Лидия Чуковская - Борис Житков
Чувствуется, что это обывательское, самодовольное "то-то", обращенное к творцу и труженику, ненавистью гложет Житкова. Камкин - человек будущего общества, созидатель, художник, Житков его в обиду не дает. И в большой повести Житкова, как и в его маленьком очерке "Чудаки", победа остается за тем, кто, быть может, не умеет "стрельнуть трешку", но умеет воплотить свою творческую фантазию в жизнь: гениальный изобретатель находит средство на расстоянии заставить аппарат слушаться не грабителя, а его, Камкина. Злорадное "то-то", сказанное монтером, было преждевременным. Торжество принадлежало не ему, хотя он умел не только "стрельнуть трешку", а и банк ограбить, - победил человек-творец, человек-созидатель, работающий для счастья человечества.
ГЛАВА II
Житков не сразу овладел сложным сочетанием остроты, занимательности сюжета с глубиной социальных и психологических характеристик, - сочетанием, которое постепенно сделалось основной чертой его творчества.
Задача найти и создать это сочетание стояла не перед одним Житковым, а перед всей советской литературой.
День ото дня ширился круг тем, находящих свое воплощение в детской литературе. Партия требовала, чтобы детям рассказано было о гражданской войне, о великом строительстве, о последних достижениях науки, о пятилетнем плане, над выполнением которого героически трудились советские люди, о далеком прошлом нашей родины, о революционной борьбе рабочего класса у нас и за рубежом, и рассказано с заразительным увлечением, не мертво и сухо, а занимательно - "без трафаретности и схематизма", без "упрощенчества", как записано в одном из постановлений ЦК партии. Известно, что требование занимательности, наряду с требованием высокой идейности, предъявляли к детской литературе еще революционные демократы 60-х годов; так, Добролюбов писал, что детские книги должны быть "по содержанию дельны и в то же время интересны"; Горький, продолжая и развивая эту традицию, утверждал, что надо уметь самые сложные и ответственные политические и научные темы преподносить детям увлекательно, легко и "забавно".
Каждый из крупных мастеров советской литературы для детей - Гайдар, Пантелеев, Сергей Григорьев, Кассиль, Паустовский, Ильин, Бианки, Катаев, Тихонов, Каверин - искал средства сочетать богатство и подлинность материала с остротой сюжета, каждый на свой лад, по-своему, в соответствии с особенностями своего дарования добивался того, чтобы книга была "дельна" и в то же время "интересна".
Того же своими средствами, своими путями добивался и Житков. Пути эти были сложны.
В 1924 году издательство "Время" выпустило первый сборник рассказов Житкова. Сборник назывался "Злое море" и состоял из пяти новелл: "Мария" и "Мэри", "Над водой", "На воде", "Под водой", "Коржик Дмитрий".
В 1925 году вышла новая книжка рассказов Житкова, на этот раз в Гизе "Морские истории". Она состояла из рассказов: "Джарылгач", "Голый король", "Дяденька", "Компас", "Черная махалка".
Действие в рассказах, помещенных и в том и в другом сборниках, происходит на море - "на воде", "над водой" или "под водой", а если и на земле (как в рассказе "Дяденька"), то тоже в таком месте, где люди заняты морским делом - на судостроительном заводе. В названии и того и другого сборника фигурирует море: "Злое море" и "Морские истории", и в то же время между этими книгами такая разница, будто их написал не один и тот же писатель, а два разных.
В рассказах из "Злого моря" сразу бросается в глаза драматизм сюжетных положений. Упадет ли самолет в воду или механик успеет прочистить засоренный мотор? Успеют ли спасти подводную лодку, увязшую в илистом дне? Спасутся ли люди, запертые в трюме опрокинутого ветром судна? Драматическое напряжение сюжета растет с каждой страницей, с каждым эпизодом. В рассказе "Под водой", лучшем в сборнике, напряжение сюжета доведено до высшей степени. Ясный, солнечный день. В море происходят маневры подводных лодок и миноносцев. На подводной лодке № 17, которой командует лейтенант Я., все от капитана до матроса - веселы и оживлены. По сигналу с главного миноносца лодка должна погрузиться в воду и атаковать холостыми минами адмиральский крейсер. Маневры идут удачно, лейтенант Я. весел и торопится в порт. Молоденький мичман с нетерпением поглядывает на часы - ему хочется на берег, поскорее переодеться и на бульвар...
"...вот он, порт. Прошли в ворота. Впереди на якоре торчит всем корпусом из воды порожний коммерческий пароход. "Тут 50 футов, пароход сидит не больше 20-ти. Есть где пройти под ним", - подумал лейтенант. "Эх, убрать перископ и поднырнуть под пароход". Веселость вырвалась наружу. Перископ убран, рулями дали уклон лодке вниз и потом стали подыматься.
Но в это время ход лодки сразу замедлился. Все пошатнулись вперед. Лейтенант вздрогнул. Минер вопросительно на него взглянул.
- Сели на мель? Так ведь? - спросил он лейтенанта...
Лейтенант вспомнил, что тут в порту глинистое липкое дно; понял, что лодка своим брюхом влипла в эту вязкую жижу".
