Двести Журнал - Журнал Двести
Писал роман долго, очень долго… Я начал писать его в 1992 г., то ли в январе, то ли в феврале, точно не помню. Окончил вот в начале августа 1994 г. Это сколько? Больше двух лет.
БЕРЕЖНОЙ: То есть, насколько я понял, это фантастика в духе поздних Стругацких? Концентрированная, реалистическая, без иных миров, а что-нибудь в духе реалистической части "Отягощенных злом".
СТРУГАЦКИЙ: Да, это на мой взгляд, классический фантастический реализм, как я себе его представляю или реалистическая фантастика, если вам будет угодно. То есть, это по сути дела, реалистическая повесть, пронизанная фантастическими элементами.
БЕРЕЖНОЙ: Нельзя конкретнее хотя бы тему назвать? Или намеком определить какие-то границы фантастичности, реалистичности — в чем именно они заключаются? И вообще рассказать о романе более конкретно, чем вы сделали это?
СТРУГАЦКИЙ: Дорогой Сережа, давайте поступим таким образом. Когда роман выйдет, мы встретимся с вами и вы мне зададите вопросы, которые касаются романа имярек под названием таким-то, который вот вышел в журнале "Звезда". Что я думаю по поводу этого романа, как читатель? И мы тогда сможем затронуть многие вопросы, которые вас интересуют. Одновременно будет соблюдена и форма и не пострадает содержание.
БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, насколько я вас знаю, то это соблюдение псевдонима вы сможете выдержать только до следующего "Интерпресскона", потому что роман наверняка пойдет в номинации на "Бронзовую Улитку", а самому себе вы ее давать не будете.
СТРУГАЦКИЙ: Вы знаете, Сережа, это кажущийся казус, потому что трудность возникнет только в том случае, если, по-моему мнению, этот роман окажется действительно лучшим за год.
БЕРЕЖНОЙ: Ну, вообще хорошее положение… Может появиться что-то лучшее?
СТРУГАЦКИЙ: Если кто-то, по-моему мнению, напишет более сильное произведение, я не дрогнувшей рукой дам премию ему…
НИКОЛАЕВ: Мне кажется, что нельзя вставлять ваш роман в список, ведь вы единственный член жюри… Дабы не подвергать вас никаким возможным упрекам, даже чтобы повода не подавать…
СТРУГАЦКИЙ: Ни в коем случае МОЙ роман вставлять нельзя, но роман Иванова, Петрова, Водкина почему же же не вставить в список?
НИКОЛАЕВ: Нет, Борис Натанович, я тут какое-то несоответствие четко вижу. Если это ваш роман, то вы не должны его оценивать. Даже если он под псевдонимом.
СТРУГАЦКИЙ: Как вы хороши! Значит, роман, написанный Аркадием Натановичем под псевдонимом, можно было вставлять в список?
НИКОЛАЕВ: Да, конечно. А вас спрашивали между прочим. Потому что у нас были списки одни — и по "Бронзовой улитке" и по "Интерпресскону". Теперь по спискам для "Интерпресскона" ваш роман под каким бы то ни было псевдонимом наверняка будет вставлен, к сожалению я еще не читал романа чтобы быть абсолютно уверенным. А вот в номинации по "Бронзовой улитке" ваш роман просто не должен вставляться. Потому что для автора свой роман самый лучший без всяких вариантов, всегда.
СТРУГАЦКИЙ: Это глубокое заблуждение.
НИКОЛАЕВ: Для настоящего Автора, мне кажется, так должно быть всегда, и только так.
СТРУГАЦКИЙ: Вы ошибаетесь, Андрей.
НИКОЛАЕВ: Я не ошибаюсь, и вы это подтвердили на прошлом "Интерпрессконе". Свое оно всегда лучше, чем чужое. Объективно так. Лучше.
СТРУГАЦКИЙ: Не правда. Я никогда так не говорил, просто потому что я не мог этого говорить. Это неправда.
НИКОЛАЕВ: Я не говорю, что вы это говорили.
СТРУГАЦКИЙ: Вы сказали, что я это подтвердил. Я не подтвердил этого.
НИКОЛАЕВ: Вы подтвердили не словами, а поступками.
СТРУГАЦКИЙ: Какими?
НИКОЛАЕВ: Да тем, что не дали премию самому себе. Сказали, что повесть Ярославцева лучше остальных повестей в номинациях. Конечно же лучше для вас.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, я видимо не ясно выразился. Я попытаюсь выразится ясно. Может быть еще кто-то понял меня так же неверно, как и вы. Я отказался давать награду Ярославцеву, не только потому, что как бы кровно заинтересован в этой вещи, не потому, что эта вещь на столько-то процентов моя, а на столько-то — Аркадия Натановича, а потому что она оказалась лучшей. Она оказалась лучшей в том списке, который вы представили. Поймите, что если бы там были "Омон-Ра" или "Послание к коринфянам" я бы спокойно дал "Улитку" одному из этих произведений.
НИКОЛАЕВ: Вы уверены?
