Лидия Чуковская - Борис Житков
Открыв для себя "сказ", Житков начал видоизменять голос героя-рассказчика: иногда это он сам, моряк, "бывалый человек", а чаще подросток из трудовой семьи дореволюционной поры. Четыре из пяти "Морских историй" написаны от лица подростка. В "Черной махалке" - это голодный сирота-рыбак; в "Джарылгаче" - это мальчишка из гавани; в "Компасе" молодой матрос-революционер, участник стачки моряков. Они сами рассказывают о себе, рассказывают с той подлинностью разговорной интонации, которая найдена была Житковым в рассказе "Про слона" и видоизменялась в рассказах его второго сборника.
"Это хуже всего - новые штаны, - так начинает свое повествование герой рассказа "Джарылгач". - Не ходишь, а штаны носишь: все время смотри, чтоб не капнуло или еще там что-нибудь. Из дому выходишь - мать выбежит и кричит вслед на всю лестницу: "Порвешь - лучше домой не возвращайся!" Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших. Из-за них вот все и вышло".
Здесь, в этих немногих строках, он весь как на ладони - парнишка из бедной семьи, которому в кои-то веки сшили обнову.
В рассказе "Компас" это уже не паренек из гавани, боящийся вернуться домой из-за того, что заляпал краской новые штаны, а юноша, молодой матрос, участник стачки моряков накануне 1905 года. Содержание рассказа такое. Владелец "Юпитера", самого большого корабля, набрал штрейкбрехеров из "Союза русского народа", чтобы, вопреки забастовке, отправиться в рейс. Поставил "союзников" и в машинное и на вахту. Тогда двое матросов решились на дерзкое дело: ночью подойти к кораблю и снять с него путевой компас. Далеко ли уйдет корабль без компаса? Развел пары, снялся с якоря - вышел из порта под ненавидящими взглядами бастующих голодных моряков, - вышел и через три часа вынужден был вернуться.
"Мы были молодые ребята, лет по двадцать каждому, и нам черт был не брат", - так характеризует себя и своих товарищей рассказчик. Он в каждом своем слове - моряк.
Ночью на шлюпке товарищи подошли к пароходу. "Обогнули мол. Вот он, "Юпитер", вот и баржонка деревянная прикорнула с ним рядом. Угольщица.
Гребу смело к пароходу. Вдруг оттуда голос:
- Кто едет?
Ну, думаю, это береговой - флотский крикнул бы: "Кто гребет?"
"Компас" из "Морских историй" не менее остросюжетная новелла, чем "Под водой" из "Злого моря". Удастся или не удастся смелым морякам пробраться на пароход, вывинтить компас и уйти незамеченными? Догонят их охранники или не догонят? Вопросы эти создают не меньший драматизм, чем тот вопрос, который занимает читателя новеллы "Над водой": удастся ли спастись самолету, падающему в море? Но герои "Морских историй" обрели плоть и кровь, обрели характеры, которые были едва намечены у героев "Над водой" и "Под водой". Абстрактный конфликт между мужеством и трусостью постепенно наполнился конкретным содержанием социальной борьбы.
Таков был творческий путь Бориса Житкова - от сюжетной новеллы "приключенческого" типа, построенной на острых положениях, где абстрактное мужество сталкивалось с абстрактной трусостью, - к новелле психологической, где герои получили острые социальные характеристи-ки. Путь этот привел Житкова к созданию образа паренька из трудовой семьи - того, кто рассказывает нам "Дяденьку", "Черную махалку", "Компас", "Метель", "Вату", и образа "бывалого человека" - того, кто рассказал "Про слона", а впоследствии "Погибель" и "Урок географии".
В рассказе "Урок географии", написанном в 1933 году, герой-рассказчик будто бы совсем и не говорит о себе. Он занят описанием разных стран, растительности, людей. Поначалу это будто бы и в самом деле урок. "На острове Цейлоне есть город и порт английский Коломбо. Большой город, портовый. Превосходный порт. Отгорожен каменной стеной прямо от океана метров на тридцать". "Люди, там живут... черные. Сингалезы". "Есть еще колония у них, у англичан: Сингапур... для флота база". Но нет, это не урок, а рассказ, или, быть может, урок в школе будущего, где каждый учитель будет художником: "На солнце, на тропическом... блеск как вскрикивает все равно. А зыбь ходит, как гора, как зеленая, стеклянная гора. Ее солнце сверху отвесно пронизывает, и она идет на тебя... и вся эта прозелень насквозь светится зеленым воздухом".
