Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья
Если в стихи и поэмы об Урале вложена вся любовь, вся жизнь поэта, то цикл «За журавлиным голосом», повествующий о поездке в Среднюю Азию, воспринимается как путевые очерки в стихах. Естественно желание расширить рамки своего творчества, но хотелось бы, чтобы при этом не терялась глубина.
Книга «Лирика» сопровождена предисловием критика и литературоведа Александра Макарова, который в свое время поддержал талантливого рабочего поэта Александра Люкина, безвременно ушедшего из жизни. Хорошо, что известный критик был последователен в поддержке самородков из рабочего класса. И все же он ошибался, когда писал, что воспевание «простых парней–работяг, дышащих вечным пламенем отваги», дается поэту менее, чем лирические раздумья. Тем–то и хороши обе книги Валентина Сорокина, что в темпераментных стихах и поэмах о его сверстниках и в страстной лирической исповеди, говоря словами того же Макарова, «бьется неугомонное сердце и беспокойная мысль».
Одно время замечательный народный поэт Алексей Кольцов стал писать философские стихи. Они получались хотя и умозрительные, но не так уж плохие. Но это был не Кольцов. То, что удавалось Баратынскому, не удалось голосистому степному певцу. Каждому свое. Об этом я невольно вспомнил читая стихи Ивана Кашпурова, в которых, кажется, враждуют два поэта. Один бесстрастный наблюдатель, тянущийся к скучной описательности, не прочь пофилософствовать на «вечные темы», и другой — горячий поэт, близко принимающий к сердцу жизнь народную.
К лучшим произведениям поэта относятся поэма «Андреев», песнь о нелегкой и прекрасной судьбе знаменитого русского балалаечника. Так и чувствуешь голос звонкой русской балалайки, возрожденной Андреевым:
Но тут метнулись пальцы броско,
Стряхнув со струн тоски снежок,
И словно в зал зашли березки
И стали весело в кружок.
И поплыли светло по сцене
Под звуки русской плясовой,
А сами пахли свежим сеном,
Ромашкой, мятой луговой.
В новой своей книге «Соколиная песня крыла» Феликс Чуев, авиационный инженер, сын летчика, отдавшего жизнь за Родину, мечтает «остаться летящим, как Чкалов, и, как Лермонтов, молодым». Окрепли лирические голоса моего земляка Игоря Чернухина, Геннадия Серебрякова, Евгения Антошкина…
Радует, что многие наши поэты, которых вчера называли молодыми, свято берегут традиции своих отцов, пытаются во весь голос говорить от имени ровесников — покорителей целины и бурных сибирских рек.
О ЖИЗНИ И ЛИТЕРАТУРЕ
ПОДВИГ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Два наших звонкоголосых поэта — Владимир Маяковский и Сергей Есенин говорили о большом влиянии на их творчество поэзии Александра Блока. Его называли совестью русской интеллигенции. Удивительна и в то же время закономерна судьба поэта, порвавшего декадентские путы и первым в поэзии изобразившего Октябрь и революционный народ. Подвиг Блока будет жить в веках.
Книга Бориса Соловьева «Поэт и его подвиг» (творческий путь Александра Блока) выдержала за короткий срок три издания, отмечена Государственной премией имени Горького. Это серьезное, доказательное и темпераментное исследование. Больше того. Я бы назвал ее творческим подвигом известного литературоведа и критика.
Не затушевывая заблуждений и метаний Александра Блока, автор этой интересной монографии убедительно доказывает, что все творчество поэта — шаг за шагом — как, безусловно, и размах исторических событий подготовили гигантский взрыв, приведший к созданию поэмы «Двенадцать». Ненависть к старому миру уже просвечивалась во многих более ранних произведениях Блока, как бы предвосхищавших его Октябрьскую поэму.
Я, как и многие читатели, уверен, что правда на стороне Бориса Соловьева в споре с А. Гореловым, автором книги «Гроза над соловьиным садом», протестующим против героизации биографии Блока и утверждающим, что «в действительности все было весьма запутано». Б. Соловьев й не пытается подвести Блока к «Двенадцати» «прямиком, строевым шагом», но и не рисует творческий путь поэта полностью запутанным в болотном тумане декадентства.
Автору книги «Поэт и его подвиг» удалось воспроизвести душную историческую обстановку, в которой родилась протестующая лирика Блока, его оригинальная драматургия. Предчувствие поэтом надвигающейся грозы, жажда ее ощутима и в его поэмах «Возмездие» и «Двенадцать» и, наконец, в его программной статье «Интеллигенция и Революция».
Андрей Белый, литератор сложной судьбы, близко знавший Александра Блока, в свое время сказал: «…Понять Блока — понять связь стихов о «Прекрасной Даме» с «Двенадцатью»…»
Поэт, дерзнувший первым изваять бурлящую, обжигающую революционную действительность стал великим. Скромнейший Блок, завершив главное произведение своей жизни, сказал:
— Сегодня я — гений.
Революционные массы сделали крылатые строки из поэмы «Двенадцать» своими лозунгами. «Вперед, вперед, вперед, рабочий народ!» «Товарищ! Гляди в оба!» «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…» «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг». Эти строки подхватили газеты, улицы, окопы. Устами поэта говорила грозная эпоха.
В своей поэме Блок издевается над лозунгом буржуазных демагогов «Вся власть Учредительному собранию!» и высмеивает болтунов из «учредилки». Едко и метко рисует поэт образ умирающего старого мира, который когда–то называл «страшным».
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос,
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
Не забывает Блок и адвоката этого старого мира.
…Длинные волосы
И говорит вполголоса:
— Предатели!
— Погибла Россия!
Должно быть, писатель —
Вития…
Озлобленные «витии» не остались в долгу. Против Блока объединились его бывшие «друзья» и враги, начавшие ожесточенно травить поэта. Борис Соловьев не наводит «хрестоматийный глянец» на отношения Блока с Д. Мережковскими 3. Гиппиус, а рисует их во всей противоречивой сложности. Когда–то эти люди, демагогически называвшие себя «пророками революции», поддержали первые шаги юного поэта, но в дни Октября он раскусил их контрреволюционное нутро, наотрез отказался сотрудничать в их антибольшевистской газете и порвал с ними:
— Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили.
Робкий Андрей Белый советовал Блоку: «…По–моему, ты слишком неосторожно берешь иные ноты. Помни — тебе не «простят» никогда»…
Иван Бунин, присутствовавший на выступлении чтеца Октябрьской поэмы, горячо встреченного демократическими поклонниками Блока, тут же выступил с разгромной речью. Классовая ограниченность не позволила Бунину оценить это гениальное произведение, в котором он увидел «нечто вульгарное», «лубочное». «Отсюда, — заключает Б. Соловьев, — поразительная для большого художника слепота и глухота в оценке одного из самых замечательных явлений русской поэзии».
В «Двенадцати» таилась такая взрывчатая сила, что заокеанские белоэмигранты до сих пор шипят в ее адрес:
— Увяла, обветшала…
А гениальная блоковская поэма живет и будет жить. На мой взгляд, она оказала заметное влияние не только на нашу поэзию («ГлавнаяУлица» Демьяна Бедного, поэмы Маяковского, Есенина, Багрицкого, «Мать» Дементьева и другие), но и на прозу («Железный поток» Серафимовича, «Разгром» Фадеева, проза Веселого, Бабеля и других).
Поэма «Двенадцать» служила и служит образцом для моего фронтового поколения, для моих товарищей по перу и для меня лично. Подвиг Блока вдохновлял нас и еще многие поколения будет вдохновлять на смелые искания, на гражданское мужество.
Многолетний труд Бориса Соловьева о творческом пути Александра Блока гармонически сочетает большую любовь к поэту с высокой требовательностью к нему.
ЕСЕНИНСКОЕ
Мой отец — старый большевик, уроженец берегов Оки, очень любит стихи Сергея Есенина. Помню, у отца был большой есенинский однотомник, который он возил с собой по совхозам и колхозам Центрально–Черноземной области. Отец долго переживал, когда перед самой войной этот однотомник исчез.
Смерть Есенина в моем детском восприятии почему–то слилась со смертью Маяковского. Мне кажутся однобокими людьми те, кто противопоставляет этих двух замечательных поэтов. И очень понятно признание Бориса Ручьева о том, что он учился у обоих великих русских лириков.
С большим интересом в свое время я прочел воспоминания Николая Вержбицкого о том, как он сопровождал Есенина и Маяковского в Тбилиси во время посещения ими могилы Грибоедова. Меня очень взволновал этот, я бы сказал, символичный эпизод. Родились стихи «Два поэта», опубликованные в газете «Литература и жизнь».
