Ефим Гофман - Необходимость рефлексии. Статьи разных лет
Думается, что не утратила своей актуальности основная суть рассмотренного конфликта и поныне. В ситуации, когда сознание мыслящей части современного российского общества всё основательнее, всё неуклоннее уходит от оглядки на идеологические нормативы, предлагаемые нынешней властью, и ищет альтернативные точки опоры, опыт публицистических полемик рубежа 70-80-х годов может оказаться весьма востребованным. Переломный, кризисный характер тогдашней общественной атмосферы во многом сопоставим со спецификой нашего времени.
Соблазн исступлённого мировоззренческого радикализма в такие переходные эпохи весьма велик
Есть, однако, основания надеяться на то, что не иссяк в современном российском социуме и иной дух, и иная тяга: тяга к восприятию и постижению насущных проблем времени во всей их сложности, во всём их объёме; тяга к правде и терпимости (если вспомнить название программной публицистической книги всё того же Льва Копелева). Именно ориентация на такие принципы может быть залогом подлинной продуктивности серьёзных общественных дискуссий.
2012–2013
Три рецензии
Чтобы состояться
О сборнике стихотворений Ирины Весы «Трофейный пейзаж»
С вызывающей внушительностью заявляют о себе реалии культуры на страницах нового поэтического сборника харьковчанки Ирины Евсы «Трофейный пейзаж». Названия художественных произведений, имена поэтов, режиссёров, музыкантов, мыслителей то и дело норовят здесь пробраться на текстовую авансцену
Описывая свой домашний книжный стеллаж, Евса не упускает возможности продемонстрировать нам некоторые конкретные томики, стоящие на нём: «Кенжеев и Цветков / и неполный Бродский». Воспоминание о «гарнизонном Казанове», схлопотавшем за свои шалости принудительный перевод из тёплой солнечной Слобожанщины в унылую северную глушь, вызывает у автора молниеносную литературную ассоциацию: «Этапом – от Бальбека Пруста до «Поединка» Куприна». Содержательный дружеский разговор с приязненной шутливостью именуется в тексте «шепотком о Шнитке или Башмете», и – напротив – назойливая соседская «дрель за стенкой» ехидно уподобляется музыкальной поп-звезде Ванессе Мей.
Даже Мандельштам Евсе дорог и интересен не только тем, что и в стихах, и в жизни (как в море) «плыл / <…> не кролем, не брассом, а как-то иначе», но и тем, что был незаурядным… читателем. Косвенное подтверждение этому – укоризненно-риторический вопрос, адресованный сегодняшнему дню и содержащий внутри себя скрытую цитату из хрестоматийного «Бессонница. Гомер…»: «Кто теперь способен до середины списка / кораблей добраться?».
Заметим, что столь высоко поднятая планка авторских вкусов, интересов и пристрастий подкреплена в «Трофейном пейзаже» соответствующим уровнем версификации. Стиль текстовой одёжки Евсы – строгий (если иметь в виду тяготение к точной рифмовке), но не лишённый элегантности, выражающейся в богатстве словаря, ритмическом разнообразии (от традиционного «хориямба» до новомодных фасонов).
При знакомстве со сборником могут возникнуть поводы и засомневаться: а так ли уж необходимо всякий раз приплетать в строку какого-нибудь «многомудрого Фрейда» и Фромма? И всё-таки отдадим автору должное: большей частью отсылки к именам и названиям в «Трофейном пейзаже» уместны и точны. Иногда с их помощью даже рождаются метафоры, выявляющие смысловой объём образов, лежащих вроде бы на поверхности. Так, в стихотворении «Кто-нибудь придёт…» не листопадом, но «листопадом Иоселиани / мимо окон прошуршит октябрь, // на лету, как тайнопись шумеров, / истлевая в тонкие пласты» (здесь и далее в стихотворных цитатах, кроме одного специально оговоренного случая, курсив мой – Е. Г.). Упоминание мастера кинематографа, обладающего редкой способностью воссоздавать на экране целостную материю жизни в её естественном течении, побуждает осознать осенний пейзаж за окном как образ многомерный.
