Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
Дизайнер интерьеров в компании неофита, которого он посвящает в таинства торговли, – из таких покупателей, которые испытывают пределы вашего терпения. Это… как правило… лысеющий мужчина… с бледным лицом, фланелевой сумкой, в спортивной куртке и цветной рубашке-апаш, темной и дополненной красным галстуком, или в водолазке. Если это женщина, ее стандартная униформа – открытые ноги, непокрытая голова и откровенное платье или комплект из широких брюк и туники, американского платья-рубашки… «Лимонный желтый будет роскошно смотреться с сине-лиловым». <…> Трудно держать себя в руках рядом с такими позерами[469].
Каледониан-маркет разрушали дважды – во время Второй мировой войны и в 1949 году, и торговцы, которые теперь переименовались в антикваров, основали невдалеке от южной оконечности Тауэр-бридж в Бермондси Новый Каледонский рынок. Пройдет еще двадцать пять лет, прежде чем тоттеры обоснуются милей западней по Риджентс-каналу и выйдут на те же обороты, что некогда в Ислингтоне.
В Кэмден-тауне
На первый взгляд, в Кэмдене 1960–1970-х годов ничто не благоприятствовало возрождению барахолки, притом такой, которая будет привлекать туристов со всех концов мира. Его прямые переулки с опрятными таунхаусами и широкая, но ничем не примечательная главная улица были спроектированы в начале XIX века для обслуживания аристократических домов, построенных архитектором Нэшем возле Риджентс-парка. С открытием станции «Юстон-сквер» в 1838 году и началом бума железных дорог, разительно изменившим облик северного Лондона, мечты Кэмдена о жизни, хоть отчасти походящей на жизнь соседнего процветающего квартала, пошли прахом. Новые линии соединили Юстон с Кингс-кросс (1852) и Сент-Панкрас (1868). Железнодорожная зараза бушевала здесь столетие с небольшим и успела скосить множество жилых домов, а те здания, что пережили эту напасть, превратились во временное пристанище для орд строителей и чернорабочих. Помимо рельсов, существовала система каналов, обросшая грязными пристанями, пакгаузами, фабриками, складами и уничтожившая последние воспоминания об уюте, так что уже в 1880-е годы Кэмден-таун ассоциировался с бесприютной обветшалостью и никак не мог от этой ассоциации избавиться. Комптон Маккензи в первом томе своей «Мрачной улицы» (1913) эксплуатирует его печальную известность:
Стоило кэбу миновать перекресток Юстон-роуд и Тоттенхэм-Корт-роуд, накатывала романтика неизвестного Лондона, коварства и лабиринтов. Maples и Shoolbreds, эти аванпосты цивилизации, одним из богатств которой был поход по магазинам, оставались позади, и начиналась Хэмпстед-роуд с налетом обмана… Майкл читает огромную надпись «Кентиш-таун» над железнодорожным мостом поверх массивной, покрытой проказой руки, указывающей налево. Двуколка гремит во мраке, оставляя позади серые фигуры, сгрудившиеся на мостовой, тачку и грязный рисунок мелом на запотевшем кирпиче арки… Поезд на мосту загудел, подала голос шарманка, тележка с железными брусьями тяжело прогрохотала рядом… Он разглядел магазин дешевой одежды с грудой заплесневелого тряпья у входа, а чуть поодаль – три дома, покрытых причудливыми узорами проступавшей влаги, с фасадов которых большими кусками облупливалась штукатурка[470].
Вслед за Маккензи, которого одновременно и привлекал, и отталкивал северо-западный Лондон, другие творческие представители высшего среднего класса видели в нем пример банальной деградации. Кэмденская разрухавозбуждала воображение художников начала XX века: в ней видели оборотную сторону современности, наблюдать которую можно в любой европейской столице. В 1905 году на Морнингтон-кресент переселился художник Уолтер Сикерт, доказав тем самым, что прав был Уильям Ротштейн, однажды так отозвавшийся о его умении выбирать себе жилье: «Мастерство, с каким Уолтер Сикерт отыскивает самый мрачный дом и самую ужасную мастерскую, всегда было предметом моего искреннего удивления и восхищения. Сам он был так тонок, так обходителен, так привередлив в одежде. Уж не было ли это дендизмом „от противного“?»[471] На исходе лета 1907 года на Сент-Пол-роуд (ныне Агар-гроув) была убита Эмили Диммок, по ночам торговавшая своим телом, и за районом надолго закрепилась дурная репутация. Ни одна бульварная газетенка не обошла событие вниманием, а Сикерт написал на этот сюжет четыре полотна. Подробности дела смаковались на потребу публики: жертва преступления вела двойную жизнь и, будучи замужем за поваром на железной дороге, днем выдавала себя за приличную женщину; основные же подозрения пали на преуспевающего коммерческого художника. Тремя годами позже сходный скандальный оттенок приобрело дело об убийстве доктором Криппеном, фармацевтом, его жены Коры, бывшей актрисы мюзик-холла, в доме, где жили супруги, на Кэмден-роуд. Народная молва приписывала Кэмдену недобрую славу, он прослыл краем извращений и преступлений на бытовой почве, страстей, которые кипели в низших слоях современного городского общества.
Крайний, необратимый упадок царил в Кэмдене на протяжении пятидесяти лет, пока процессы городского развития и модернизации не докатились сюда, приблизив исчезновение района времен Сикерта и Криппена и вместе с тем обратив его романическую мрачную славу в выгоду. Промышленная инфраструктура, состоявшая из пакгаузов, подъездных железнодорожных путей, бечевников и обеспечивавшая работу поколениям ирландских иммигрантов начиная с 1840-х годов, после войны влачила жалкое существование. На протяжении 1950-х годов число предприятий по упаковке и доставке грузов, располагавшихся вокруг Кэмденского шлюза, уменьшалось. В 1946 году, словно вопреки экономике, в одном из крупных складов, стоящих на канале, начало функционировать предприятие Дингуолла, которое занималось импортом леса, строительством деревянных ящиков и доставкой по воде. Однако конкуренция со стороны железнодорожных и автомобильных грузоперевозчиков, взвинчивание цен на импорт и правительственные инициативы, направленные на то, чтобы перенести тяжелую промышленность из центра города в долину реки Ли и на окраины Эссекса, положили конец кэмденскому водному бизнесу. Великий мороз 1962 года окончательно решил судьбу других местных предпринимателей, среди которых были Gilbey’s Gin, Carreras Tobacco, the Aerated Bread Company и Moy’s Engineering, – их баржи несколько недель были заперты во льдах и вышли из строя. В 1973 году съехала компания Dingwall’s, и в застывшей черной глади канала отразились опустевшие викторианские ангары[472].
Кризис в промышленности был не единственной бедой Кэмдена: в 1969 году в рамках Плана по развитию Большого Лондона (он был осуществлен лишь частично) предполагалось окружить центр города шестиполосной автострадой, которая проходила бы по окраинам – Далстону, Боу, Денмарк-хиллу, Брикстону, Западному Кенсингтону и Суисс-Коттеджу. Подготовка предложения, консультирование и опросы общественного мнения растянулись на годы, а государство принудительно выкупало разрозненные участки города и предписывало заморозить дальнейшее строительство и развитие на довольно больших прилегающих территориях – все это делало Кэмден инвестиционно непривлекательным. В начале 1970-х здесь царила депрессивная атмосфера и «старый рабочий класс» попросту бежал из этого боро, оставляя пустые дома и заколоченные лавки[473]. Все же просторные, дешевые, готовые к заселению дома ранневикторианского периода (они были далеко не новыми, многие годы комнаты и койки здесь сдавались в наем, – что и делало их особенно привлекательными для кардинальных преобразований) представляли интерес для определенной части населения. Если в конце 1950-х наиболее авантюрных представителей среднего класса притягивал Ислингтон, то теперь работники прессы и университетские работники запустили процесс джентрификации в Кэмдене. Журналист Дэвид Томпсон был в числе таких первопроходцев – в 1956 году они с женой въехали в дом по Риджентс-парк-террас. В своей книге, опубликованной в середине 1980-х, он вспоминает об изменениях, произошедших в архитектурном облике боро и во внешности его обитателей:
Я считал мастерски написанные лица с картин Босха, Брейгеля и Хогарта ушедшей натурой… Но постепенно начал замечать их в автобусах, на аукционах, рынках и ярмарках. То же и с карикатурами Марка[474]. Когда я впервые увидел их, то подумал: какая талантливая выдумка эти супруги Стринг-Элонги![475] Однако сейчас… я вижу Стринг-Элонгов и их товарищей повсюду. Думаю, мы тоже по-своему Стринг-Элонги, или по крайней мере вплотную к ним подобрались, хотя никто из нас никогда не ощущал свою принадлежность к этому выдающемуся роду… И потом, мы жили в Кэмден-тауне задолго до того, как пришел Марк и так потешно изобразил нас. Это место было куда менее модным в 1950-х, когда джентрификация только набирала обороты. Из множества пансионов на Глостер-кресент сейчас остался только один, на всей Риджентс-парк-террас была заселена лишь пара домов… Увидев разрисованную мелом мостовую, молодых матерей с колясками, детвору, играющую на лужайке, Мартина утвердилась в своем желании жить здесь. Для нее преимущества затмили недостатки[476].
