Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Все эти женщины оказались правы в одном. Забота, когда она мелочна и всеохватна, постепенно начинает докучать, ибо незаметно беспокойство о внешних сторонах жизни начинает распространяться и на духовную жизнь мужа. А это для поэта – конец.
Всех приходящих в их дом Зинаида Николаевна настойчиво убеждала, что Пастернак «человек современный, вполне советский» (Л.К. Чуковская). Она старалась оградить мужа от любых посетителей и не потому, что они мешали работать, просто вторая жена Пастернака была настолько ушиблена жизнью, что всех боялась, она знала открытость своего мужа и опасалась, что он скажет что-то не то, а там…
А у нее дом, двое детей. Это ее вселенная. Поэтому приходивших к Пастернаку всегда встречала вечно недовольная, грубая и неприветливая «Зинка», которая, по наблюдениям Ахматовой, уже перед войной была Пастернаку в тягость. И еще Анна Андреевна сказала Л. Чуковской: «Он погибает дома… Смертельно его жаль… Зина целыми днями дуется в карты… Все кругом с самого начала видели, что она груба и вульгарна, но он не видел, он был слепо влюблен». И далее: «… в такой обстановке разве можно работать? Рядом с пошлостью? Нищета еще никогда никому не мешала. Горе тоже… А вот такая Зина может все уничтожить». Так жил Пастернак в 1940 г.
И все же это взгляд со стороны. Причем взгляд женщин, а он всегда пристрастен к другой женщине. Все эти высокоодаренные натуры не учли главного: Зинаида Николаевна была в течение 30 лет не просто женой поэта, она была женой опального поэта, который никогда не шел ни на какие компромиссы с властью, жил так, как будто за оградой его переделкинского дома вообще ничего не существует. Быть женой такого человека не просто. Это тяжкое бремя стало судьбой Зинаиды Николаевны до конца ее дней. Она, как вспоминает поэт Лев Озеров, была «жертвенной натурой». Все заботы: пропитание, отопление, перепечатка рукописей мужа, долги, судьба ее сыновей, Стасика и Лени, сразу не сложившиеся отношения с сыном Пастернака от первого брака, – все это на ней. С годами же этот бытовой воз оказывался только тяжелей, а сил его везти почти не оставалось.
Уже с конца 40-х годов в жене Пастернака что-то сломалось. Навсегда. Она всего и всех стала бояться. Даже на похоронах Бориса Леонидовича чуть было не ляпнула со страха: «Прощай, настоящий большой коммунист, ты своей жизнью доказывал, что достоин этого звания». Слава Богу, смолчала. Не будем удивляться и корить. Это не глупость. Это страх сломленной, больной и старой женщины.
После смерти Пастернака его вдова осталась абсолютно без средств, даже пенсия ей была «не положена», а опальный поэт умер нищим. Что ей было делать? В 1963 г. она продает все письма к ней Пастернака С. Прокофьевой. Нужда, конечно, заставила сделать это. Но не только. Страх – именно он понудил Зинаиду Николаевну расстаться с самым дорогим для нее сокровищем. Она искренне боялась, что «органы» отнимут их у нее, и письма эти навсегда сгинут. Сейчас они хранятся в ЦГАЛИ. В начале 90-х они были опубликованы отдельной книгой *.
Кстати, по этим письмам очень хорошо видно, что где-то с 1947 г. между Пастернаком и его женой встал кто-то третий.
Это была Ольга Ивинская. Расскажем и о ней, ибо к «Доктору Живаго» – нашей основной теме – она оказалась причастной непосредственно.
Познакомился с ней Пастернак в редакции «Нового мира» в 1947 г. Стали встречаться. Он не на шутку увлекся ею. Она была умна, красива, а главное – молода. С нею и он становился влюбленным юнцом.
В 1957 г. Пастернак признался сыну Евгению, что любит и любим. Сказал, как бы оправдываясь, что Зинаида Николаевна «совершенно сгорела в романе с ним, но тем не менее он всегда на страже ее интересов и никогда этого не изменит». Он понимал, что не гоже ему на старости лет бегать тайком на свидания, писать записочки и вообще обставлять свою жизнь постоянной ложью. Он, хоть и не любил в то время свою жену, но, будучи человеком глубоко порядочным, относился к ней с глубокой нежностью и искренне жалел ее.
Очень быстро его короткая связь с О. Ивинской была оборвана. В 1949 г. ее арестовали. Из-за чего? Даже гадать не будем. Несчастной теперь стала она. И вновь Пастернак, как человек порядочный, «не может ей ни в чем отказать», он полностью покоряется всем ее желаниям. Зинаида Николаевна опять оказалась в тени.
В те годы Пастернак с увлечением работал над своим романом. И, само собой, облик главной героини Лары Гишар был списан им с женщины, которую в то время он любил, – с Ольги Ивинской. Эта женщина, а главное – эта любовь была послана Пастернаку Небом. После стольких лет травли, после многих лет творческого молчания его талант вдруг вспыхнул небывалой мощью, и больной, уже далеко не молодой человек, именно благодаря нахлынувшей на него любви, смог закончить и даже издать труд своей жизни.
Работал он истово, несмотря ни на что. В 1952 г. у него первый инфаркт. Только вышел из больницы, сразу за стол – надо заканчивать роман. Видя как ослаб Борис Леонидович, Ивинская перестала таить их любовь: в 1955 г. она сняла комнату в соседней с Переделкино деревне и взяла на себя все заботы над творческими делами Пастернака. Такая помощь, конечно, сняла с него груз чисто технических обязанностей по доведению рукописи до издания, но добавила в несоразмерно большем объеме нравственных тягот – ведь рядом Зинаида Николаевна, она все не только знает, но теперь почти что видит. Это он выносил с трудом.
И все же двойную жизнь, не в силах ни на что решиться, Пастернак вел и далее.
* * * * *
Нарушим хронологию и вернемся в 1935 год. Тому есть причины. Ибо именно в 1935 г. Пастернак совершил не самый лучший поступок в своей жизни. То, что он сделал, точнее – не сделал – настолько задело его душу, что год тот он помнил всю оставшуюся жизнь. 1935 год стал еще и лакмусовой бумажкой для судьбы Пастернака после 1957 г.
… С 21 по 25 июня 1935 г. в Париже, в огромном концертном зале Мютюалите, проходил Международный конгресс писателей против фашизма, в защиту культуры. Советская делегация была сформирована из писателей, прошедших сквозь самые тонкие партийные сита. В нее входили М. Кольцов, И. Эренбург, А. Толстой, Н. Тихонов, Г. Табидзе, Я. Колас, Ф. Панферов. Вс. Иванов, А. Лахути, В. Киршон, И. Луппол, И. Микитенко. Возглавил делегацию партийный функционер А.С. Щербаков. М. Горького не выпустили (стал невыездным). О Пастернаке и не подумали.
И вдруг. Открывается конгресс, а единственного (кроме Эренбурга) писателя, которого все знают и к голосу которого прислушиваются, на конгрессе нет. Пошли телеграммы Советскому правительству. Секретарь Сталина лично приехал к Пастернаку (тот болел) и сказал: «Надо, надо, Борис Леонидович!» Срочно сшили ему костюм и наказав – никаких контактов с эмигрантами (читай, с родителями, ибо знали, что его родители живут в Германии) – посадили в самолет и помахали ручками.
В зале к нему подсела Марина Цветаева. Сама. Он бы не подошел. То стало их «невстречей». Никакого «заоблачного брата» (из ее писем к нему) она не увидела. Перед нею был несчастный, издерганный жизнью человек, состояние которого было близко к нервному истощению. Она поняла сразу: Пастернак чем-то очень напуган и ее присутствию даже не рад.
Конечно, к родителям он не поехал. Своей жене в начале июля 1935 г. Пастернак это объяснил так: «Все мне тут безразличны. Более того: я даже не видал родителей. Они были (жили, жили, Борис Леонидович. – С.Р.) в Мюнхене, когда я проезжал через Берлин, в Берлин для встречи со мной приехала одна старшая сестра с мужем, а со стариками я говорил по телефону. Я обещал им, что на обратном пути заеду в Мюнхен и там остановлюсь на неделю, и вот, видишь, как легко изменяю своему слову, нисколько об этом не думая. Зато ты всё. Ты жизнь» (курсив мой. – С.Р.).
Каков?
15 февраля 1936 г. Цветаева написала Тесковой в Чехословакию: «Борис Пастернак, на которого я годы подряд – через сотни верст – оборачивалась, как на второго себя, мне на писательском съезде шепотом сказал: – Я не посмел не поехать, ко мне приехал секретарь Сталина. Я – испугался…»
Он лукавил, когда писал Ариадне Эфрон в 1950 г., что не повидал своих родителей после 12 лет разлуки потому, что был «в раскисшем состоянии, не в форме». И «стыдился» их.
Так Пастернак никогда более не увидел своих родителей! Причина одна – страх. И это уже не просто трусость. Страх «за встречу» с родителями имеет другое определение…
В. Лакшин, взяв на себя роль адвоката Пастернака, написал, что, вообще говоря, поступок поэта был проявлением малодушия (бездушия – так точнее). «А ведь, как мы знаем, Пастернак не принадлежал к людям слабодушным». Увы, принадлежал. Иное поведение Пастернака, считает Лакшин, «было бы самоубийственным».
Лучше бы так. Безрассудная трусость Мандельштама куда понятнее, а потому симпатичнее, чем рассудочная, сознательная трусость Пастернака.
