Двести Журнал - Журнал Двести
НИКОЛАЕВ: Хорошо, прозу Тюрина вы отвергаете большей частью.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, прозу Тюрина я отвергаю совершенно по другим соображениям. Дело в том, что Тюрин находится на совершенно другом краю, он пытается по-прежнему писать научную фантастику. Вот в чем вся беда Тюрина. Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать, что время научной фантастики кончилось. Вот я сейчас читаю его новый роман…
НИКОЛАЕВ: "Последнее чудо-оружие страны Советов"?
СТРУГАЦКИЙ: Да. Роман сильно отличается от того, что Тюрин писал раньше… Это, безусловно, шаг в правильном направлении, но Саша и там ну никак не может удержаться от многословных, изящно написанных псевдонаучных периодов, которые абсолютно не нужны в современном романе. В романе, претендующем на звание художественного произведения. Все это лишнее, все это ненужное… Это как если бы вдруг М.А.Булгакову вдруг пришло бы в голову описывать научную основу волшебства Воланда, и он посвятил бы этому три-четыре абзаца с употреблением таких слов, как "микрополя", "псевдокорпускулы" и т. д.
БЕРЕЖНОЙ: Ну, луч профессора Персикова он же изобразил?
СТРУГАЦКИЙ: Так у него эта самая повесть на порядок слабее… Она-то, как раз не является совершенно новой, это как раз тот пример, когда великий писатель пишет побрякушку. И эта побрякушка сверкает и блестит среди произведений такого же типа просто потому, что она написана Мастером. Но только поэтому.
БЕРЕЖНОЙ: А пересадка гипофиза профессором Преображенским?
СТРУГАЦКИЙ: Слава богу, вы обратите внимание — там хватило у Михаила Афанасьевича чувства такта совершенно не углубляться в научную сторону. Хотя он ведь врач, и казалось бы, мог соблазниться. Но не соблазнился! Потому что он чувствовал, насколько это будет эстетически излишне. Он же прекрасно понимал, что это у него не научно-фантастический роман, это символика, притча, басня… А вот у Саши Тюрина (которого я очень люблю) — у него есть это вот… не может он расстаться с любовью к научной фантастике, к Science Fiction. Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содержится нечто существенное и важное. Нет там ничего. Нет. Времена, когда научно-фантастические идеи поражали воображение читателя давно уже миновали. Было такое время, было, но эти времена прошли. Наука перестала быть экзотична. Наука больше не чудо — наука это быт. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
ОСТРОПЕРЫ ВСЕХ СТРАН ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Борис ШТЕРН: Итак: написано три главы, начата четвертая. С этого момента "Оберхам", если захочет, может продолжать нескончаемый фантастический роман о нобелевском лауреате Станиславе Леме, о фантастах, о фенах, о фантастике и так далее. Темп, тон, ритм заданы в этих коротких главах. Два непременных условия: бог в животе и чувства добрые. Да, забыл про художественность! Художественность обязательна! Время действия — анахроническое. Сюжетные направления — разнообразные.
Александр ЩЕГОЛЕВ: НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Наученный горьким опытом других шутников, автор этой части буриме торопится заявить следующее.
1. Ольга Ларионова — это писательница, чьи произведения он (автор) любит с ранней юности и чьи книги он собрал, вероятно, в полном объеме. Уважение автора к этому человеку искренне и глубоко.
2. Борис Штерн — это, во-первых, первоклассный писатель, во-вторых, мужчина, причем, настоящий.
3. Борис Руденко и Юрий Брайдер, по мнению автора, прежде всего писатели, и только потом "милиционеры", "капитаны" или "майоры".
4. Вообще. Как говорится, все совпадения имен и описанных событий абсолютно случайны. Автор заранее просит прощения у тех, чьи имена без спроса использовал. А также у тех, чьи не использовал.
5. Собственную фамилию автор вплел (приплел) в ткань повествования из этических соображений. Хочешь делать персонажами других — умей сам быть персонажем. Короче, фамилию "Щеголев" в следующих частях буриме, если они будут кем-нибудь написаны, разрешается трепать и пачкать как угодно вплоть до того, что не упоминать вовсе.
6. Отношение автора к так называемому "национальному вопросу" очень спокойное, нормальное, можно сказать, никакое. Интонация некоторых шуточек, в которых предубежденный читатель обязательно разглядит что-нибудь нехорошее, просто взята из предыдущей части буриме. (Привет, Боря! Надеюсь, я ничем тебя не обидел, ни в этой оговорке, ни в тексте "Правдивых историй". Кстати, сознаюсь наконец, ведь это моя настоящая фамилия — доктор Кац! Раньше я писал под русским псевдонимом, потому что опасался преследования.)
ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ОТ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
(название рабочее)
Борис Штерн:
1. НАЕДИНЕ С МУЖЧИНОЙОднажды после дождя известнейшая писательница-фантастка Ольга Ларионова с двумя полными хозяйственными сумками стояла на остановке автобуса, чтобы ехать в Дом ленинградских писателей, что на улице Шпалерной-17. Там должен был состояться а-ля фуршет по поводу вручения Станиславу Лему Нобелевской премии. Подошел автобус ненужного ей маршрута, и Ольга услышала крик. Оглянулась. К ней бежал невысокий мужчина в пальтишке, с тортом на вытянутых руках и с бутылкой водки в кармане, за ним гнались два офицера милиции и кричали:
— Задержите его, задержите!
Близорукая Ольга конечно не хотела вмешиваться в погоню за преступником, но человек с тортом был так похож на Чикатило, что Ольга все-таки исполнила свой гражданский долг — подставила ему ножку. Преступник упал прямо в грязь, где шляпа, где ноги, где торт — можно себе представить. Подбежавшие милиционеры дико взглянули на Ольгу и успели вскочить в отходящий автобус.
Автобус уехал.
Ольга осталась наедине с мужчиной.
2. КИЕВСКИЙ ТОРТ
Ольга осталась наедине с мужчиной.
Мужчина был такой же близорукий. Одной рукой он искал в луже свои очки, со второй облизывал размазанный "Киевский торт". Ольге было очень неудобно, очень смешно и очень страшно — мужчина вполне имел право дать ей пощечину за такие дела, а удрать от мужчины с двумя полными сумками не было никакой возможности. Наконец мужчина нашел очки, выбрался из лужи и, сжимая кулаки, посмотрел на Ольгу. Конечно, это был не Чикатило, но Ольге он поразительно напоминал кого-то.
— Пся крёв!!! — грубо по-польски выругался мужчина, и Ольга с ужасом узнала в нем самого Станислава Лема, нобелевского лауреата, на встречу с которым она направлялась в Дом Писателей с двумя хозяйственными сумками, в которых была всякая всячина для а-ля фуршета — тот же "Киевский торт", водка, закуска и так далее, — все это покупалось в складчину между советскими фантастами по десять долларов с рыла. Ольга начала извиняться и счищать с Лема остатки "Киевского торта". Оставим Ольгу Ларионову наедине со Станиславом Лемом, и последуем за милиционерами.
3. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛИЦИОНЕРОВ
Эти милиционеры были не совсем чтобы милиционерами. Это были приезжие милиционеры — один из Москвы, другой из Минска, их звали Борис Руденко и Юрий Брайдер, один — майор, другой — капитан милиции. Дело в том, что они тоже писали фантастику и тоже спешили на Шпалерную-17, чтобы принять участие в чествовании Станислава Лема, но случайно вскочили не в тот автобус. Упавшего в лужу пана Станислава они не узнали, но женщина, подставившая ему ножку, показалась им знакомой…
— Вроде, тетка из наших… — сказал Руденко.
— Похожа на Людмилу Козинец, — согласился Брайдер. — Зачем она подставила ему ножку?
— Но ты же сам кричал ей: "Задержите, задержите!"
— Ты тоже кричал.
— Я имел в виду "Задержать автобус".
— Я тоже имел в виду автобус.
— Значит, она нас не так поняла. Нет, это не Людмила Козинец. Людмилу я хорошо знаю. Это Ариадна Громова.
Так они гадали и не замечали, что едут не на Шпалерную-17, а делают круг на конечной остановке и возвращаются обратно — туда, где остались Лем и Ларионова.
4. ПАН СТАНИСЛАВ
Лем, как известно, по происхождению никакой не поляк, а наш львовский еврей, похожий на одессита Бабеля или на Романа Подольного. Поэтому Ольга моментально нашла с ним общий язык…
Александр Щеголев:
Тем более, лауреат так до конца и не понял, почему упал. Уверенности, что его толкнули, не было. Гонясь за автобусом, он оставался погруженным в свои мысли, обдумывал ту неловкую ситуацию, в которую ввергло его неожиданное приглашение на банкет. В частности, решал сложную этическую задачу: следует ли ему признаваться, что он не просто не знаком ни с кем из ожидающих его писателей, редакторов и издателей, но даже не слышал о существовании кого-либо из них.
Беседа между подчеркнуто галантным (хотя и мокрым) мужчиной и воспрявшей духом женщиной велась, разумеется, на еврейском языке. На львовско-одесском диалекте — из уважения собеседников друг к другу. Они обсудили вчерашнюю церемонию награждения, что состоялась в рамках знаменитой конференции "Интерпресскон". Точнее, определенные странности, удивлявшие обоих. Нет, не было ничего странного в том, почему Нобелевский комитет решился-таки перенести церемонию из забытого Богом Стокгольма в престижный Репино. Но чем вызвано столь яростное возмущение значительной части гостей конференции? Неужели эти люди всерьез опасались, что Нобелевская премия может хоть как-то потеснить приз "Гамбургский Счет" (вожделенный для любого писателя контейнер в форме боксерской перчатки, содержащий десять килограмм плутония)? Смешно. Ведь масштабы премий несопоставимы! Далее — кто посмел похитить деньги, торжественно прибывшие из Стокгольма? В результате господин Сидорович, организатор конференции, вынужден был гасить скандал, вынув из бюджета незапланированные сто тысяч долларов — ничтожная, конечно, сумма для возглавляемого им банка, и все же. Наконец, откуда в роскошном Репино взялось столько нищих? Нищие буквально атаковали счастливого нобелевского лауреата, и тот покорно раздал им всю полученную премию — в течение одного вечера…
