Владимир Бобренев - Без срока давности
Невеселые размышления Лаврентия Павловича прервал резкий звонок правительственной «вертушки». Берия вздрогнул от неожиданности. Первое, о чем сразу подумал, — это что Ежову каким-то невероятным образом уже стали известны его мысли и тот все же сумел натравить на него Сталина.
Берия поднес трубку к уху.
— Зайди, Лаврентий. Поговорить надо, — донесся оттуда хрипловатый голос.
— Есть, товарищ Сталин. Сейчас буду.
Через пятнадцать минут Берия был уже в Кремле. Сталин стоял лицом к окну и попыхивал трубкой.
— Знаешь, Лаврентий, — не поворачиваясь к собеседнику, заговорил он, — сегодня ночью мне приснился странный сон. Слышишь? Будто я опять нестриженый парнишка и оказался в семинарии. Медленно спускаюсь по каменной лестнице в темный подвал. Внизу холодно, сыро, я босиком, а вокруг беснуются крысы. Понимаешь, как сейчас вижу — такие огромные, жирные твари. Серые, злые. Задевают мои ноги мерзкими хвостами, царапают и хищно зыркают на меня своими маленькими, отвратительными глазками. Я закричал, стал их отшвыривать. А они прыгают, шуршат. С криком, наступая на них, побежал назад. Понимаешь, давлю их босыми ногами, крысы визжат, извиваются, корчатся…
Сталин выдержал паузу и обернулся. Лаврентий стоял бледный, словно мертвец. Ведь буквально за секунду до звонка из Кремля он вспомнил о страшном способе расправы с врагами народа в тюрьме НКВД — с использованием голодных крыс. И надо же, Сталин заговорил про этих же тварей.
— Выскочил я из подвала наверх, а там отец мой покойный стоит — и почему-то в черной поповской сутане. Но без креста. Я к нему: «Убей их! Пускай замолчат!» Отец спокойно вынул спрятанный на груди небольшой мешочек и стал из него вытряхивать в подвал белый порошок. Прошло несколько минут — и крысиный вой стих. Я со страхом заглянул в подвал и вижу, что все крысы лежат мертвыми на спинах со звериным оскалом. Лишь последние две корчатся в предсмертной агонии. Отец повернулся ко мне и тихо произнес: «Накормил я их отравой. Видишь, все передохли. Просто все делается, сынок». И тут я проснулся.
Сталин прошелся по кабинету, думая о чем-то своем. Потом сел на стул и стал выбивать пепел из погасшей трубки.
— Слушай, Лаврентий, ты в снах разбираешься? — обратился он к Берии.
— Немного, товарищ Сталин, — почти шепотом ответил Берия.
— И что означает такой сон?
Сообразительный мингрел на мгновение призадумался, а потом выпалил без запинки:
— Говорят, схватить и убить во сне крысу означает презрение к человеческой низости и предвещает успех в любом деле. Словом, победу!
Сталину ответ понравился.
— Да, мы должны быть беспощадны, — снова заговорил великий вождь, ковыряясь в трубке и не глядя на своего подданного. — Я так думаю, врагов надо истреблять. Проявлять к ним жалость нельзя.
И снова Сталин в упор посмотрел на Берию, и тому показалось, что у него сейчас остановится сердце, настолько напряженным и тяжелым был этот взгляд. Сталин неторопливо выбил остатки пепла в пепельницу, набил трубку новым табаком, но тотчас раскуривать не стал, а просто взял трубку в рот, наслаждаясь ароматом свежего табака.
— Но мне не всегда нравится, как это делает товарищ Ежов. Списки, аресты, пытки, «тройки», трибуналы, расстрелы… От этих методов, конечно, нельзя отказываться, но ведь существуют и другие. Разве сложно ликвидировать опасного человека тихо, чтобы не было всей этой трескотни. Как ты думаешь, Лаврентий?
— Конечно, можно.
— Мне известно, что в НКВД ты стал лично курировать нашу спецлабораторию. Это хорошо. Такие вещи всегда должны находиться под нашим постоянным наблюдением, — помедлив, негромко рассуждал Сталин. — Я полагаю, ты мне подробно доложишь, как там идут дела…
В который уже раз Коба испытующе посмотрел на Лаврентия. Тот молчал, раздумывая, как отреагировать на сказанное. В лабораторию спецядов, которую сам же Сталин приказал курировать лично Берии, он не заходил уже больше недели и плохо представлял, что сейчас там происходит. Особенно после ежовских чисток. Если сейчас Сталин повторит свою просьбу рассказать о положении дел в лаборатории, а заместителю наркома нечего будет ответить, генсек сразу же поймет, что Лаврентий своей работой в полном объеме не занимается.
Наступила продолжительная пауза.
