Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
— Теперь же освободить его! — и, пожав руку Авдушу, поцеловав руку Людмиле Рихардовне и кивнув головой в сторону полковника, он поспешно вышел.
Людмила Рихардовна тем временем быстро направилась к кровати больного мужа и, присев на край ее, начала рассказывать Давиду Ильичу подробности переговоров и достигнутых условий освобождения его:
— Ты свободен, и сию минуту идем домой все вместе… Проклятый «пан-товарищ» дал и гарантию, что в Курске тревожить тебя не будут больше, если ты в течение двух месяцев все же приступишь к занятиям у «них» научными работами хотя бы в «ученом комитете».
— Быть посему! — тихо протянул Давид Ильич. — Вся моя научная работа будет только для тебя; согласен! Пленник у «С.С.С.Р-ов» — бесправное существо, и отказываться от какой бы то ни было работы законов для него не существует… В этом случае смертная казнь вполне обеспечена их декретами… — и болезненная улыбка скользнула по лицу его.
Он страдал душой и сердцем: нужно было сразу ему переродиться, применять свою натуру к условиям поднадзорного, бесправного…
Дав же согласие жене, Давид Ильич имел в виду, между прочим, и использовать свой «плен» для других, больше полезных целей при общем, активном, освободительном движении народов. По его здравому заключению, только «вера и надежда» и могут спасти — при твердом убеждении и искреннем стремлении к тому. А служба у «С.С.С.Р-ов» даст ему возможность подготовиться и создать «особо специальный» план работы…
Но не успел полковник Казбегоров и объясниться как следует с женою, к ним сзади неожиданно, тихо подошел преданный слуга чекистов, фельдшер-надзиратель, и грубым голосом прошипел за спиной:
— Вы свободны и можете уходить домой! Пропуск у вашего брата-
Людмила Рихардовна вздрогнула и быстро поднялась на ноги, бросив при этом испуганный взгляд на надзирателя, который, по-видимому, довольный своей неуместной выходкой, поспешно отвернулся и ушел к себе в канцелярию. Сзади же, недалеко, действительно стоял и брат ее, Авдуш, с пропуском в руках; и как только надзиратель удалился, он начал быстро помогать Давиду Ильичу одеваться, сообщив при этом:
— Он шпион, подслушивал ваш разговор.
Через пять минут они все трое молча вышли на улицу, с презрением и ненавистью оставляя «цитадель красного паука».
На дворе было темно и крапал мелкий дождик. Кругом тихо, пусто, извозчиков нигде не видно. И они, поддерживая больного Давида Ильича под руки и прячась под единственный зонтик Людмилы Рихардовны, медленно пошли домой пешком. Был десятый час ночи.
Традиция доброй русской гостеприимности в Курске в то время была еще в силе. Милая старушка, хозяйка квартиры, встретила их любезно у дверей, провела в свою столовую и угостила горячим ужином; между прочим поохала немного и о случившемся несчастье с Давидом Ильичем и в заключение отпустила своих гостей с миром спать в предоставленную им комнату.
XV
Юнкер Авдуш Цепа не ослаблял своей энергии и на следующий день; помогая сестре и больному зятю полковнику Казбегорову устроиться на новом месте жительства в Курске, все пробелы старался заполнить собственной персоной. Рано утром, проснувшись в хорошем настроении духа, он поторопился на городской базар, который в то время в Курске еще существовал, кое-что купил из продуктов, достал крестьянина с санями и, быстро сложив всей своей семьи, «манатки», весело и мирно переехал в «собственную» квартиру, где и устроился с мебелью хозяина. Разложили постели, белье, одежду, а в 8 часов утра уже сидели у стола и завтракали, непринужденно болтая о дальнейшем устройстве жизни в необъятной стране родной, неожиданно ставшей для них чужой, холодной, дикой, с законами и порядками времен полного абсолютизма. Пригласили, конечно, и хозяина дома Любеку, познакомились, заплатил ему Казбегоров и квартирную плату вперед за месяц, и все передали свои документы для приписки в городской милиции: все как и полагается добрым гражданам в стране «великой».
— Вот, сестрица, теперь ты и хозяйка в своей квартире, — смеясь, сказал Авдуш, собираясь уходить на службу.
— Так легко сказать «хозяйка»! — ответила она и серьезно пояснила: — Ведь мы, все трое, снова начинаем! Теперь только — учиться жить в этой смешной стране «С.С.С.Р-ов», и потому возможные грехи у того или у другого должны снисходительно прощаться. А продукты и прочее тяжело доставать и здесь, ведь крестьяне привозят на базар очень мало; все эти несчастные карточки, творенье рук дьявола через «товарищей»; человечество, заметно приближающееся к положению скотов двуногих, а дальше — и зверей опасных; но вы, господа, оба должны придти мне на помощь…
— Будь спокойна! Мы остаемся твоими покорными и верными защитниками-слугами, — успокоил ее Давид Ильич, сидя у стола и улыбаясь жене, он писал прошение правлению ученого комитета».
— О, в этом-то я и не сомневаюсь, мой верный рыцарь, — весело ответила она и, подойдя к мужу, начала было просматривать написанное прошение; но Авдуш, уходя на службу, помешал ее намерениям, попросив купить ему в городе, если и она пойдет с Давидом Ильичем, кое-что необходимое из белья и постели, на случай, если придется ему неожиданно выехать в деревню для производства технических работ.
— Да, твою просьбу мы исполним, — и она пошла проводить брата и закрыть за ним дверь. — Дэзи! Мы теперь одни остались, — первой заговорила Людмила Рихардовна, присаживаясь к столу, — будем говорить откровенно: у нас нет дров, керосину, некоторой столовой и кухонной посуды, надо же все это приобрести теперь же.
— Я никогда не занимался подобными делами. — запротестовал было Давид Ильич, но взглянув на серьезное, задумчивое лицо жены и заметив ее душевное страдание, поспешил добавить: — Сегодня я первый попробую эту новую работу; большому кораблю — большое плавание; нога моя немного успокоилась, а для облегчения ее надену ботинки…
И он молча переобулся, оделся и вышел на улицу: машинально зашел в первую попавшуюся лавчонку, которые в то время в Курске еще кое-как содержались, и спросил керосину. Ему ответили «есть», подали и новую банку, налили 10 фунтов керосину и сказали цену. Он как-то машинально уплатил деньги, взял банку с керосином и ушел домой. У себя же на кухне, налил керосину в примус, в лампы, купленные еще Филиппом в Старой Руссе в 1916 году; одну из них, маленькую, оставил на кухне, а другую, побольше и покрасивее, внес в комнату и аккуратно поставил на комоде. Людмила Рихардовна, так же молча, копалась в чемодане и доставала какие-то кружевные дорожки, вышитые занавесочки, примеряла к окнам, к комоду. Он опять молча вышел на улицу и машинально направился на ближайший рынок за углом: крестьяне с возами дров стоят отдельной группой; поговорил с одним, с другим, с третьим, и двум из них указал дорогу — ехать к нему на квартиру, а там, мол, хозяйка укажет где нужно складывать дрова; а сам пошел по рынку дальше: купил топор, одну-две кастрюли, еще кое-что из мелочи, несколько ножей и разных вилок, тарелок и быстро опять пошел к себе домой. Людмила Рихардовна была уже на дворе, около возов, помогая крестьянам носить дрова в сарай и складывать их там. Давид Ильич молча передал ей все свои покупки, и она ушла также молча к себе в комнату, а сам он принялся за дрова, живее помогая крестьянам носить в сарай. Наконец кончили и эту первую тяжелую работу. Он уплатил и деньги крестьянам, молча, сколько просили с него на базаре, закрыл ворота за уехавшими возами, вернулся в сарай, нарубил дров так же, как видел он когда-то у себя в имении, на даче «Казбегор» рубил дрова его садовник-сторож; две большие охапки дров отнес на кухню и уложил около плиты, а затем вернулся опять к сараю, запер двери на замок и, войдя в комнату, ключ передал жене, а сам молча разделся, присел к столу и только тогда, тяжело вздохнув несколько раз, положил голову на руки и задумался.
Людмила Рихардовна все время молча наблюдала за мужем, за его работой; в конце концов не удержалась, разразилась громким, веселым смехом, подошла к нему и ласково заговорила:
