Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
— Положение мое критическое, нужно искать выход, — заключил полковник, сидя около стола и схватив руками голову, в то время как Людмила Рихардовна и брат ее, Авдуш, усталые от дневных невзгод и ходьбы по городу, после обеда улеглись отдохнуть и скоро оба крепко заснули. Не теряя дальше ни одной минуты, он тихо поднялся, оделся и вышел на улицу. В первую очередь решил познакомиться с владельцем ближайшей хлебопекарни, чтобы хотя бы своевременно и без очереди получать хлеб по карточкам. На первый случай это ему легко удалось: владельцем хлебопекарни оказался беженец из Риги, который при разговоре с ним как-то случайно произнес два-три латышских слова. Тот так же ответил ему по-латышски: и судьба их сразу же открылась, строго по секрету, между ними: он капитан одного из Латышских стрелковых полков, входивших в состав 2-го Сибирского армейского корпуса; был начальником по хозяйственной части в полку, но скрылся от красного преследования еще в конце ноября 1917 года, как и многая латышская интеллигенция, бок о бок с русской интелигенцией энергично сопротивлявшаяся большевикам. Они сразу поняли друг друга; а капитан Н. от радости, бесцельно начал даже перекладывать булки хлеба с места на место; он вспомнил личность полковника, которого неоднократно видел в штабе корпуса на фронте и улыбнулся так, как будто бы встретил в жизни своей самое милое, самое близкое сердцу его. Хлеб для еды капитан обещал полковнику отпускать во всякое время без очереди, что он, конечно, и делал в течение всего времени пребывания их в Курске.
Капитан Н., вынужденно взявшийся за выгодное ремесло хлебопека, сильно растрогался судьбой Генерального штаба полковника Казбегорова, а когда узнал от него же и о пережитом в витебской «чеке» и в курской «красноведке», без оговорки пообещал достать Давиду Ильичу в подарок, в обмен за хлеб от припека, два комплекта статской одежды. Полковник в свою очередь растрогался любезностью капитана, сердечно поблагодарил его за обещанную поддержку и идею и, пожав ему крепко руку, торопливо вышел на улицу, направляясь к ветеринарному врачу Шарко, по имевшемуся у него адресу, полученному во второй день приезда в Курск.
«Работу любит… Да! А при таком положении что же делать?» — думал Давид Ильич, идя к Шарко. — Ведь я же нищий, как последний бродяга в великой и богатой стране, честно переступающий через все материальное ее богатство, попадающееся ему на пути, сам же во всем терплю нужду», — и ему вдруг стало грустно.
Он все время честно жил и у себя на Кавказе, в имении, и за границей, будучи студентом, и в больших городах России; хотя всегда думал, что любит народ, его свободу и при необходимости будет защищать его права на это, но настоящее положение, низведшее до крайней нищеты, теперь возбуждало в нем ненависть и презрение к людям неизвестного происхождения, откуда-то появившимся с «больными идеями» и заразившим этим всю великую страну.
Неожиданно, как-то машинально, поддаваясь всецело ведущей его «судьбе», инстинктивно он остановился в темноте, присмотрелся к номеру дома и позвонил; ему навстречу вышел сам Шарко.
— А-а-а! И вы уже на работу? — с восторгом встретил его Шарко. — Заходите, заходите, я один дома: моя «паня» ушла к матери своей и вот до сих пор еще не вернулась. У ее отца, здесь же в Курске, есть большая аптека, ну, и возможно, что там собираются на совещание и некоторые местные «С.С.С.Р-овские правители», — пояснил хозяин, масляно улыбаясь и приглашая Давида Ильича присесть.
— Я к вам на самое короткое время, так как из дому вышел без предупреждения…
— Ну, так говорите прямо, вы хотите работать?
— Да!
— Так начинайте тогда с завтрашнего дня; что же мы будем откладывать… Работа аккордная, сколько выработаете, то и ваше! У меня в артели состоит уже около 10 человек бывших офицеров и генералов разных рангов. Работа, слава Богу, есть… Приходите к 8 часам на станцию «Город», я запишу вас в первую очередь, теперь же. Шарко достал со стола какой-то большой бланк, с надписью чернилами «первая очередь», а внизу большими печатными буквами «табель», и приписал под № 3 «Давид Казбегоров».
— Благодарю вас, доктор! Надо торопиться теперь домой. До свидания! — и Давид Ильич поднялся и направился к выходу.
— Хорошо, хорошо! До свидания! — ответил Шарко, пожал руку и закрыл дверь.
У себя на квартире Давид Ильич застал Авдуша еще в кровати, а Людмила Рихардовна приготовляла вечерний чай, который, по ее расчету, должен будет заменить и ужин.
— Милый мой! — с восторгом встретила его жена. — Где ты был в такое ночное время? — и она бросилась ему на шею, а затем помогла раздеться.
Давид Ильич рассказал жене о своих успехах при переговорах с хлебопеком и о предстоящей работе на станции «Курск-город», и Людмила Рихардовна успокоилась, усадив его за стол около себя.
Тем временем, к ним присоединился и Авдуш, весьма довольный, что и в очереди за хлебом ему все же не придется киснуть с полуночи до обеденной поры; а свои денежные расчеты он пообещал сестре урегулировать, как только получит первое жалованье. На этом и закончили они свой первый день гражданской жизни на положении пленников в «новом царстве», готовясь к дальнейшим экспериментам властей его. Сами же герои наши, С.С.С.Р-овские пленники, аккуратно в 7:30 утра ежедневно шли на службу и на работу по нагрузке и выгрузке вагонов на станции «Курск-город» и также аккуратно в 4:30 часов вечера возвращались домой, обедали; Давид Ильич один шел в сарай колоть дрова, а Людмила Рихардовна тем временем — в хлебопекарню за хлебом по карточкам, вне очереди. Ради развлеченья иногда Людмила Рихардовна считала долгом навещать мужа и на месте работы, так около полудня, и приносить ему туда завтрак, а затем сидеть там два-три часа, а то и помогать в чем-либо его коллегам; после опять уходила домой, чтобы достойно встретить там своих работников горячим обедом и доброй лаской. И так проходил почти весь март месяц. Аккуратно получая по субботам от Давида Ильича тяжело заработанные деньги, Людмила Рихардовна на эти средства и содержала всю свою семью из трех взрослых человек, «плененных советских граждан».
Неожиданно 22 марта Авдуша переводят на службу в уездный город Корочу, в десяти верстах от Курска, и месячного жалованья получить ему в Курске не удается. Расчеты его с сестрой также остаются неурегулированными. Эта мелочная жизнь, в новой «грошовой» атмосфере, с ее последствиями и стала постепенно создавать тяжело переносимую нервную обузу, не свойственную интеллигентным и высокообразованным людям в нормальных условиях жизни; а в «С.С.С.Р-овской стране» тогда это было вполне естественно. Ошибочны были расчеты Людмилы Рихардовны и относительно получения с брата половины суммы денег, затраченных ею на квартиру и на другие потребности и усовершенствования ее на новом месте жительства. И в довершение всего, в тот же день из жалованья мужа произведен был еще и маленький, ничтожный вычет, за невинную выпивку, по секрету, с вновь прибывшими в город «новыми рабочими», «пленниками» из российской интеллигенции, духовенства и офицеров, бежавших с Северного фронта и областей России, преследуемых в красном московском и петроградском центрах С.С.С.Р-овскими властями. Эти «новые рабы» большими партиями направлялись на юг, к «свободным казакам» в Кубанскую народно-демократическую республику, но задержаны на станции Курск-1 «чекистами» из местного рабочего комитета и распределены на работы, в том числе и в артель Шарко. В составе новой партии рабочих Шарко оказался наш герой и сослуживец Давида Ильича по штабу 2-го Сибирского армейского корпуса, комендант штаба подполковник Шрам, а теперь, конечно, под вымышленной фамилией «рабочий Мишка Шут».
Кто же всему этому был виноват? Невольно напрашивается ответ: гонение и преследование людьми, потерявшими образ человеческий и так легко поработившими великую страну и многомиллионные ее народы. Но с психологической стороны это далеко еще не все, и мы на этом остановимся ниже, отдав должную дань вообще высокогуманному человечеству, человечеству культурному, с развитым чувством гражданственности, и по достоинству — заслуженное возмездие небольшой кучке людей из III Интернационала, прикрывшихся флагом рабства и варварства, с узким эгоизмом, пропитанным в то время одними лишь личными интересами — убивай, грабь, захватывай, вымогай, принуждай…