— Но о лаборатории поговорим не сегодня, — наконец произнес Сталин, и у Берии сразу отлегло от сердца. — Скажи, Лаврентий, ты не догадываешься, зачем я тебя вызвал? — спросил вождь, опять уперевшись в него взглядом.
Берия похолодел от этого вопроса. Сейчас скажет, что плохо, мол, работаешь, не справляешься с поручениями, а потом задвинет земляка на край света. Коба любил проделывать со своими подданными и не такие штучки.
— Я слушаю вас, товарищ Сталин, — с дрожью в голосе проговорил Берия.
— Так вот, Лаврентий… — здесь вождь выдержал, пожалуй, самую длинную паузу, — объявляю тебе, что с завтрашнего дня ты назначаешься наркомом внутренних дел…
В течение нескольких последующих секунд Берия стоял неподвижно, точно ослышался, но наконец, осознав смысл сказанного, просияв и вытянувшись по стойке «смирно», выкрикнул:
— Клянусь, что буду верным слугой партии и лично вашим, дорогой товарищ Сталин! Ни один враг не уйдет от нас живым. Я воздвигну вокруг вас такую неприступную стену, за которую ни одна вредная тварь не проползет. Я… Я, товарищ Сталин…
— Приступай к делу, Лаврентий, — перебил его Сталин. — Постановление о снятии Ежова и переводе его на другую работу завтра утром будет лежать на твоем столе в кабинете наркома внутренних дел. Уверен, что ты справишься.
Берия ликовал: наивно-улыбчивый карлик свергнут! Эпоха Ежова завершилась. Наступали новые времена.
Глава 2
В кабинете заведующего организационно-плановым отделом Центрального санитарно-химического института, находящегося в ведении Народного комиссариата здравоохранения, зазвонил телефон. Время было обеденное, но заведующий Григорий Моисеевич Могилевский на этот раз в столовую не пошел, а, закрывшись, решил перекусить прямо на рабочем месте. Жена накануне сделала бутерброды с салом, отварила картошки и с маслом положила в стеклянную банку, а чай Могилевскому принесла секретарша.
Григорий Моисеевич не успевал с годовым отчетом, а не успеть было никак нельзя, вот он и сокращал перерыв таким образом ровно наполовину, выкраивая время для составления отчетности. И вот только он открыл крышку банки, взял ложку, приготовившись съесть томленную в масле картошку вприкуску с хлебом и салом, как зазвонил телефон.
Григорий Моисеевич с ненавистью посмотрел на аппарат, не желая брать трубку, ибо у него по правилам внутреннего распорядка сейчас законный обеденный перерыв и он имеет полное право вообще не находиться в служебном кабинете, а стоять в очереди в наркоматовской столовой. Но, с другой стороны, ему мог звонить начальник. Тот сидит на диете — ест фрукты, пытаясь согнать нездоровую полноту, и прекрасно знает, что Могилевский зашивается с отчетом и в последние дни в столовую не ходит. Поэтому не взять телефонную трубку тоже было нельзя. И Григорий Моисеевич, тяжело вздохнув, снял ее и приложил к уху.
— Товарищ Могилевский Григорий Моисеевич? — жестким тоном спросил незнакомый голос.
— Он самый вас слушает, — ответил Могилевский, и сердце его почему-то сразу екнуло.
— Вас беспокоит комиссар НКВД Алехин. Не могли бы вы завтра в четырнадцать ноль-ноль быть у меня?
— Где — у вас? — с робостью в голосе спросил Могилевский.
— Как — где? — Алехин на другом конце усмехнулся. — На Лубянке, где же еще. Пропуск вам я закажу, там будет все написано, а наши товарищи вас встретят и проводят.
— К-к-куда проводят? — заикаясь, спросил завотделом.
— Ко мне в кабинет.
— Это срочно, сейчас?
— Ну почему же — сейчас. Говорю же — завтра, в четырнадцать ноль-ноль. Договорились?
— Да-да, конечно, завтра. Я со всей душой, — продолжал мямлить парализованный страхом Могилевский. Но все же решился полюбопытствовать: — А по какому вопросу меня вызывают? Скажите, если не секрет, может, нужно подготовиться?
— Вы, насколько я знаю, возглавляли токсикологическое отделение Центральной санитарно-химической лаборатории Наркомздрава, — скорее констатируя, чем задавая вопрос, произнес Алехин.
— Да, было такое дело. Возглавлял. Но недолго… — окончательно теряя уверенность, проговорил Могилевский.
— А потом аналогичную лабораторию во Всесоюзном институте экспериментальной медицины?
— Аналогичную, — холодея, подтвердил Григорий Моисеевич, припоминая один из самых неприятных эпизодов в своей московской биографии, приключившихся с ним именно в этом учреждении.
— Вот и чудесно. На эту тему и поговорим, — добил его Алехин и положил трубку.
