Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья
Мне вспоминается, как мы с Егором Исаевым отнесли первые фирсовские стихи Анатолию Софронову. Они ему понравились, приближалось всесоюзное совещание молодых, и подборку стихов смоленского поэта поставили в номер. Потом я слышал доброе слово о Владимире Фирсове от Александра Твардовского. А вскоре мне довелось редактировать книжку лирики молодого поэта «Зеленое эхо». С радостью за товарища я прочел в новом сборнике Фирсова «Чувство Родины» напутственное слово Михаила Шолохова: «Не так–то много у нас хороших поэтов, но и среди них найдется всего лишь несколько человек, говорящих о России таким приглушенно интимным и любящим голосом, который волнует и запоминается надолго. Владимир Фирсов принадлежит к этим немногим избранным»…
Нам вера давалась несладко…
С тоской избяного угла,
С печалью
Вдовы и солдатки
Она в мое сердце вошла…
Ничтожными кажутся
Речи
И громкая ложь заграниц
Пред верой,
Принявшей на плечи
Седой Мавзолея гранит.
Многим запомнились стихи орловца Дмитрия Блынского из книги «Иду с полей».
Что принес я с собой? На ладонях мозоли,
Запах лопнувших почек с весенних берез
Да тетрадку стихов, где–то сложенных в поле,
Где–то сложенных в поле в жару и в мороз…
Рифму я не вертел за столом по неделе
(Чем причудливей рифма, тем громче стихи).
На меня они сами, простые, глядели
То слезинкой цветка, то сережкой ольхи.
Задумывался поэт и над своей родословной, идущей от сельских бунтарей. Безвременная смерть унесла талантливого, самобытного поэта в расцвете сил. Хочется привести строки из стихотворения «Моя точка зрения», давшего название всему сборнику, вышедшему в издательстве «Молодая гвардия».
Соберемся мы, встречу празднуя,
Ну хотя бы на полчаса:
Речи разные, песни разные,
Очень разные голоса.
Только все–таки мы похожие,
Чем похожие мы — спроси:
Не случайные, не прохожие,
А хозяева на Руси.
Среди своих сверстников в этом стихотворении автор назвал и Владимира Гордейчева, очень своеобразного поэта с ярко выраженной публицистической нацравленностью. Хорошо о нем сказал третий их ровесник Владимир Цыбин: «Есть поэты, пишущие всю жизнь упорно и одержимо, почти не отклоняясь от основной, ведущей в их творчестве темы, с волевой мечтой о самой главной своей книге, о том, что она рано Или поздно напишется…
Владимир Гордейчев, по–моему, принадлежит к поэтам именно такого направления». Цыбин называет Гордейчева «поэтом остро–дискуссионного слова». И в этом есть своя правда. Мы помним гордейчевские стихи о патриотах, опубликованные много лет назад. И вот в новой своей книге «Пора черемух» поэт возвращается к любимой теме:
Пусть во всем, что сделано моими
твердыми ладонями,
живет
душу озаряющее имя,
знамя поколенья — патриот!
Владимир Цыбин прав, когда говорит о том, что его сверстник большего бы достиг, если бы пошел дальше не только в пафосном утверждении своих позиций, но и в эпической конкретности. Последняя поэма Владимира Гордейчева «Колыбель», где пафос подтвержден множеством зримых художественных деталей, обнадеживает.
Я давно слежу за стихами Виктора Яковенко. У него негромкий, но душевный голос. Поэт тонко ощущает родную степную ширь, бегущий по буеракам и щетинистому жнивью ветер, осенние листья, падающие на воду, «как шальные стрекозы». Особенно мне пришлась по душе «Иванова роща», напечатанная в «Огоньке». И вот новый цикл «Родной земли очарованье», в запеве как бы продолжающий мотивы первого. В наших журналах и даже газетах появляется много стихов о природе. В одних из них — свежесть лугов и лесов, а в других, пожалуй, больше свежести одеколона. В стихах же Виктора Яковенко природа ощущается очень непосредственно.
И все же самые большие удачи у Яковенко не в стихах о природе, а в стихах несколько иного плана, я бы сказал, психологического. Вот «Прямота»:
Всем существом я ненавидел
Глухой над ухом шепоток,
И в чистом и в нечистом виде
Огульность лжи
И мелочь склок,
И доверительность секрета —
Чужого таинства клочок,
И ускользанье от ответа
В свое запечье, как сверчок…
Такие стихи не могут оставить читателя равнодушным. Они будят, беспокоят, заставляют задуматься, ибо обращены и к сердцу и к разуму. Лирический цикл Виктора Яковенко «Родной земли очарованье» — явление интересное, ибо рождено оно гражданской и поэтической зрелостью.
Мне вспоминается, как я впервые познакомился с молодой архангельской поэтессой Ольгой Фокиной, тогда еще студенткой Литературного института имени Горького. Шло открытое комсомольское собрание. Фокиной поручили сделать доклад «О моральном облике молодого литератора». Это был не обтекаемый доклад. Ольга говорила горячо, непосредственно, называя имена, то и дело обращаясь к слушателям. В зале кое–кто вел себя шумно, перебивал докладчика. Ольга плакала после доклада. Думала: не получился. Да нет же — получился! Дело не в аплодисментах, а в растревоженных сердцах. Вот эту чистоту, страстность, растревоженность ощущаешь, читая книгу стихов Ольги Фокиной «Сыр–бор», которая вышла под редакцией Николая Сидоренко в издательстве «Молодая гвардия».
«Книга Ольги Фокиной «Сыр–бор» — это весенний цвет. Должно ждать творческого лета, доброплодного, ягодного, — пишет старейший северный писатель Б. Шергин. — Здесь дыханье чистое, здоровье душевное, зренье светлое».
Двое над обрывом стоят:
Темная осанистая елка,
Подальше от края — елка–мать,
Держит за подол свою девчонку.
Пушистую,
Ершистую,
Ту, что к самому краю
Побежала, играя.
И притихла на краю,
Свесив ноженьку свою…
Полусказочный образ молодой, «пушистой, ершистой» елки сливается с образом самой поэтессы, влюбленной в свой суровый северный край. Много книг вышло у Ольги Фокиной с той поры. Вот большой сборник из «Библиотечки северной поэзии». Читаю две строки:
Не по–зимнему свеж и влажен,
Этот ветер весенним не был…
И вспоминаю, как я писал предисловие к первым стихам северной поэтессы, опубликованным в «Литературе и жизни». А образы елки и ершистой елочки не выходят из головы.
Любовь к родной уральской земле и ее людям чувствуется и в лирике Валентина Сорокина. Ей свойственны образность и афористичность. Вот начало стихотворения «Багряные соловьи».
«Все из огня, и все уйдет в огонь!» —
Мой дед, бывало, молвит на гулянке…
И высекала глыбная ладонь
Огонь любви из маленькой тальянки.
А когда мудрый дед умер — юный внук зажег в память о нем «огромное неистовое пламя». Недаром его потом полонила «клокочущая музыка мартена». Эти темпераментные, поэтические образы родил непосредственный трудовой опыт. Вот поэт рисует живого рыжего лисенка, а память ему подсказывает заводские ассоциации, вырастающие на наших глазах в неожиданный, своеобычный образ: «Лисенок — брат огня».
Поэт не скупится на детали Урала военных лет, бережно хранимые в душе:
Мы горели живьем
У ковшей прокопченных,
Тупорылой кувалдой
Махали до слез,
Но зато под Москвою
Фашист кипяченый
В нашу землю по ноздри
Со свастикой вмерз.
В суровый быт врывается сказка–мечта об оранжевом журавленке, про которого рассказала будущему поэту его добрая мать, простая русская женщина. С мечтой легче было переносить военные тяготы.
Я сын России, гордой и крылатой,
Я за нее на дружбу и на драку
Всегда готов!..
Так от всего сердца восклицает поэт в другой своей лирической поэме «Забытые сумерки». И эти строки воспринимаешь не как декларацию, а как сыновнюю клятву. В поэме много живых примет современности, контрастирующих с воспоминаниями о трудном военном детстве, где корова с ее чудо–молоком воспринималась голодными детишками как спасительница. Светлой памяти павших солдат посвящена поэма «Обелиски».
Если в стихи и поэмы об Урале вложена вся любовь, вся жизнь поэта, то цикл «За журавлиным голосом», повествующий о поездке в Среднюю Азию, воспринимается как путевые очерки в стихах. Естественно желание расширить рамки своего творчества, но хотелось бы, чтобы при этом не терялась глубина.