СТРУГАЦКИЙ: На сто процентов. Здесь для меня нет никакой проблемы. Ваше представление о том, что всякий нормальный автор считает свое произведение лучше всех других, есть просто заблуждение.
НИКОЛАЕВ: Не всех других вообще в мировой литературе. А в данном текущем моменте среди определенного круга авторов, безусловно…
СТРУГАЦКИЙ: Совершенно необязательно.
НИКОЛАЕВ: А для чего тогда писать, если ты не хочешь написать лучше других?
СТРУГАЦКИЙ: Не правильно поставлен вопрос. Не "для чего?", вы можете спросить, а "почему?". Я отвечу. Потому что лучше не получается. Я и рад бы написать лучше, но не получается. Ну не могу я написать лучше Рыбакова. Что мне остается теперь делать: застрелиться, повеситься?
НИКОЛАЕВ: Стараться написать лучше.
СТРУГАЦКИЙ: Обязательно надо стараться. Данный роман не получился лучше, надо делать новые попытки.
НИКОЛАЕВ: А если сам автор доволен своим романом, ведь автор в большинстве случаев доволен своим произведением, то тогда наверняка считает, что написал лучше остальных. Вот, например, можно сравнивать "Монахи под Луной" и "Гравилет Цесаревича"… Так вот для Столярова "Монахи…" однозначно лучше, чем "Гравилет…", а для Рыбакова — наоборот. И взять любых равных авторов, каждый свое произведение будет считать лучшим.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей! Во-первых вы говорите от имени Рыбакова и Столярова, что неверно.
НИКОЛАЕВ: Я образно сказал. Я мог сказать: писатели X и Y…
СТРУГАЦКИЙ: И это неверно. Вы просто думаете, что если кто-то вымучил роман или повесть, то он считает это лучше всего, что по крайней мере написано было в обозримое время. Это неправильно. Ведь, если я больше всех на свете люблю своего сына, то это ведь не означает, что я считаю его лучше всех остальных молодых людей его возраста, которые меня окружают. Вовсе нет, хотя люблю я его больше всех. Вы не чувствуете сходства?
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, я уже думал на эту тему. Да, вот, мои дети очень красивы и для меня, подчеркиваю — для меня, они всегда будут лучше. И если передо мной поставят десять мальчиков и нужно будет дать приз моего имени самому лучшему, то как вы думаете кому я его дам? И тут тоже самое, ставят десять лучших мальчиков, десять произведений. И просят вручить премию самому лучшему…
СТРУГАЦКИЙ: Да неправильно вы ставите вопрос. Если перед вами поставят десять мальчиков и скажут вручить приз самому любимому, то тогда вы, конечно, должны его дать своему сыну, но если вы должны дать приз самому лучшему…
НИКОЛАЕВ: Все равно…
БЕРЕЖНОЙ: Всех мальчиков нужно согнать в Гамбургский трактир, чтобы они там пороли друг друга…
СТРУГАЦКИЙ: Я здесь с Андреем не согласен, хотя наверное, такая точка зрения тоже имеет право на существование. Но, я думаю, что свое произведение может быть самым любимым и в то же время автор прекрасно понимает, что Иванов написал роман более элегантный, а Петров написал роман более увлекательный, а Семенов написал роман более свежий по идее. Хотя самым любимым, самым выношенным, самым мучительно-любимым конечно является свой роман. Одно другому абсолютно не противоречит.
НИКОЛАЕВ: Все равно мне кажется, хотя я уже не член номинационной комиссии, что все-таки не стоит ваш роман, под псевдонимом или нет, включать в список на премию, где вы единственный судья.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, вот это как раз решает номинационная комиссия. Я могу сказать, что если она не сочтет необходимым вставить этот роман в список, я, хотя и обладаю таким правом, вставлять его, конечно не буду. Но, если эта номинационная комиссия сочтет необходимым вставить, я буду оценивать этот роман точно так же как остальные. Совершенно объективно. И хотя этот роман будет самым моим любимым, это не означает, что я сочту его самым лучшим. Если я не сочту его самым лучшим, тогда никаких проблем не будет…
НИКОЛАЕВ: А если сочтете?
СТРУГАЦКИЙ: Вот если сочту, тогда я так и скажу, точно также как в случае с Ярославцевым. Скажу: "Ребята, к сожалению самым лучшим среди тех, которые были поданы в списке, мне показался вот этот роман, но ему я дать премию не могу по этическим соображениям." Вот и все.
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, но отказ давать премию — это, по сути, вручение премии. Премию "Бронзовая Улитка" за 1993 год по номинации "повести" получил Ярославцев. Хотя номинально вы ее ему не дали, и сама статуэтка осталась у оргкомитета, но все это восприняли именно так. Все, свершился факт и никак иначе. Я вам предлагаю такой вариант: вот идут списки по "Интерпресскону" и по "Улитке", так вот список, который предоставляется вам идентичен, кроме одного пункта — в него не вставлен роман Стругацкого.
