Иван Родионов - Наше преступление
Кого вы осудите, тот понесет должную кару, кого оправдаете, тот невинен. Но огромные права налагают огромные нравственные обязанности перед пославшим вас обществом и государством. В наше страшное время, когда преступность не есть уже исключение из правила, а стала как бы общим правилом, когда преступления, особенно убийства, приняли эпидемический характер, вот как холера или чума, присяжным заседателям надо особенно осмотрительно и вдумчиво принимать те или другие судебные решения. Великий законодатель сказал: «Правда и милость да царствуют в судах». Милость – великое слово и знаменует собою высокое, великодушное деяние, но надо милость проявлять там, где ее не сочли бы за слабость, за потачку злым деяниям. По нынешним временам милость приходится оказывать не тем лицам, которые сидят на скамье подсудимых, а всему обществу, государству, той совокупности честных трудящихся миллионов людей, которые страдают от преступности и разнузданности порочных членов этого общества. Они, эти честные труженики, ожидают от вас ограждения своего спокойствия и безопасности, и вам, господа, больше, чем кому-либо другому, надлежит помнить мудрое народное изречение: «Одного злодея оправдать – семерых новых сделать». Действительно, оправдание одного убийцы дает надежду десяткам и сотням других кандидатов на убийц, что и им так же легко и просто сойдет с рук преступление, как сошло оправданным вами; наоборот, суровое, но справедливое осуждение одного преступника устрашает десятки и сотни других и удерживает от преступлений. Прежде чем решиться на убийство, каждому из таких кандидатов придет в голову беспокойная мысль: «А что как меня закатают так же, как таких-то и таких-то?» Ведь если законные кары не устрашали бы людей и не удерживали бы от преступлений, то зачем тогда, господа, и суд, зачем такая трата денег на огромный штат чиновников юстиции, зачем мы собираемся, зачем вызываем свидетелей, экспертов, подсудимых, потерпевших, зачем говорим речи за и против обвинения, выясняем малейшие подробности преступного деяния? Короче говоря, если держаться такой точки зрения, что суд не устрашает людей и не удерживает их от преступлений, то тогда зачем он? Тогда он не только бесполезное, но прямо вредное учреждение, потому что поглощает массу народных средств, не принося никакой пользы.
Тогда что же остается? Остается только упразднить этот суд, а каждому преступнику говорить: «Убил, мол, ограбил, обесчестил, сжег, – Бог с тобой, иди с миром, кайся, пусть совесть терзает и укоряет тебя». Ну, а если у человека и совести-то нет? А в наше время таких, не имеющих и признака совести, бесконечное количество. Он и рад, что ему дали свободу, он наделает десятки и сотни преступлений. Ведь люди различны. Сам Господь Бог не поровнял людей. Одного наделил высоким ростом, другого малым, одному дал прямой нос, другому горбатый, третьему совсем курносый и так дальше до бесконечности. Еще более различия между людьми по умственному и нравственному складу. Бывают убийцы по несчастию, невольные убийцы. И для иного такого убийцы одно сознание, что он пролил кровь другого человека, что причинил ему смерть, уже само по себе наказание, уже несчастие на всю остальную жизнь, потому что чуткая совесть его не даст ему покоя. Он, что называется, нигде не находит себе места, и никакие судебные кары не сравнятся с теми муками, какие такой человек испытывает, а для других, у кого совесть молчит или ее вовсе нет, каких бы преступлений они ни наделали, им все как с гуся вода. Они чувствуют себя так же превосходно после совершения убийства, как и до совершения его, а может быть, еще и лучше, веселее. Возьмем хотя бы сидящих перед вами подсудимых. Смертельно избив камнями приятеля, изрубив его топором, бросив его в поле захлебываться в собственной крови, эти господа пять-десять минут спустя преспокойно пьют в Хлябине водку.
Что же таким людям укоры совести? Где она у них, эта совесть? Да я уверен, что у них этой совести-то нет, иначе она не допустила бы их в такие минуты предаваться бражничеству. Несомненно, что людям подобного нравственного склада за всякое совершенное ими преступление необходимы кары погрубее, повещественнее укоров совести, иначе они не поймут, что убивать людей не дозволено.
Но я отвлекся и возвращаюсь снова к недосказанной мною мысли.
Если до конца придерживаться такого взгляда «непротивления злу» и этот взгляд осуществить на деле, в жизни, то, значит, добрых, трудолюбивых, хозяйственных людей, т.е. тех, которые создали государство и на своих плечах несут его через все препятствия и беды, отдать на произвол зверских инстинктов ленивых, пьяных, одичавших, преступных людей.
