных вещей, написанных членами вашего семинара, и писателей, которые работают в манере близкой реалистической фантастике, я имею в виду романы А.Лазарчука "Солдаты Вавилона", А.Столярова "Я — мышиный король".
СТРУГАЦКИЙ: А он вышел уже?
БЕРЕЖНОЙ: Да, он вышел в "Неве". И из тех романов, которые уже довольно давно вышли, но продолжают оставаться для нас новыми, это "Гравилет Цесаревич". Видно, что романы очень разные и по концепции и по подходу, сейчас к ним добавился еще один роман. У вас нет впечатления, что Четвертая волна, к которой мы относим и вас, вышла на некий рубеж, когда создаются основополагающие книги, когда создаются книги не роста, а книги зрелости.
СТРУГАЦКИЙ: Опять же, я сошлюсь на интервью, которое я давал сравнительно недавно, когда был стандартный вопрос: "Кто является моим любимым учеником?" — Я как всегда ответил, что у меня нет любимчиков, я всех люблю. Тогда же я сказал, что очень много жду от этой молодой поросли, которую вы назвали Четвертой волной. Я жду прорыва в новое литературное пространство. Названные вами романы все хороши, любой из них достоин приза, любой из них десяток лет назад составил бы имя автору и вызвал бы бурление в среде читающей интеллигенции, но не один из них не является, как мне кажется, прорывом в новое литературное пространство. Очень трудно объяснить, что я имею в виду. Коль скоро речь идет о фантастике, то на моей памяти прорыв в новое литературное пространство начал Иван Ефремов "Туманностью Андромеды", а довершила целая группа писателей, среди которых, я скажу без ложной скромности, немаловажную роль сыграли А. и Б. Стругацкие. Вот эти шестидесятники, ворвались в совершенно новый фантастический мир, которого раньше в России не знали. Вот они создали это новое литературное пространство. Называйте это как хотите. Они писали вещи совершенно не похожие на то, что было за десять и даже за пять лет до них. Пусть литературоведы решают в чем принципиальная разница между фантастикой шестидесятников и фантастикой там пятидесятников. Я интуитивно эту принципиальную разницу чувствую. И вот в дальнейшем второе, третье, потом и четвертое поколение расширяли это литературное пространство, открывали там новые ниши, новые и новые возможности, вырубали там леса, останавливали реки, строили города, создавали совершенно новые миры по совершенно новым принципам, не виданным в двадцатые-тридцатые годы. Ну а то, что наблюдаем мы сейчас — это продолжение пока еще освоения все того же открытого в начале шестидесятых годов фантастико-литературного пространства. Я не вижу пока еще ни одной вещи, которая прорвалась бы куда-то еще дальше. Все это пока только в большей или меньшей степени, лучше или хуже, но продолжает уже создавшиеся в шестидесятые и последующие годы традиции. Я не знаю, ответил ли я на ваш вопрос. Но интуитивно я воспринимаю это таким вот образом. Я очень много ждал от романа Лазарчука "Солдаты Вавилона", (тут "неблаговидную" роль сыграл Андрей Михалыч Столяров, который очень мне этот роман расхваливал и все время говорил, что это нечто принципиально новое), но я не увидел (MI) принципиально (D) нового. Я увидел добротный мощный роман, написанный человеком с великолепным воображением, который в совершенстве овладел всей методикой предшествующего поколения писателей. Но я не увидел в этой вещи прорыва в новое пространство. Это все состоит из элементов того, что мы уже проходили. Упаси Бог, это неплохо! Ни в коем случае я не хочу сказать, что Лазарчук написал роман слабый, вторичный. Наоборот — роман превосходный, и миллионы людей прочтут его с наслаждением. Но прорывом в новое я назвать его не могу. Я не могу назвать такого примера ни за этот год, ни за год-два предыдущих, хотя написаны были превосходные романы. Я не считаю, что и тот роман, который сделал я, является прорывом в новое, это тоже отработка старых материалов, старых методик, старых принципов. Если бы я знал, в чем состоит новая методика, я бы, конечно, ее уже давным-давно применил. Но я надеюсь, у меня такое ощущение, что вот-вот должно возникнуть новое направление. Ощущение есть: ситуация созрела, писатели есть, созрели, мне кажется, новые методики, но еще пока никто не удосужился их обнаружить. Может быть — не сумел, не знаю.
