Илья Эренбург - Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.
Немцы не взяли Ленинград измором. Под бомбами, под снарядами старики и женщины работали. Они подносили оружье фронту. Ленинград был фронтом, и фронт был Ленинградом.
Россия пришла на выручку. В прошлую зиму по льду шли грузовики: везли городу хлеб. Летом смелые моряки охраняли путь через Ладогу. Летчики проносили ценный груз под вражескими орудиями. Настала вторая осень осады. Героически рабочие проложили по льду колею. Немцы накинули петлю на шею Ленинграда. Но Россия не дала им стянуть узел. И вот настал торжественный час: Красная Армия рассекла петлю. Каждый метр был немцами укреплен, любая пядь была фортом. Вчера несколько слов потрясли мир: путь на Ленинград свободен.
Наше наступление похоже на великую очистительную бурю. С каждым днем она растет и крепнет. Она охватывает новые фронты. Она ломит немецкую силу. Что-то треснуло в сердце вчерашних завоевателей.
20 января 1943 г.
Эпилог
В Сталинграде наши войска выкурили из норы последних фрицев. Коллекция военнопленных обогатилась еще несколькими генералами. После долгих месяцев боя впервые над Сталинградом воцарилась благословенная тишина. Давно Седан стал нарицательным именем: судьба армии Наполеона III, окруженной пруссаками, приводилась как пример бесславного поражения. Пусть немцы больше не говорят о Седане, Пусть теперь они повторяют: «Сталинград». Поражение 6-й немецкой армии назидательней Седана. Они шли к Волге, самодовольные, опьяненные топотом своих шагов. Они свезли под Сталинград многообразную технику. Они кричали: «У нас множество танков! У нас шестиствольные минометы! У нас лучшие в мире бомбардировщики!» Главнокомандующий германской армией, ефрейтор, больной манией величия, 30 сентября развязно рявкнул: «Я говорю, что Сталинград будет в ближайшие дни взят моими солдатами». Он может сейчас поглядеть на Сталинград — его генералы один за другим сдаются в плен. Мощная техника Германии не помогла фрицам. Железо не воюет. Железом воюют. У наших солдат в груди священный огонь, и теперь мы считаем сотнями, тысячами захваченные трофеи: самолеты, танки, орудия, минометы. Берлин от горя не поумнел, а поглупел. Вот как берлинское радио золотит горькую пилюлю: «Наше военное руководство в Сталинграде, перед тем как сдаться русски, уничтожило все документы. Этим наши герои приготовили себе еще один камень для памятника». Хорош будет этот памятник битым фрицам! Может быть, на его цоколе они напишут: «Сдаваясь в плен, отважно сожгли приказы о реквизиции и наиболее пикантные дневники». Бумаги было легче уничтожить, чем орудия.
Чувствуя, что сожженные бумаги мало утешают немцев, берлинское радио сообщает: «В северной части Сталинграда наши войска сражаются еще более стойко». Это немцы говорили по радио 2 февраля. А в это время в северной части Сталинграда фрицы всех званий деловито спрашивали красноармейцев: «Битте, где здесь плен?»
Осенью Гитлер во что бы то ни стало хотел взять Сталинград. Он мечтал об этом напряженно, навязчиво: победа ему была нужна, как опора, как стена, Он уперся в стону, и стена рухнула. Он кричал на своих генералов: «Взять Сталинград!» Он швырял ордена. Он грозил непослушным. Он пригнал к Волге свои лучшие дивизии. Он потратил на Сталинград сотни и сотни тысяч немцев. Он не хотел признать себя побежденным. Сталинград стал для бесноватого ефрейтора вопросом престижа. Он завел свою отборную армию в капкан. Он кричал: «Вы триумфаторы». Пусть полюбуется теперь на своих «триумфаторов»: они жалки и ничтожны, эти пойманные в западню мелкие хищники, воры с крестами на груди. Боец глядит на пленных генералов и усмехается: «Довоевались!»
Немцы называют окружение «котлом». Что же, большой сталинградский котел откипел. Но немцам теперь приходится привыкать к окружениям: котлов и котелков довольно много, в каждом из них варятся фрицы. Мы теперь тоже кое к чему привыкли: мы привыкли бить немцев оптом, и это дело мы доведем до конца.
3 февраля 1943 г.
Харьков
За двадцать месяцев войны мы закалились. Мы привыкли не только к бомбам или к минам — мы привыкли к испытаниям. Войну начали юноши, полные розовых иллюзий. Войну кончат суровые солдаты, разучившиеся удивляться. Мы знаем, что пережил Харьков под немцами. Мы видим повешенных на балконах, папки гестапо, слезы поруганных девушек. Мы освободили! Харьков, и вот он снова под пятой немцев. Они мстят жителям за свои поражения. Они мстят им за слезы радости. Они мстят им за месяц свободы.
Еще сильнее наша ненависть в немцам. Еще строже наши лица. Еще суше наши слова. Мы поклялись, что мы уничтожим немецкую армию, и мы ее уничтожим.
Гитлер после Сталинграда думал об одном: как восстановить свой престиж, как подпереть зашатавшийся трон? Он собрал на коротком участке фронта крупные силы и начал контрнаступление. Гитлер кинул свои дивизии, взятые на Западе. Он добился успеха. С горем мы оставили наш город. Но Гитлер не взял реванша за Сталинград. Он не нашел в Харькове двадцати русских дивизий. Он не взял в плен наших генералов и бойцов. Он взял руины многострадального города. Это вряд ли очень весело для Гитлера. Недаром его шутенок Геббельс позавчера объявил немцам: «В эту зиму мы понесли немалые потери не только в завоеванной территории, но в вооружении и, что самое главное, в людях… Мы должны быть готовыми к новым тяжким испытаниям. Мы еще не перевалили через гору». Они и не перевалят через гору. Они взяли Харьков, но они не могут воскресить своих дивизий, погибших под Харьковом, — «Адольфа Гитлера» или «Великой Германии».
Что они взяли вместе с развалинами домов? Трупы своих соотечественников.
Наш главнокомандующий маршал Сталин неизменно говорит правду армии и народу. В горькие дни отступления он вдохнул в нас бодрость. В дни наших побед он напомнил нам, что враг еще не разбит, что немец еще силен, что раненый зверь способен причинить много зла.
Мы знаем, что потеряли немцы в Сталинграде. Мы помним о Миллерове, о Ростове, об окруженных или разбитых немецких дивизиях. Теперь не весна 1942 года. Теперь весна после Сталинграда, после белого платочка Паулюса, после Касторного. Мы уничтожили десятки лучших дивизий Германии. Мертвые не пойдут на Дон. Призраки не способны повторить «похода на Кавказ».
Где Муссолини чествует своих последних мушкетеров? Не в Баку, в Риме. Чудом уцелевшие мадьяры пьют валерьянку в Будапеште. На свете стало мало румын — Антонеску… и обчелся. Кем заменит Гитлер своих вассалов? Кем он заменит мертвые дивизии? Гитлер латает свой кафтан. Он тащит дивизии из Франции. Но что с ним будет, когда Франция перестанет служить домом отдыха для битых фрицев, когда она станет полем боя?
Нелегко нам было отдать Харьков. Насторожились города и села, едва вздохнувшие после долгого рабства. Отстоять их — вот первая задача нашей армии. Не дать в обиду ни одной женщины, ни одного ребенка. Отплатить за Харьков — такова вторая задача. Наш ответ один в дни хороших сводок и в дни плохих: смерть немцам! Мы смотрим вперед не на одну версту. Мы видим перед собой ни один час. Мы знаем: эта война — жестокая и страшная война. Это война за нашу жизнь. Мы знаем также: каковы бы ни были горести дня — мы должны победить, и мы победим.
16 марта 1943 г.
Свет в блиндаже
Июнь
Это было год тому назад. Короткая июньская ночь казалась Москве обычной. Люди, засыпая, мечтали о летних каникулах, о горах Кавказа, о синем море Балаклавы. Это была ночь на воскресенье, и в клубах молодежь танцовала. На подмосковных дачах влюбленные говорили о том, о чем говорят влюбленные всех стран и всех времен. Москва поздно проснулась. Люди завтракали, когда в густой медовый полдень лета вмешался взволнованный голос диктора. Мы узнали, какой ночью была та ночь. Война… Это слово прозвучало непривычно, как первый крик сирены. Прошел год. Это слово стало жизнью.
Люди с большим сердцем отдают самое дорогое не задумываясь. Большие народы не мерят своих жертв. Россия все дала, чтобы только отстоять свою свободу. Кто расскажет, как тяжело было взорвать Днепрогэс — гордость советского народа? О Днепрогэсе писали газеты всего мира, но мы знаем тысячи и тысячи других жертв. В украинском селе колхозница Мария Глушенко сожгла свою хату, чтобы хата не досталась немцам. Это был просто дом, но для семьи, которая в нем жила, это был свой дом, это был мир. Рука Марии Глущенко не дрогнула…
Человек, сызмальства привыкший к избытку, не знает цены вещам. В старой, дореволюционной России богатство было достоянием немногих. Можно ли понять, что такое домны Магнитки, не вспомнив о курной избе? Лапти были не только обувью, лапти были символом. Миллионы и миллионы вместо подписи покорно ставили крестик. Посаженные деревья только-только начали приносить плоды. Мы жертвовали не наследство, не шальную, приблудную деньгу, но добро, оплаченное потом героического поколения. Крым дышал запахом пороха и муската: сухая земля впитала вино. В Витебске горели склады с сукном. Люди жертвовали всем.