Заключительные строчки стихотворения подтверждают: речь в нём идёт об угасании любви, о том, что «жизнь <…> сменила код» на двери человеческой души. Пережитые высокие чувства «истлевают», но – в отличие от древесных листьев – не превращаются в никчемную труху. Память о них, подобно древним шумерским письменам, оседающим в кладовых истории, погружается в фундамент внутреннего авторского мира, становясь органической его частью…
Далеко не все стихи Евсы, представленные в сборнике, отличаются подобным своеобразием. Зачастую – будь то приватные взаимоотношения с людьми или летние крымские впечатления (стихотворные отчёты о них занимают изрядное место во втором разделе книги) – автору не удаётся избежать общих мест. Оговоримся впрочем, что наличие объективных, испытываемых любым поэтом (особенно – в наше время) трудностей в нахождении незатёртой свежей интонации и метафоры Евса и сама понимает.
Свидетельство тому – хотя бы – замечание в одном из текстов книги: «<…>всё засвечено словами. / Исчёркано до черноты».
Ещё одна существенная оговорка. В силу разных причин (хотя бы потому, что, по авторскому признанию, «лавр не брезжит над челом») Евса вынуждена игнорировать иные заветы и декларации великих. Будь то хрестоматийно-пушкинское «Ты царь: живи один», или капризные высказывания того же Бродского из всевозможных интервью: я, дескать, всего лишь отдельно взятый имярек, ни к каким сословиям и сообществам не принадлежу и рассуждать о них, а также – о себе в их контексте, мне неинтересно. Роскоши всецело отдаваться вечным темам и личным эмоциям автор «Трофейного пейзажа» попросту не может себе позволить.
В итоге – подлинную яркость и мощь голос Евсы обретает в стихах (а их в «Трофейном пейзаже» немало), сопрягающих личный – душевный и жизненный – опыт поэта с постижением судеб своего поколения и среды (к разговору о среде мы ещё вернёмся ниже), с откликом на непростые проблемы современной жизни. И как раз на текстах, связанных с проблематикой настоящего, интересно остановиться поподробнее.
Начнём с того, что взгляд поэта на современную ситуацию в значительной мере обусловлен вполне определёнными мировоззренческими истоками. Ирина Евса, чьё формирование, стихотворческое и человеческое, пришлось на середину 70-х годов, – плоть от плоти тогдашней неформальной, зачастую даже самою собой не осознанной в качестве явления, но достаточно разветвлённой среды. Речь идёт о тех, кто целеустремлённо выискивал крупицы достойной словесности в подцензурных «толстых» журналах и, одновременно, тайком азартно погружался в дебри самиздата-тамиздата. Кто увлечённо осваивал более-менее легализованные шедевры русской поэзии первой половины двадцатого столетия и западноевропейской прозы той же эпохи. Кто не пропускал редкие просмотры произведений «авторского» кинематографа, редкую пластинку с опусом композитора-авангардиста.
Перестроечные перемены, встреченные упомянутой средой отчасти – с надеждой, отчасти – с недоверием, привели к результатам совершенно непредвиденным при любых предварительных раскладах: «Нас такой сквозняк пробрал, что иных продуло, / а других, как мусор, выдуло из эпохи». Не одна Евса, но многие и многие сейчас имеют основания эксцентрично охарактеризовать свой статус, как «поплавок, плевок», «на крючке червяк, Никто», или недоуменно констатировать: «Я давно уже в Книге Мёртвых, в полустёртом столбце имён».
В чём причины и суть упомянутого «сквозняка», породившего новое положение вещей? Для некоторых возможных ответов на подобный вопрос мы находим в стихах Евсы весомое подспорье.
Выражаясь фигурально, суть в том, что «ангел-хранитель отстал у киоска, / затерялся, забрёл в Луна-парк», набил рот «клубничными жвачками» и «вращается на колесе обозренья», предпочитая свободному духовному полёту вовлечённость в банальное и предсказуемое коммерциализированно-карусельное шоу.
Высокая поэзия, подобно «гвоздикам в переходе», на глазах превращается в рыночный товар, порою даже «не купленный тем, для кого»: «Ни к чему эти строфы окучивать, / всё равно пропадут задарма / и тобой, как солёным огурчиком, / возле выхода хрустнет зима».
Что же касается рефлексии, то лица, питающие склонность к последней, подозрительные в былые дни для иного гэбиста, неприемлемые – для иного партфункционера, сегодня могут оказаться неудобными и чуждыми для… «Сократа с Платоном».
Нет, речь, конечно же, идёт не о подлинных великих древних греках, но об условно названных их именами героях содержащейся в «Трофейном пейзаже» стихотворной постмодернистской притчи (той, что начинается с упоминания Ванессы Мей). Место её действия – Интернет. На одном из сайтов в дискуссию двоих упомянутых выше персонажей случайно включается третий, рефлексирующий «Иов».