И дальше Житков повествует о сингалезах, которых истязают англичане, о малайцах в Сингапуре, о китайцах в Гонконге, где они семьями живут в лодках на море: на берег англичане их не пускают. Рассказчик занят описанием кокосовых пальм, сингалезских лодок, двухколесно-го фаэтончика, рикш, моря, цветов... О себе он не сообщает почти ничего, но сам он - "бывалый человек", русский моряк, революционер, ненавидящий угнетателей, - сам он виден и понятен читателю с не меньшей ясностью, чем мальчик, рассказывающий нам про Джарылгач. Образ рассказчика - и притом такого, который оценивает происходящее с позиций советского человека, - создастся здесь не автохарактеристикой, не декларацией, а той страстностью отрицания всех уродств капиталистического мира, с которой рассказчик относится к виденному.
"Вот в маленьком фаэтончике, кабриолетике, на двух колесах, то есть в оглоблях, - там человек. Сингалез. На нем только трусики одни. А в колясочке - англичанин, туша этакая, и морда, как бифштекс. Развалился, как под ним эта колясочка не лопнет! Ножищи выпятил; на них, как копыта, ботинки с подошвой - во! - в два пальца. И каблучища с кузнечный молот. И он этим каблучищем в худую эту черную спину тычет, подгоняет. А тот бежит, чуть язык за плечи не закинул, весь мокрый. Жарища ведь, баня. Это вот у них извозчики - рикши. Они ко мне приставали, чтобы повезти. Да не могу я на людях ездить".
Образ рассказчика, который "нe может на людях ездить", который вместе с китайцами возмущается подлостью англичан, не пустивших людей на берег даже во время тайфуна, встает перед нами со страниц этого рассказа, хотя автор не делает о нем ровно никаких сообщений. А доверие он завоевывает искренностью и горячностью рассказа такое, что всякий, прослушавший этот небывалый "урок географии", от всего сердца возненавидит тех, кто на людях ездит.
Глазами рассказчика мы увидели мир. И потому увидели не только мир, но и его самого.
ГЛАВА III
На Первом съезде советских писателей, состоявшемся в 1934 году, в докладе о детской литературе, в части, посвященной книгам для маленьких, С. Я. Маршак говорил:
"Нелегко найти писателя, который создал бы повесть для старших детей, но еще труднее отыскать поэта или прозаика, который мог бы написать детскую поэму, песню или рассказ для маленьких.
У нас в этой области сделано очень немного. Это и неудивительно... здесь нужны законченность, предельная простота, настоящий художественный синтез, которого мы еще не достигли.
А требование на книжку для маленьких у нас такое, какого еще никогда не было в мире. Не только город, но и деревня ждет от нас литературы для дошкольников. Это огромный показатель нашего роста".
Далее докладчик сообщал, что до сих пор можно назвать не более трех четырех писателей, способных создать хороший рассказ для дошкольников.
Перечисляя причины, тормозящие развитие литературы для маленьких, С. Я. Маршак указывал на "тяжеловесную дореволюционную рутину", тяготеющую над этой областью искусства, и главным образом на то обстоятельство, что наши педагоги, "занимавшиеся селекцией детской литературы... считали годным к печати все то, что целиком совпадало с отдельными пунктами их педагогической программы... далеко не совершенной и подвергшейся в последнее время суровой критике", и смотрели на поэта и прозаика, пишущего для маленьких, просто-напросто "как на исполнителя мелких педагогических поручений утилитарного характера".
С середины 30-х годов Борис Житков, сделавший уже немало в литературе для старших ребят, стал все чаще и чаще обращаться к малышам, В 1934 году в ленинградском журнале "Чиж" был напечатан целый цикл рассказов Житкова для дошкольников: "Как папа меня спасал", "Как слон спас хозяина от тигра", "Как тонул один мальчик", "Как я ловил человечков". В 1935 году к ним прибавились "Охотник и собаки", "Разиня". В 1936 году в одном из писем Житкова появилось знаменательное признание: "Мне чего-то не стало хотеться писать для детей среднего возраста. Либо уж для трехлетних, либо для тридцатилетних". Последней книгой Житкова была, как известно, энциклопедия для маленьких: "Что я видел".
Рассказы Житкова для малышей глубоко педагогичны, откровенно, подчеркнуто педагогич-ны и в то же время чужды узкому, прикладному, педагогическому утилитаризму. По своей художественной задаче лучшие из них - родные правнуки детских рассказов Льва Толстого: им свойственна та же поэтическая, насыщенная содержанием, экономная краткость. Многие произведения Житкова для дошкольников условно можно назвать "хрестоматийными". Они преподносят читателю поучения вполне откровенно.
Вот юноша во время пожара спас женщину, задыхавшуюся в дыму: "Он не сказал даже, кто он такой, только потом узнали, кто это был, и его наградили" ("Пожар"); вот мальчишка хвастал, что не боится буранов и круч, и из-за своего хвастовства чуть не погиб в пропасти ("В горах"). Житков сам говорил о своих рассказах для дошкольников: "они вроде басен каких-то". Автор вправе ожидать, что, прочитав эти рассказы, маленький читатель воскликнет:
