Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
Неожиданно раздался резкий звонок в приемную. Авдуш замолчал, быстро поднялся и пошел отворить дверь. Звонил в передней какой-то молодей человек, прилично одетый в статское; спросил Людмилу Казбегорову и просил передать ей о месте нахождения ее мужа Давида Казбегорова. Дальше, ничего больше не говоря, этот молодой человек как-то скоро повернулся и молча ушел обратно в город, направляясь по Садовой улице.
«Сыщик! Красный паук!» — подумал Авдуш и скорым шагом направился в комнату с улыбкой. Он еще с передней начал свое радостное повествование:
— Сестрица! Идем к Давиду Ильичу! Он находится в тюремном лазарете. Я так и думал, что ему и здесь не дадут покоя. Сегодня знакомые рассказывали миру про здешние порядки, «товарищи» и в Курске умеют хорошо «доить»…
— А далеко ли это? — неожиданно Людмила Рихардовна прервала рассказ брата.
— Нет! Вот там, за тем базаром, всего лишь полкилометра…
— Я согласна! И как можно скорей уедемте! — и она неестественно улыбнулась, подавив в себе все накипевшее за день горе; быстро же поднявшись с кровати, она умиленно перекрестилась, оделась и, предусмотрительно захватив с собой некоторые свои ценные вещи, весело обратилась к брату:
— Ну, как ты, Авдуш? Я уже готова!
— Идем, идем! — и они вышли.
По дороге в тюремный лазарет брат и сестра весело разговорились; по их мнению, выходило так, что в Курске все же лучше, чем в других городах великой России: здесь чуть-чуть есть и народно-демократический порядок, образ правления. Много российской интеллигенции собралось, и «красные правители» не так легко уж могут обманывать ее. Правда, заметно, что «местная С.С.С.Р-овская» власть из чужих людей слишком ревниво и аккуратно исполняет распоряжения «красного Совета» с центра, и от этого-то зла все же невольно страдают многие и многие невинные граждане…
В лазарет тюрьмы их пропустили свободно; дежурный фельдшер как будто бы с особенным рвением старался доказать свою любезность и отблагодарить за хорошие «чаевые», сунутые ему в руку Людмилой Рихардовной; и он тихо подвел посетителей к кровати Давида Ильича. Больной в то время спал лицом к стене, разбитый и измученный от дневных невзгод, он, бедняга, и не слыхал шагов подошедших. Людмила Рихардовна, конечно, поспешила наклониться к мужу, и жаркий ток ее дыхания сразу же пробежал по его телу. Он вздрогнул, повернулся на другой бок и открыл глаза.
— Какая радость! Пришел не домой, а прямо в тюрьму, — улыбаясь и шутя, и тем скрывая свои душевные страдания, тихо проговорила она по-французски и поцеловала его в щеку.
Вытянув руку из-под одеяла, Давид Ильич молча взял жену за руку и усадил к себе на кровать. Посмотрел на нее хорошенько, взглянул и на Авдуша и только после некоторого замешательства ответил ей также по-французски:
— Только теперь я убедился, что ко мне пришла настоящая моя жена, а сначала думал, что имею дело с твоим духом… Ты так сильно изменилась в лице, что с тобой? Тоска? Не надо! Зачем мучить себя?
Она улыбнулась ему, подтверждая тем справедливость его мнения. Но Давид Ильич поспешил вновь заговорить по-английски, рассказывая о своем аресте и о разговорах со «статским незнакомцем», который якобы их обоих знает еще с 1916 года по Витебску и который, по-видимому, в его судьбе играет большую роль в губернской комиссии. В заключение добавил по-французски:
— Lui administratione secretemente recherche.
— Bien! Celuici counu typigue eclaireur, — ответила Людмила Рихардовна и обратилась к фельдшеру с просьбой разрешить ей переговорить по телефону с канцелярией комиссии губернского правления.
Тот, конечно, ничего не имел против переговоров по телефону с высоким, по его понятию, губернским учреждением и пригласил Людмилу Рихардовну следовать за ним в кабинет врача в другом конце палаты.
Авдуш тем временем рассказал Давиду Ильичу о результатах своих дневных хлопот и выказал пожелание занять и ему какое-нибудь подходящее место службы, дабы не давать повода «товарищам» к подозрению посягать на их свободу и выдаивать последнее в подарки. По его заключению, этот шаг будет самым подходящим — оградить себя неприкосновенностью.
