Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2004)
…Вот твой мешок, возьми его назад:
Я до него не знал, как худо спят.
Живи ты при своём богатстве,
А мне, за песни и за сон,
Не надобен и миллион.
(Откупщик и Сапожник)
В либеральной среде консерватизм чаще всего понимается как неприятие современного просвещения, научно-технического и социального прогресса и пр. Каков же консерватизм Ивана Андреевича Крылова?.. Его консерватизм – это консерватизм мудрой меры во всём земном и консерватизм незыблемости в духовном вечном.
Просвещения как такового, научного и технического прогресса Крылов вовсе не отрицал:
Полезно ль просвещенье?
Полезно, слова нет о том…
(Червонец)
Или:
…Невежда так же в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды…
(Свинья под дубом)
Сам прекрасный математик и большой любитель естественных наук, Крылов в просвещении видел много пользы. Условие одно: наука не должна выходить за рамки дозволяемого человеческой совестью – русской, безотносительной, христианской совестью, не должна входить в противоречие с традиционными нравственными началами: “Чтоб не ослабить дух и не испортить нравы…” (“Червонец”).
Человек очень образованный, знавший языки, знакомый не только с русской литературой, но и современной и классической западноевропейской литературой, философией, историей, он с особой осторожностью и недоверием относился к возникавшим в просвещенческой Европе и проникающим в Россию новым философским теориям и социальным учениям. Если таковые “головные мудрствования” не вписывались в русскую бытийную и духовную реальность, если противоречили историческому и религиозному опыту народа, то Крылов не принимал их вообще – они с юности отравляли и уродовали духовный облик русских людей, получающих образование, подобно тому как откупщик из басни безнадёжно и навсегда испортил вином взятую взаймы бочку соседа:
…Ученьем вредным с юных дней
Нам стоит раз лишь напитаться,
А там во всех твоих поступках и делах,
Каков ни будь ты на словах,
А всё им будешь отзываться.
(Бочка)
И особенно вредными, гибельными, казались Крылову богоотрицающие философии французских материалистов: Вольтера, Дидро, Гельвеция… Они разрушали религиозное объединение народа – одно из самых действенных и стойких объединений на фоне всех многочисленных “разъединений” – социальных, профессиональных, этнических, территориальных и пр. — увы, необходимых в огромной, необъятной во всех смыслах России:
…Плоды неверия ужасны таковы;
И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Что против божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час…
(Безбожники)
Крылов внимательно изучил основные философские теории Нового времени, которые Европа экспортировала в Россию, и ещё более внимательно исследовал результаты их практического воплощения в истории европейских народов. Построить земной рай на земле, где все граждане, “равные по природе”, благоденствовали бы в союзе на основе “общественного договора”, не получалось. Вместо чаемого Эдема – пожар, кровь и хаос, которые породили чудовище — “антихриста” Наполеона. Реальные приметы Нового мира убеждали в том, что этот Новый мир, возникший в результате революционной ломки, строится “архитекторами и прорабами” лишь на мирских – утилитарных, но не на Божьих духовных основаниях. Князь мира сего – князь Нового мира.
Россия – страна Старого мира, сотворённого Богом. И путь России – иной. Путь естественной эволюции – природной и общественной. Эволюции при непременном условии сохранения незыблемым и неприкосновенным в русской душе образа Божия. И эту “старую” Божью Россию следовало предостеречь, зищитить от коварной, хищной и откровенной уже во всём агрессии новомировского воинства.
Крылов, человек великой трезвости ума и огромного таланта, глубоко знал свой народ, знал иные народы. Он знал и носил в себе самом достоинства могучего, богатырского русского характера. (Современники отмечали: “…богатырская была натура”). Но он также видел (и в себе тоже) – с поразительной жёсткой трезвостью – недостатки русского человека: его “моцартиановскую” беспечность, созерцательную лень, склонность к страстному природному и эстетическому “упоению”, порой наивную славянскую доверчивость и излишнюю распахнутость натуры. Всё это делало русского человека часто беззащитным перед змеиной мудростью и деятельным напором сокрушителей Старого мира.
И Крылов (как и Пушкин) стал писать, по сути, новую – уникальную – книгу народного просвещения. И написал книгу вечную и неисчерпаемо-глубокую. Профессор российской словесности и ректор Петербургского университета П. А. Плетнёв однажды сравнил басенный эпос Крылова с гомеровским: “Он каждому, и юноше, и мужу, и старцу, столько даёт, сколько кто взять может… мудрость, доступная всем возрастам. Но во всей глубине своей она может быть постигнута только умом зрелым…”.
С позиции исторического жизненного опыта русского народа он вскрыл смысл и дал оценку буквально всем принципиально важным явлениям эпохи Нового времени на уровне личности, семьи и государства; оценку с позиции вечного , с позиции христианского нравственного абсолюта, который хранил в душе русский человек. Его басенное творчество – это энциклопедия бытийных и духовных взаимоотношений русского человека с миром и состояний русской души.
И для этого писатель нашёл свою форму творчества, идеально соответствующую поставленной цели, — форму басни, которая давала возможность сказать всё обо всём, не задев никого конкретно: не обидев смертельно своего , указав ему на его просчёты и недостатки (а Крылов ничуть не щадил и царей), но и не разозлив смертельно врага, раскрывая перед миром его коварство. И в баснях, строки которых переписывались им десятки раз, он достиг предельного совершенства. Как писал о легендарно “ленивом” дедушке Крылове его добрый друг М. Е. Лобанов: “…труд был вторым его гением: ум был изобретателем, а труд усовершителем…”.
Крылов относится к консерваторам вечного . Он отстаивает, терпеливо и упорно, не то, что может быть субъективно, однобоко, временно, но то, что вечно . На земле с её диалектически противостоящими друг другу и принципиально непримиримыми природными и социальными началами он ищет мудрый компромисс, золотую середину, придерживается меры во всём, избегая любых однобоких и радикальных крайностей – как слева, так и справа. (Крайности эти он оставил навсегда в бурной журналистской юности…). Грязное, засасывающее змеиное болото пошлой буржуазной демократии – мерзко. Но и пожар как способ осушения болота и очищения от грязи и гнили не годится. Войдя в силу, огонь становится страшен и, не зная ни границ, ни меры, может спалить и сам русский лес – “погибнет всё вконец…” (“Роща и огонь”). А если что и останется, то разве что камень, алмаз (“Пожар и Алмаз”).
(Впрочем, пожар Москвы однажды спас Россию, когда
Смоленский князь…
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил…
(Ворона и Курица)
Интересен знаковый факт крыловской биографии-легенды, не единожды отмеченный современниками: Крылов любил смотреть на пожары. А биографическая легенда баснописца – это, в известном смысле, энциклопедия земной жизни русского в символических поступках, которые, при внимательном их изучении, могут быть развёрнуты до важнейших поучительных обобщений. Мощь, разгул и безумство огненной стихии восхищали его и ужасали. Бушующий огонь, который может символизировать безудержные природные страсти человека или народа, как и разбушевавшаяся, вышедшая из берегов вода, которая может быть символом неуёмной дерзости и мечтательного безумия “чистой” человеческой мысли, — не знают меры. Как губительны для народа огневые страсти, так губительны и “взлёты и погружения” бесконтрольного разума. (Бесконтрольного со стороны природной и общественной нормы и нравственного совестного абсолюта.)
…Хотя в ученье зрим мы многих благ причину,
Но дерзкий ум находит в нём пучину
И свой погибельный конец,
Лишь с разницею тою,
Что часто в гибель он других влечёт с собою.
(Водолазы)
