Найджел Кауторн - Замурованная. 24 года в аду
Мальчики были увлечены всем, что они увидели вокруг себя. Они изумлялись лучам солнца, наползающим друг на друга, деревьям, рыбам, пруду. Скоро прогулки на природе стали ежедневным занятием Элизабет, Стефана и Феликса. Но, несмотря на очевидный прогресс, врачи по-прежнему не думали, что отпустят их домой в ближайшее время.
«Теперь уже ясно, что семье нужно остаться здесь еще на несколько месяцев, – говорил главврач клиники, доктор Кепплингер. – Чтобы получить хороший старт в их новой жизни, им всем требуется постоянная защита, их нужно медленно и постепенно знакомить с миром вокруг и друг с другом. И особенно дальнейшая терапия нужна Элизабет и ее сыновьям из подвала, чтобы помочь им привыкнуть к свету после стольких лет в полумраке. Им также нужна помощь, чтобы привыкнуть к свободному месту вокруг, которым они теперь располагают, где могут свободно перемещаться».
И все же их скорое появление на открытом пространстве вызвало проблемы, и очень скоро – из-за обостренного интереса к семье СМИ. С тех пор как их освободили из темницы, вокруг клиники постоянно толпились журналисты и телевизионные бригады, каждой из которых хотелось урвать хоть кусочек от их истории.
Доктор Кепплингер сокрушался, что семья не может беззаботно гулять за воротами клиники, и все из-за огромного количества журналистов, отовсюду слетевшихся в Амштеттен. В итоге, сказал он, дети Фрицля оказались «заперты во второй раз», еще не пережив свою травму после подвала. За одну только первую неделю работники больницы отправили за границы территории их комплекса 22 папарацци, которые проникли в клинику, чтобы сделать эксклюзивные снимки кого-нибудь из семьи Фрицля. Тогда пришлось призвать на помощь лучшие полицейские подразделения с собаками, а также добровольцев пожарников и, кроме того, нанять частную охранную фирму для защиты больницы.
Некоторые фотографы устроили засады даже на деревьях. «Папарацци рыли ямы, покрывали их алюминиевой фольгой, чтобы обмануть инфракрасные детекторы, потом прятались там со своими камерами и накрывались армейскими камуфляжными накидками, – сказал начальник больничной охраны Рихард Риглер. – Пока нам удавалось поймать их всех, но я понятия не имею, сколько еще это продлится».
Фотографы со всего мира разбили лагерь за воротами клиники в надежде сделать первые фотографии семьи Фрицлей в их новом месте обитания. По сообщению австрийской прессы, цена за один снимок никем не виденной Элизабет Фрицль возросла до миллиона долларов, и папарацци просто сходили с ума, желая получить награду.
«Алчность некоторых репортеров определенно не знает предела», – отрезал Ганс Хайнц Ленце.
Как-то раз ночью одному фотографу удалось взобраться по фасаду здания клиники постройки девятнадцатого века и дотянуться до балкона, граничащего с комнатами, в которых жила семья, но на крик медсестры туда явились охранники, которые после небольшой потасовки задержали репортера. Во время столкновения один из охранников упал с балкона и был травмирован.
Очередной папарацци пробовал сфотографировать Элизабет и ее детей через больничную ограду, когда они играли в саду. Охрана прогнала и его, но фотографу удалось потом спрятаться за дерево, и, когда его вновь поймали, он ударил офицера палкой по шее и плечам. 30-летний офицер потерял сознание и был доставлен в больницу с незначительными травмами, а фотографу удалось скрыться.
Голодные до новостей, они принялись за спекуляцию. По словам «Остеррих», врачи прятали детей Элизабет в группах других детей, чтобы они могли спокойно выходить на улицу. Газеты кричали, что их мать в свою очередь наряжают медсестрой, чтобы и она могла оставаться незамеченной вне стен клиники.
«Иначе они просто не могли выйти на улицу, потому что все кишело журналистами, жаждущими заснять их, – сказал Кристоф Хербст. – И это снова создало у них ощущение ограниченности». Затем доктор Кепплингер сделал заявление, адресованное журналистам, с требованием немедленно прекратить осаждать клинику и оставить его пациентов в покое. «Семье сейчас нужно время, – сказал он. – Они определенно не хотят огласки, и они имеют право на приватность, после того чудовищного испытания, через которое они прошли».
Тогда на помощь снова пришел Ганс Хайнц Ленце. Он дал полиции указания зафиксировать личные данные всех фотографов, которых заставали за попыткой пробраться в клинику, и, где возможно, пожаловаться в соответствующие органы. Ленце особо обратил внимание на британских журналистов как на самых ярых нарушителей покоя, хотя при попытке проникновения в больницу задерживали и фотографов из других стран. Он добавил, что планирует составить официальную жалобу по поводу действий фотокорреспондентов из Великобритании в Комиссию по жалобам на прессу.
«Мы связались с Комиссией по жалобам на прессу, где нам сказали, что они могут принять жалобу на британских журналистов, работавших не по правилам, – сказал Ленце. – И проникновение в больницу под видом уборщиков и полицейских будет непременно занесено в их послужной список. Отныне имена будут передаваться туда сразу, как только мы будем узнавать их».
Но публичность приносила и полезные плоды. Наряду с письмами и открытками доброжелатели пересылали денежные подарки. Один из них прислал Феликсу самокат, на котором он тут же научился кататься. «Феликс обожает свой новый самокат, – сказал один из работников больницы. – И все время проводит, нарезая на нем круги по территории».
Его опекуны также сводили его в «Макдоналдс». Персонал больницы говорил, что Феликс был взбудоражен поездкой за несколько километров, чтобы посетить ресторан, где он попробовал «Хэппи Мил». «Ему очень понравилось», – утверждают свидетели.
Раньше он видел их рекламу по телевизору, но все равно не верил, что «Макдоналдс» существует на самом деле. Чтобы не огорчать ребенка, обреченного, быть может, всю жизнь провести в подвале, ему было сказано, что все это выдумано. Его тихая поездка за порцией гамбургеров и картошкой фри была первой вылазкой пятилетнего мальчика за пределы психиатрической клиники, куда он попал сразу же после освобождения. Его сопровождали медсестры, и на нем были надеты очки, защищавшие его глаза от яркого дневного света.
«Феликсу нравится свобода. За эти три недели, что он находится в клинике, у него небывалый прогресс. Ему понравился не только «Макдоналдс», но и машина, – ему очень нравится ездить на ней».
Выросшие в доме Лиза, Моника и Александр составили ему компанию в этот день. У них тоже наблюдались признаки «серьезного улучшения». Стефан тогда еще не покидал клинику, и предполагали, что для этого потребуется еще некоторое время.
В больнице Элизабет навестил старший брат Гаральд, который попытался ее утешить. Когда сестра пропала, он покинул дом, поверив отцовской версии о том, что она вступила в какую-то религиозную секту. Гаральд, ее самый близкий друг из всей семьи, был после этого очень подавлен и терзался чувством вины.
Младшая сестра Элизабет, Габриэль Хельм, женщина уже за тридцать, испытала серьезное потрясение, увидев свою сестру, и присоединилась ко всей семье в отделении терапии, помогавшей им пережить шок. «Никто из нас не мог поверить, насколько обычной она выглядела, – сказала Габриэль. – Она здорова, она общительна, и справляется со всем просто отлично. Каждый день она становится чуточку сильнее. Я не могу высказать, какие необычные времена настали для всей семьи. Это больше, чем кто-либо способен вообразить. Мы вместе стараемся изо всех сил, чтобы поддержать Элизабет. Она так рада, видя своих детей. Она постоянно твердит им, какие они красивые, и все время проводит рядом с ними, узнавая их все лучше и лучше».
Ее муж, Юрген Хельм, был поражен тем, что случилось, не меньше. «Я прожил в этом доме целых три года, и хотя бы однажды, но был в подвале, – сказал он. – Повсюду был разбросан мусор, и я подумать не мог, что всего немного в стороне живет эта семья. Это невероятно».
Подруга семьи Эльфрида Хоера не сомневалась, что теперь все они найдут силы объединиться в отчаянной попытке заново выстроить их искалеченные жизни. Свои надежды на то, что семья объединится, она возлагала на старшую сестру, Ульрику. «Ульрика очень сильная, – сказала Эльфрида. – Она восставала против Фрицля еще девочкой, и я уверена, она поможет всем пройти через это».
Как ни странно, люди, близкие семье, говорили, что, как это ни шокирует, Элизабет все равно любит своего отца, что может быть расценено как вариация стокгольмского синдрома, когда заложники ставят себя на место их узурпаторов. Элизабет клялась, что никогда больше не посмотрит в глаза чудовищу, которое насиловало и третировало ее много лет, но, хотите вы этого или нет, он все еще ее отец.
Другие жители Амштеттена тоже пытались справиться с осознанием этого невозможного преступления, по мере того как раскрывались подробности так называемого Дома ужасов. Когда мировая пресса заполонила улицы, в городе был проведен митинг в знак солидарности с Элизабет и ее детьми. В ночь на 29 апреля – три дня спустя после освобождения Элизабет – около двухсот человек собрались на старинной рыночной площади под проливным дождем со свечами и зонтами в руках. Сочувствующие Элизабет возложили цветы у порога дома номер 40 по Иббштрассе. Люди шли отрешенные. До конца прошлой недели их очаровательный австрийский городок славился только своим яблочным вином. Теперь его название всегда будет ассоциироваться с фамилией Фрицля. Демонстранты обвиняли власти в том, что они не обратили внимания на все происходившие странности. Но они винили и себя за то, что сами тоже ничего не замечали.