Он приказал выкачать воду из всех цистерн - никакого результата. Приказал команде перебегать с носа на корму и обратно - лодка не двинулась. Потом раскачивали лодку с борта на борт - ничего не помогало.
"Все ждали капитана. А он сидел у себя в своей крошечной каютке и не мог сосредоточить своих мыслей. Он все думал о том, что из-за его шалости все эти люди погибли, что нельзя даже крикнуть: "спасайся, кто может", потому что никто не может спасаться, все они плотно припаяны ко дну этим глинистым грунтом и не могут вырваться из железной коробки".
"Мичман все посматривал на часы, но теперь не понимал уж, который час.
- Сколько времени? - спросил минер.
Мичман снова взглянул на браслет.
- Четыре часа, - сказал он, но так напряженно спокойно, что все поняли, как он боится".
Дальше идут выписки из судового журнала, который, по приказу лейтенанта, ведет мичман.
"4 ч. 40 м. Застрелился лейтенант Я. в своей каюте. Прилагаю его записку:
"Я не имею права дышать этим воздухом".
Кончается рассказ тем, что лодку вытаскивают наверх два миноносца, протащившие по дну проволочный канат.
"Не привели в себя только троих, среди них и мичмана. Странно было слышать, как часы все тикали на мертвой руке".
В рассказах из "Злого моря" уже поставлена основная тема творчества Житкова - тема мужества. Вот самолет отправляется в дальний путь над морем. Пилот не хочет брать с собой мальчика-ученика: "Какая от тебя польза!" Но в дороге случилась беда, засорились карбюраторы, заглохли моторы. Самолет ниже, ниже. Внизу ревущее бурное море. Пилот посылает на крыло механика: чиниться в воздухе. Механик струсил, не идет. На обледенелое крыло выходит ученик. В последнюю секунду он успел произвести починку, и самолет снова взмыл ввысь. А ученик, возвращаясь в кабину, сорвался в ревущее море. Он погиб, но мужество победило: он пожертвовал жизнью для спасения других.
Этическая мысль первого же сборника рассказов Житкова "Злое море" действенна и ясна. Но центр тяжести этих рассказов - если не всех, то почти всех - все-таки в перипетиях внешних событий, в стремительной смене положений, и эта стремительность столь велика, что не дает писателю возможности проявить свою силу психолога. Герои первых рассказов Житкова, за некоторыми исключениями (например, за исключением героев "Марии" и "Мэри"), лишены отчетливой социальной и психологической характеристики, а иногда даже и примет времени и места: так, действие, описанное в рассказе "Над водой", могло бы происходить в любое время в любом месте; в рассказе "Под водой" помечено, что все случившееся произошло 20 июня 1912 года, но оно с таким же успехом могло произойти в любом другом году - после изобретения подводных лодок - и в любой стране; дать героям французские имена и фамилии, и можно считать, что речь идет о Франции: в характеристике людей и обстоятельств не изменилось бы ничего.
Житков ясно понимал опасность, грозившую ему. Рассказы, в которых интерес держался главным образом на быстрой смене эпизодов, на внешнем драматизме положений, были для него мелки, не по росту. Написаны они, сообщал он в письме, "не о том, что меня по существу занимает и волнует... боюсь приобрести репутацию авантюрного писателя". Житков понимал, что при том способе писания, какой был избран им поначалу, когда главной заботой было поддержать драматическое напряжение, его огромный жизненный опыт, его любовь к труженикам, его ненависть к социальному неравенству остаются под спудом.
Рассказы имеют успех - читатели довольны, рецензенты с удовлетворением отмечают, что книжки Житкова принадлежат якобы "к излюбленному и неизменно увлекающему детей роду литературы из "мира приключений", - а богатство чувств и мыслей, накопленных за целую жизнь, не помещается в рамках избранного жанра, оказывается за бортом.
Рецензии были благожелательные, хвалебные и при этом ошибочные. Творчество Житкова развивалось вовсе не в сторону "мира приключений". Как показала вторая его книга, "Морские истории", его рассказы продолжали традицию классической русской прозы, всегда отличавшей-ся глубиной психологического анализа, то есть именно тем качеством, которого литература "мира приключений" лишена. Житков понимал, что проза для подростков должна быть увлекательной, фабульноострой, да и сам он был человеком действия, человеком острых жизненных положений. И он никогда не отказывался от фабульной остроты. Но постепенно он понял и другое: что "не единой фабулой живо повествование". В новеллах второй его книги - "Морские истории" фабула не менее остра, напряженна и драматична, чем в новеллах первой, но они приобрели новое качество: герои их коренным образом переменились. Главного героя каждого рассказа мы видим в каждом его душевном движении. Это уже не мичман из рассказа "Под водой", мичман "вообще", о котором мы знаем только то, что он был очень молод, сильно торопился на берег и ежеминутно глядел на часы; и не механик из рассказа "Над водой", о котором мы знаем только то, что он трус... Нет, главные герои "Морских историй" изображены во весь рост; их социальный облик, их возраст, их характер видны в каждой авторской ремарке, слышны в каждой интонации. С головы до ног они люди своего времени, своей социальной среды, своей страны, своей профессии. Между героями "Злого моря" и "Морских историй" такая же разница, как между отчетливой фигурой на плакате и живописным портретом.