А по моему же мнению, — возразил Давид Ильич, — единственное средство избежать этих идиотских придирок, это всему благомыслящему населению России бежать куда-нибудь в глушь, в лес, в степь и спрятаться, жить там нелегально, превратиться в первобытных дикарей, отшельников, ничего не потреблять культурного. Что тогда скажут господа «красные рабочие-товарищи»? Ведь они же перестанут быть рабочими? И над кем же они тогда господствовать будут, если и массы народа последуют такому же примеру? До чего низко опустились эти люди, стоя у власти: грабят, разоряют, убивают, издеваются, выжимают подарки, чаевые, и этим-то только временно и живут.
— Что ж, — в подтверждение своих предыдущих доводов заговорил Авдуш, — это результат долговременного воспитания народа в этом духе и показной пример, исторически складывавшийся под ложным видом… — И они настолько теперь бдительны, что и местные, в провинции, «товарищи» строги за всяким вновь появившимся незнакомцем, и, конечно, донесут, схватят, а то, быть может, скорее и убьют где-нибудь в глуши: бежать, мол, собирался, — все их оправданье. Нет, есть такие места службы, где можно работать самостоятельно, на пользу науки и ее развития, руководствуясь лишь теорией и опытом; а этого-то у вас больше чем в избытке; это «ученый комитет», где я уже и переговорил за вас, нужно только вам прошение подать. — Он улыбнулся. — Что же, будем пленниками пока. Вечно же не будет господствовать «красное» иго…
— Ну, хорошо, хорошо! — вновь возразил Давид Ильич. — Посмотрим, что они сделают теперь со мною…
Но в это время с потолка над их головами по паутине спускался вниз большой красный паук; они обратили внимание на его работу, улыбнулись и сразу изменили тему своего разговора.
Их разговор прервала только Людмила Рихардовна, вернувшаяся от телефона в хорошем настроении духа. Она еще на ходу с улыбкой и доброй лаской поспешила сообщить по-французски мужу хорошие вести:
— Нужного человека нашла! Сию минуту будет здесь: бывший мой подчиненный, в 1915 и 1916 годах в моем отделе Управления дороги заведовал столом претензий, пан Мучинский.
— Сестрица! Прояви и здесь свою неограниченную власть начальника, нажми на него хорошенько и сегодня же вырви Давида Ильича из «паутины красного лазарета», — нервничая и кривясь от злости, тихо сказал Авдуш. — Если нужно, обещай ему, панскому щенку, повышение по службе или какой-нибудь подарок из ценностей твоих, — зло добавил он в шутку и покраснел от волнения.
Давид Ильич рассмеялся, но, почувствовав сильную боль ноги, громко застонал. Оказалось, виною была повязка: слишком туго было затянуто больное место; и он, открыв одеяло, с помощью жены начал сам ослаблять немного бинт. Но в это время в дверях палаты показался статский интеллигент, «красноведчик», и он, подняв голову, тихо прошептал по-французски:
— Вот идет и тот человек, который арестовал и посадил меня в эту несчастную тюрьму…
— Это и есть пан Мучинский, — также тихо ответила Людмила Рихардовна, поднялась и пошла ему навстречу. За ней медленно последовал и брат Авдуш, серьезно посмотрев в сторону Давида Ильича.
Разговор сразу завязался оживленный, но тихо, без особенного спора, и только некоторые слова и энергичные доводы Людмилы Рихардовны в оправдание мужа ясно доносились до больного: «Какие пустяки!», «Ведь для вас я также много делала хорошего на службе», «Он ученый и будет работать в ученом комитете, за это я ручаюсь вам!», «Благодарю!» и прочее… После он видел, как его жена передала пану Мучинскому какой-то маленький пакетик. Мучинсний развернул его, хорошенько осмотрел, почему-то улыбнулся, как улыбаются маленькие дети, получившие хороший подарок от взрослых за то, чтобы они впредь не шалили и в опасные игры не играли; а затем присел к маленькому столику у кровати «неизвестного» больного и что-то подписал. Одну бумажку передал Людмиле Рихардовне, и та молча, кивком головы поблагодарила его, а другую отдал фельдшеру-надзирателю для передачи в канцелярию тюрьмы и громко добавил:
