М. Грашина - Языческий календарь. Миф, обряд, образ
Двойственность праздника, присутствие в его духе двух равнозначных и противоположных начал отражены в самом двойном его славянском названии: Иван Купала, сочетание мужского и женского имен, разделенных даже в песне, — «Сегодня Купалы, завтра Иваны».
О происхождении второго имени праздника существует немало предположений. Основных версий три, и каждая из них передает одну из частей праздничного духа:
- Купала — от купания (в воде),
- Купала — от «куп», густых порослей зелени,
- Купала — от «купно» — вместе. Здесь речь может идти как о большой совоКУПности людей, собравшихся на величайший праздник года, так и о совоКУПлении — соединении двух начал, обычно пребывающих порознь.
Самый любимый праздник наших отцов оказался одним из самых непостижимых для нашего сознания. Что происходит на этот праздник, кроме того, что день завтра начинает убывать? Стоит ли праздновать это не такое уж радостное событие? Чего здесь больше — радости или прощания? и среди народных сказок трудно однозначно назвать такую, что передала бы в чистом виде дух праздника Купалы.
Что до славянских купальских обрядов, которые могли бы помочь нам раскрыть дух праздника, то при знакомстве с материалами первым делом удивляет их немногочисленность. В обобщающих трудах по славянским календарным праздникам троицкой обрядности посвящены целые главы, купальской — несколько страниц [25].
Объяснить это можно двумя причинами. Во–первых, борьбой господствующей церкви со всеми проявлениями язычества, среди которых одно из первых мест занимал именно купальский праздник, самый яркий, по смыслу, праздник года. Именно его обряды чаще всего приводятся в поучениях как пример «мерзости» язычества, и не только из‑за эротического, плодородного их характера. Ни один праздник (как комплекс сказаний, обрядовых, игровых и бытовых действий, творчества песенного и художественного) не противоречит духу церковного учения в такой степени, как праздник Купалы. Плодородная (и более определенно — сексуальная) линия не менее сильно выражена в обрядах майских, урожайных, осенних праздников, значит, дело не только в ней. Купала вызывает сопротивление как торжество равновеликой силы светлого и темного начал, показывает своим адептам прекрасный лик Смерти, изображая ее прекрасной женою солнечного бога, что не оставляет в народной памяти места образу Спасителя как вечного и ежедневного победителя Смерти.
Потому именно Купала (по крайней мере на Великой Руси) была изгнана из народного быта почти совершенно, в том числе и введением нарочитого «Петровского поста» (начало коего — переходящее, понедельник второй недели по Троице, а окончание — 28 июня/11 июля, накануне Петрова дня), перекрывающего и «сползающий» вместе с календарем праздник Иванова дня, и неизменную точку Солнцестояния. На Украине и в Белоруссии празднование Купалы сохранилось лучше, большая часть записей купальских обрядов — зажжения костров на холмах, сооружения Мары — березки и Ярилы — куколки из трав, скатывания огненных колес и целых колесниц — и сопровождающих их песен происходит именно из этих земель. Русская же Купала не была разбита наголову, скорее отступила с потерями на территории близлежащего праздничного цикла. Ее обрядность и символика частично сместились ранее поста, на троицкий цикл вторых Русалий, сохранив прежнее водное и «зелейное», травное наполнение, так что пострадала главным образом солнечная и огненная составляющая праздника. Праздник сделался несколько более «однополым» и утратил отчасти свою разрушительную мощь.
Но одними преследованиями извне не объяснить подобное отступление второй важнейшей половины праздничного комплекса. Дело, видимо, еще и в том, что неприятие «темной» стороны Купалы оказала не только господствующая церковь, но и само патриархальное общество, все более уходящее от древних традиций почитания Богини. Наиболее сильные предания о темной стороне Богини и связанные с ними обряды (о которых мы непременно расскажем, но чуть ниже) народная память отторгала постепенно, они не исчезли совершенно, просто ушли вглубь, творились не общенародно и публично, но отдельными отважными и втайне, потому лишились связи с внешними проявлениями, заметными для стороннего взгляда этнографа. Как таковых купальских песен на Великой Руси записаны считаные единицы, а купальские игры — Ящер, Олень и им подобные — рассредоточились по всему годовому кругу, перешли частично на близкий по времени русальский цикл и на Масленицу, на Весну, а то и на Коляду. Потому и утратилась их очевидная некогда связь с летним Солнцестоянием, которую теперь научный люд восстанавливает по сходству с сюжетами, реконструированными из других источников, в том числе археологических. Как пример можно рассмотреть исследование Рыбакова о языческом содержании рисунков на роге из Черной Могилы и былины «Иван Годинович», включенное в состав труда «Язычество Древней Руси».
Материал других славянских земель несколько богаче, и песни украинского происхождения слегка приоткрывают полог забвения над темной стороной купальского таинства. При слушании песни «Ой, рано на Ивана» возникает желание не столько воспроизвести ее в обряде, сколько любыми способами защититься от подобной судьбы. Это естественно, ибо живые должны думать о жизни, особенно в молодости. Просто когда проходит Макушка Лета, грустный праздник, что для человека сродни Макушке Жизни, все ближе приходит понимание, что одного без другого быть не может. В Смерти есть зерно Жизни, и напротив, они — две противоположности, что всегда порознь — и только на вершине купальской горы сходятся вместе, ибо не в силах быть друг без друга, как муж и жена.
Пик года пройден, Солнце и Огонь достигли вершины силы. Юность завершилась, настает зрелость — начало умирания. Но свободных людей, оставивших страх, не страшит и такая судьба. Половина жизни пройдена — впереди еще такой же путь. Разве этого мало?
В заключение особо хочется отметить определенные события новейшей истории, имеющие, с нашей точки зрения, конкретные сакральные завязки.
Наверное, на сегодняшний момент времени никто не будет отрицать того общеизвестного факта, что как Сталин, так и Гитлер вложили колоссальное количество временных и человеческих ресурсов в изучение сакральной традиции.
Однако тот факт, что Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года, на наш взгляд, незаслуженно выпускается из внимания многими исследователями.
Между тем это ли не прекрасный образ, передающий сущность Купалы? Ясный летний день, вершина лета, несущий в себе — Смерть. Боль. Перерождение. И выход, в конечном итоге, в новое качество…
Как хотите, а мы не верим, что Гитлер выбрал эту дату случайно…
МИФОЛОГИЯ ТОЧКИ
Основной мифологический образ точки Летнего Солнцестояния — Муж и Жена. Он — День, Солнце, Огонь, Яр, Гора, Жизнь. Она — Ночь, Вода, Зелье, Волшба, Река, Смерть.
Это — уже не свадьба, как на Бельтан; оба начала присутствуют в полной силе, только из их союза может родиться Мир.
Ночь на Ивана Купала, самая страшная ведьмовская ночь года — последняя ночь Встречи двух начал, за которой начнется Разлука…
Ибо именно на этот период приходится мифологическая Смерть бога, которая знаменует собой поворот Года на темную сторону.
Пониманию темной, «смертной» мифологической сущности (стороны) праздника Летнего Солнцестояния способствует изучение описаний двух летних месяцев древесного календаря Грейвса: дуба (10 июня — 7 июля) и падуба (8 июля—4 августа). По Грейвсу, праздник Летнего Солнцестояния напрямую связан со смертью: «Месяц, взявший имя у бога–дуба Юпитера, начинался 10 июня и заканчивался 7 июля. Посередине день святого Иоанна — 24 июня, то есть день, в который царя–дуба сжигали заживо, принося его в жертву. Кельтский год был поделен надвое, и вторая половина начиналась в июле, очевидно, после семидневного оплакивания, или поминального пира в честь царя–дуба»: «Тринадцать недель разделяют зимнее и летнее Солнцестояния, из которых второе приходилось на неделю смерти и требовало кровавого жертвоприношения».
Наше знание об абсолютно конкретном характере традиционной сказочной культуры не оставляет сомнений в том, что представления о ведьмах, похищающих добрых молодцев или пьющих кровь у детей в Иванову ночь — не аллегория, художественный образ темного начала, но и не строчка из бытовой уголовной хроники. Это событие мифологической реальности, не менее вещной, чем реальность обыденная.
Впервые за весь летний цикл Мара предстает перед нами в полную силу, и в непривычном облике, не в окружении студеных ветров и зимних вьюг, а среди густой зелени, под звон струящейся воды, не грозной и жестокой, черной подобно сбросившему лист зимнему дереву, но любящей женщиной, страстной и отчаянной, самоубийственно стремящейся к своей противоположности, к своей второй половинке — Огню…