Что же тогда получится? Это нетрудно предугадать. На смену организованного в могучее государство общества явится анархия со всеми ее несправедливостями и ужасами. Охотники пожить чужим трудом, лентяи и преступники уничтожат трудящихся мирных людей, завладеют их имуществом, но, несомненно, оно не пойдет им впрок. Трудиться они не в состоянии – не такова их организация, промотают, пропьют все, что добыли грабежом и насилием, и в конце концов истребят друг друга. Вот единственный возможный конечный результат гуманного принципа «непротивления злу».
Так вот, господа, совестные судьи, проявите вашу милость и к государству, которое послало вас сюда, и к преступникам. Своим справедливым постановлением внедрите в отуманенные головы этих юношей, сидящих на скамье подсудимых, что кровь человеческая, жизнь человеческая даже и в наши скверные времена всеобщего помутнения все-таки не дешевле воды и водки; не делайте их вашим снисхождением способными пойти по той страшной дороге, на которую они так рано вступили. Вы своим справедливым, нелицеприятным приговором убережете их души от новых грехов, а пославшему вас обществу принесете двойную пользу. Первая, что избавите его от вредных членов, вторая, что суровым приговором над этими подсудимыми устрашите других неуравновешенных, склонных к преступлению натур и тем сохраните для государства много полезных жизней. Во имя этих общественных и государственных интересов я возлагаю на вас, господа, надежду, что вы вынесете обвинительный приговор.
X
оварищ прокурора с легким поклоном опустился на свое место. Он был доволен своей речью и особенно той несвойственной ему горячностью, которую проявил в ней, но тотчас же испугался мысли: не позволил ли он себе какого-нибудь жеста, какого-нибудь движения, неприличного для человека его круга, человека distingu?
Припомнив все, молодой юрист успокоился.
«Ну, теперь Бушуев накидает мне «галок» в своем резюме», – подумал он о председательствующем и тут же одновременно вспомнил и причину своего неизменно приподнятого радостного настроения. Причина эта – состоявшийся на днях давно жданный перевод на службу в Петербург, о котором третьего дня его уведомил отец-сенатор.
Речь товарища прокурора произвела сильное впечатление на слушателей.
Некоторые из публики передних рядов почти огорчились, что молодой юрист так кратко и точно доказал, что парни виновны и что опровергнуть его доводы невозможно. Но так думали только неопытные простаки. Люди опытные, наоборот, потирали руки, предвкушая удовольствие от того, как адвокат будет в пух и прах разносить доводы обвинителя.
Присяжным тоже понравилась эта речь. Никто из них уже не сомневался более, что перед ними сидят заведомые убийцы, которым никак нельзя дать ни малейшего снисхождения. Слушали почти все со вниманием, хотя и не все одинаково. Старшина-немец со своим налитым лицом и красной лысиной на круглой голове, сразу уходившей в плечи, так и замер в наклоненной позе, не шевелясь и не сводя выпученных глаз с оратора за все время; седенький старичок – приказчик, опершись подбородком на руку и наклонив одно ухо, тоже сидел неподвижно и смирно, как бы пригорюнившись, и слушал речь с кротким благоговением, как благочестивые простолюдины слушают чтение божественного писания; остальные, сложив руки на коленях, часто и осторожно отдувались, видимо от напряжения, с каким они слушали непривычные для их уха слова, но слушали внимательно, без сонливости, что заметно было по их оживленным глазам на волосатых лицах, и только один из присяжных все время клевал носом, и когда просыпался, каждый раз испуганно оглядывался на судей и, желая замаскировать непреоборимую дремоту, осторожно откашливался.
Адвокат встал из-за столика и энергично шагнул к присяжным.
Теперь его невысокая фигура вся была налицо от макушки, поросшей крепкими, черными, коротко остриженными волосами, до широких, слегка задранных кверху носков его больших ладьеобразных лоснящихся штиблет на чрезвычайно толстых подошвах. Казалось, изо всех пор его сытой, самоуверенной фигуры веяло несокрушимым благополучием и самодовольством. Об этом свидетельствовали румянец его полных щек, необыкновенно дружная, густая растительность на лице и голове, уверенная округлость как жестов, так и членов его фигуры, уже обложившейся слоем подкожного жирка. Чувствовалось, что минет годок-другой благополучного жития, и молодой адвокат отяжелеет и обрюзгнет. О том же благополучии и самоуверенности свидетельствовали и дорогого сукна новый черный фрак адвоката, его жилетка с вырезом, доходящим почти до основания брюк, его белая, твердая, как панцирь, манишка, наконец широкие брюки, сложившиеся резкими складками на подъемах ног.
