Татьяна Москвина - Страус – птица русская (сборник)
Правда, победило не в честном бою, а с помощью старых добрых сюжетных игр, известных еще с античных времен. Но это – законные хитрости театра, положенные ему от вечности.
Все в общем тут по-хорошему «исхитрились» – исхитрился режиссер, складывая ансамбль из актеров разных театров и разных способов игры, никуда не спеша и все-таки дорожа сценическим временем (спектакль никак нельзя назвать затянутым, идет он бодро и внимание зрителя не рассеивает). Исхитрился художник, оформляя игрушечное пространство, исхитрились актеры, создавая живые характеры и не повторяя при этом своих прежних работ (приведу в пример В. Матвеева и А. Коваля – уж сколько мы их видели на сцене, ан нет, удивили, нашли новые краски). Исхитрился Р. Фурманов, сооружая богатый репертуар своей «Антрепризы», какого не во всяком знаменитом театре встретишь. Это не театр новаторских открытий, великих спектаклей, потрясающих сердца и волнующих умы десятилетиями. Это – театр собирания и накопления существующих ценностей, театр сохранения автора, театр сбережения живой души в актере. Этим должны на самом деле заниматься большие академические сцены, но в нашем сюрреалистическом городе на больших академических сценах норовят кататься на коньках и называть это безобразие интерпретацией Гоголя. Перевертыш такой! На маленьких сценах разводят уважение к автору и тщательный психологический рисунок игры, а на больших – лудят безответственные эксперименты и губят актеров, превращая их в пустых марионеток… Впрочем, это тема другого рассказа – а наш рассказ о симпатичнейших «Плодах просвещения» в «Русской антрепризе» закончен.
Бал провинциалов
В театре имени Маяковского состоялась премьера спектакля «Три сестры» по пьесе А.П. Чехова. Это абсолютно немодный, неактуальный, неавангардный и несенсационный спектакль. Этим он и хорош.
Сергей Арцибашев, крепкий уральский парень, в отличие от бедных чеховских сестер приехал когда-то в Москву и жадно накинулся тут на первосортное театральное искусство. Много работал и вышел в люди – крепок нынче под его руководством театр имени Маяковского с грамотно сложенной труппой и разнообразным репертуаром. Крепок и он сам, пышущий энергией реликтовый русский мужчина.
В его спектаклях, возможно, кому-то недостает тонкостей интерпретации и шалостей ума – Арцибашев любит вдалбливать зрителю важные для него мысли здоровым плотницким топором. Такая натура, не переделаешь, да и зачем? То, что важно режиссеру, – далеко не мелочь.
Его, скажем, заботит «мысль семейная», жизнь семьи, дела семьи – и подавляющее большинство спектаклей театра имени Маяковского именно об этом.
Об этом и новые «Три сестры». О жизни русской провинциальной семьи интеллигентных людей, которые не смогли вырваться из рокового плена жизни, поменять судьбу.
В первом акте «Трех сестер» мы видим действующих лиц как будто на торжественно-старомодном провинциальном балу году эдак в 1956-м. Сценография (в этот раз Арцибашев сам занялся оформлением своего спектакля) продолжает зрительный зал Маяковки, точь-в-точь похожий в его нынешнем виде на старый Дом культуры. Слева зеркало, справа обтянутые бархатом ложи, а на заднике – милейшая провинциальная живопись, наивно-добродушные пейзажи. Здесь, среди столиков, покрытых белыми скатертями, будут разгуливать персонажи, пока что в приподнято-праздничном настроении, ведь жизнь еще не обернулась уныло-горьким лицом, еще есть надежда прожить ее осмысленно и счастливо. Они вихрем носятся по сцене, пьют шампанское, с провинциальной уморительной серьезностью декламируют Пушкина. Стриженая французистая красавица Маша в черном шифоне (Д. Повереннова) встречает интересного мужчину в усах Вершинина (Ю. Соколов), милая, чуть нелепая Ирина (М. Костина) переживает свою молодость как трудную, но интересную задачу, и даже горемыка Чебутыкин (И. Охлупин) заражен общим тоном радости. Искренние, чудаковатые, забавные, чистые люди. Явление главной злодейки, которая разрушит всю их жизнь, – Наташи, невесты брата (З. Кайдановская), – проходит бестревожно, ну, подумаешь, безвкусно оделась девушка, бывает.
Но из невинной мещаночки вылезает хищная гадина, и, надо заметить, Зоя Кайдановская играет на редкость смело, остро и бесстрашно. Ее Наташа с горящими глазами и сладко-злобными интонациями всем своим шершавым нутром знает и чует, как здесь, в провинции, надо жить и кто тут может выжить. Пушкин не поможет! Помогут влиятельные любовники, поможет тупая и твердая мещанская воля к завоеванию пространства. Интеллигентное семейство узнает, как умеют орать и визжать дамочки, расчищающие дорогу себе и своим отродьям, и мы хорошо знаем этот мерзкий визг, которым переполнена вся Россия – хоть провинциальная, хоть столичная.
После антракта время действия словно отодвигается вглубь – персонажи уже выходят одетыми по моде чеховских времен, бал закончен, сцена залита красным светом, в городе пожар, несчастье. Начинаются нелепые горестные драмы, потому что воля в этом мире отчего-то присуща эгоистичным гадам – самовлюбленному придурку Соленому (интересный А. Хабаров) и Наташе. А хорошие люди съеживаются, тушуются перед ними, не знают, как ответить на хамство и злобу, предпочитают замыкаться в себе, как отчаянно замкнулся бедный нелюбимый муж Маши Кулыгин (И. Марычев). Никакие надежды не сбылись в роковом провинциальном времени, которое словно бы заколдовывает людей, лишает способности на поступок. И люди закисают, портятся, как забытые в мешке фрукты. Милый мальчик Андрей (А. Фатеев) превращается в ничтожного, жалкого подкаблучника и бесконечно жалуется слуге Ферапонту (Е. Байковский), который явно умнее его и только делает вид, что глух. А добрейший Чебутыкин застывает в горьком равнодушии к людям и почти что посылает на смерть барона Тузенбаха: «Одним бароном больше, одним бароном меньше…»
Арцибашев добился довольно слаженного ансамбля, хотя, конечно, в других «Трех сестрах» я видела более сильное исполнение отдельных ролей – трудно забыть трагическую Елену Майорову – Машу в спектакле Ефремова или обаятельнейшего Тузенбаха – Кирилла Пирогова у Фоменко. Но искренность и чистота тона, сильный посыл в зрительный зал новых «Трех сестер» меня тронули. Режиссер с нежностью и печалью рассказал о прекрасных гибнущих людях с живой душой, с умом и образованием, которые не могут дать отпор хищной злобе человекообразных животных. Нет сил, нет энергии! Провинция ведь потому и превращается в провинцию, что ей недостает энергии, воли к строительству жизни. (Хотя у слова «провинция» изначально не было никакого ругательного оттенка.)
Итак, чеховская пьеса доложена полностью, с четкой системой режиссерских симпатий и антипатий. Исполнение неплохое, с несколькими явными удачами. Особое предпочтение отдаю работе Зои Кайдановской. Уверенно рекомендую посмотреть всем врачам, учителям и военным в отставке, которые интересуются искусством.
Блистательные закоулки
«Жизнь в театре» Дэвида Мэмета, постановка Олега Куликова. «Квартирник» по Алексею Хвостенко, постановка Романа Смирнова. Театр на Литейном (Санкт-Петербург).
После некоторой паузы театр на Литейном вновь принялся за изысканные театральные эксперименты с пространством, временем и «веществом игры» актера. Неистребимый инстинкт театроведа, видимо, подсказал руководителю театра А. Гетману именно такой путь, и он наиболее адекватен: ни в академические, ни в коммерческие театры Литейке никогда не выбиться (да и было бы куда выбиваться-то, скажем мы с нехорошей улыбкой!). Надо делать что-то такое, чего нет нигде, нечто законченно и безнадежно неформатное – то есть своеобразное.
Ведь даже историческое местоположение театра на Литейном своеобразно – между Большим домом и бывшим «Сайгоном», между торжественной угрюмой громадой Государственной безопасности и рассадником неформальной культуры. Вот тут и вертись! – как говаривал учитель Медведенко, и тут, на Литейке, как раз немало кто «вертелся» – включая молодого и удивительного Льва Додина с его уникальным «Недорослем».
Успехи театра на Литейном имеют два свойства: они, несомненно, чисто театральной природы, это именно что настоящие театральные победы, не связанные с конъюнктурой, модными именами или другими привходящими обстоятельствами, и они – летучи. Отчего-то у театра не получается закрепиться на достигнутых высотах. Никак не получается сформировать устойчивую репутацию. Как поется в песне, «то взлет, то посадка».
На взлете театр, деликатно спрятанный в глубине дворика, а не выпячивающий грудь в колоннах, кажется милейшим приютом бродячих собак-театралов. Его скромные помещения притягивают обаятельной непритязательностью, отсутствием всякой показухи – только театр, чисто театр, без шума и пыли. Но в период посадки в глаза начинает лезть ярко выраженная ленинградская коммунальная бедность, тусклый свет, вялые больные лица зрителей, скучная игра разномастных актеров. Нет спасительной исторической инерции бархата-позолоты, которая бы позволила просто культурно провести досуг, не слишком вникая в художественную ценность спектакля.
