Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович

Согласимся с Кобылянским, озаглавившим воспоминания пронзительным криком: «Мы не были полчищем варваров и сексуальных маньяков!» Он утверждал, что в его окружении насильников было немного, около одного процента (действительно, зачем озорничать, то есть насильничать, если свёрток с продуктами позволяет совершить натуральный обмен. — Прим. Р.Г.).

Нет оснований ему не верить — в Красной армии было немало подразделений, командиры которых не допускали насилия в отношении гражданского населения. Но историческая правда не хромоножка. Есть две правды. Мемуары бравых танкистов и кавалеристов и воспоминания жертв и очевидцев красноармейских насилий.

Признание Богомолова

Сложно обвинить в антипатриотизме писателя Богомолова, офицера войсковой разведки и автора романа «В августе сорок четвёртого». Публикуя в романе «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» множество документов, в том числе негативных, относящихся к последним месяцам войны, и усердно повторяя, что руководство Красной армии жёстко пресекало факты нарушения воинской дисциплины, он находит им объяснение.

«Оказавшись на территории Германии после четырёх лет кровопролитной жестокой войны, разрухи, голода, бойцы и офицеры Красной армии, к своему удивлению, увидели богатые и сытые хозяйства немецких фермеров, отлично организованное сельское хозяйство, невиданную сельскохозяйственную и бытовую технику, бетонированные скотные дворы, шоссейные дороги, проложенные от деревни к деревне, автострады для восьми или десяти идущих в ряд машин; увидели в берлинских предместьях и дачных районах шикарные двух- и трёхэтажные собственные дома с электричеством, газом, ванными и великолепно возделанными садами.

Увидев эту сытую, устроенную, благополучную жизнь обычного немца, умопомрачительную роскошь вилл, замков, особняков, поместий, увидев крестьянские дворы: чистоту, опрятность, благосостояние […] стада на пастбищах […] в деревенских домах шкафы и комоды, а в них — одежда, хорошая обувь, шерстяные и пуховые одеяла, фарфор […] увидев всё это, советский военнослужащий ощущал непривычную новизну всех предметов и окружающих явлений и невольно задавался вопросом, чего же им, немцам, ещё не хватало при такой-то райской жизни.

Всеобщая ненависть к немцам, невзирая на приказы, наставления, указания на изменение отношения к мирному немецкому населению, невольно разгоралась ещё больше при сопоставлении их уровня жизни и тех зверств, которые они совершили» [106].

Это тоже было правдой. Зависть разжигала ненависть. Социальным психологам известно на что способна «чёрная зависть» «в поисках справедливости».

В 1917-м солдаты и матросы, захватившие Зимний дворец, «в поисках социальной справедливости» испражнялись в древнегреческие вазы. В январе 1918-м делегаты III Всероссийского съезда Советов, которых Оргкомитет опрометчиво поселил в Зимнем дворце, из мести к буржуям использовали в качестве ночных горшков старинные вазы из саксонского фарфора и древнекитайской керамики. «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный», — писал Пушкин в «Капитанской дочке». — Германия 45-го его увидела и содрогнулась. Мстили так, как умели, кто по-азиатски, а кто по рабоче-крестьянски.

Бранденбургские ворота

После подписания капитуляции Бранденбургские ворота стали единственным сохранившимся символом германской столицы. В прошлом это были городские ворота, одни из четырнадцати, через которые въезжали в Берлин, окружённый крепостными стенами. В 1806 году через них шествовали войска Наполеона, в 1871-м ответным маршем прошли солдаты Бисмарка, покорителя Парижа, с 1933-го с зажжёнными факелами у Бранденбургских ворот устраивали парады национал-социалисты.

Времена изменились. Май 1945-го. На полуразрушенной квадриге, несколькими неделями ранее украшенной колесницей богини Победы (Виктории), развевается красное знамя с серпом и молотом. Под ним — огромный портрет Сталина, напоминание берлинцам, кто ныне является хозяином города. А вокруг Бранденбургских ворот копошится стихийный рынок, на котором бывшие военнопленные и иностранные рабочие обменивали краденые вещи, — к ним присоединились советские солдаты, и сюда же в поисках еды и дефицитных товаров, в первую очередь пенициллина, устремились берлинцы. Женское тело на чёрном рынке стало ходовым товаром — за него приобретались еда, сигареты… После приказа Сталина, запретившего использовать женщину в качестве живого трофея, победители продуктами покупали любовь у Бранденбургских ворот. Надобности в насилии не было. Голодная женщина соглашалась на всё.

Из дневника анонимной женщины средних лет, ради получения продуктов для своих детей вышедшей к Бранденбургским воротам [107]. Советский моряк, подошедший к ней, выглядел так молодо, что немке он показался школьником, несколькими часами ранее сидевшим за школьной партой. Немного стесняясь, матрос вежливо попросил её найти для него приличную и опрятную девушку, которая была бы нежна с ним, а взамен он готов предложить ей продукты питания (подразумевался стандартный паёк: мясо, хлеб и селёдка). Слово «еда» оказало магическое действие, и женщина спросила матроса: «Не желает ли культурный русский господин, что она сама станет его любовницей, если, конечно, он даст ей взамен продукты, обещанные другой девушке?» Юноша охотно согласился произвести бартер…

…В начале мая в Берлине ещё попадались полные женщины, жены бывших партийных функционеров и представителей прежней власти, умудрившиеся сохранить фигуру в полуголодные месяцы весны 1945-го. Женщины, вышедшие к Бранденбургским воротам, заметив, что «Иваны» любят охоту за полными дамами, получали скрытое удовлетворение, наблюдая за фрау нацисткой элиты. Все равны перед детородным органом, вчерашняя элита наравне со всеми подверглась насилию. Цинизм помогал выжить берлинским женщинам, и 4 мая автор анонимного дневника записала: «Мы постепенно начинаем смотреть на акты насилия с определенной долей юмора, хотя этот юмор достаточно чёрный». Изнасилование стало коллективным явлением, опытом, приобретённой каждой женщиной, уравнявшим всех независимо от возраста и социального положения, и, встречаясь, не стесняясь, немки приветствовали друг друга циничной шуткой: «Сколько сегодня?»

Шалить можно — жениться, выходить замуж нельзя!

Когда армию загнали в казармы и военно-полевые жёны демобилизовались из армии, началась эволюция отношений советских офицеров с немецкими (чешскими, венгерскими…) женщинами. Чувства и отношения стали искренними. На смену военно-полевым жёнам пришли жёны оккупационные. Многие офицеры по-настоящему влюбились в иностранных подруг, привыкших к правилам личной гигиены, к парфюмерии и шёлковому белью, опрятным и чистоплотным (не в пример огрубевшим на фронте женщинам-военнослужащим). Этого политработники допустить не могли.

С середины апреля забили тревогу Военные советы фронтов, одна за другой посыпались директивы о запрете браков с иностранками (с сокращениями приводим два документа, выделения жирным шрифтом сделаны автором) [108].

12 апреля Военный совет 4-го Украинского фронта разослал Постановление военным советам армий, командирам корпусов и дивизий, начальникам политорганов и начальникам родов войск:

«Наши войска уже продолжительное время, преследуя противника, действуют на территории иностранных государств с целью добить немецкого зверя в его логове. Казалось бы, всем нашим офицерам пора […] на деле повысить бдительность, как того требует приказ Верховного главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА № 5 от 23 февраля 1945 года.

К сожалению, этого нет, и грань между военнослужащими Красной армии и иностранцами во многих случаях стерта. Потеря бдительности приняла широкие размеры, в результате чего наши отдельные военнослужащие, в том числе и офицеры, оказались в сетях врага.