Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»
Из классики XX века
Кай Мунк
Вступление Бориса Дубина
Через несколько недель после адвентной проповеди накануне 1944 года, когда лютеранский пастор Кай Мунк в кафедральном соборе Копенгагена, храме Богоматери, предал нацистов открытому проклятию и, вопреки настоянию и предложениям друзей, не скрылся потом в подполье или за границей, он был январской ночью арестован гестапо, а наутро его тело обнаружили в придорожной канаве неподалеку от ютландского города Силькеборг (в Ютландии Мунк прослужил викарием двадцать последних лет жизни). На похоронах пастора и литератора собралось несколько тысяч человек, его мученическая смерть всколыхнула страну, дала новый импульс датскому Сопротивлению. И, конечно, заставила другими глазами посмотреть на созданное Мунком-писателем.
Драма «Слово» занимает особое место в наследии автора и в Датском культурном каноне, где она стоит рядом с давно причисленными к классике нравоописательными комедиями Хольберга и сказочной драматической поэмой Эленшлегера. Написанная Мунком по заказу Королевского театра Дании в 1925 году по следам реального события — смерти молодой роженицы в приходе, где Мунк служил, — она была напечатана и с большим успехом поставлена в 1932-м. С тех пор пьеса не сходит со сцен мира (в 2008 году крупный французский режиссер Артюр Носисьель показал ее в литературной обработке Мари Даррьесек на Авиньонском фестивале и в культурном центре Со под Парижем, а на следующий год — в столичном театре Рон-Пуэн). Ее экранизировали в Швеции в 1943-м и Финляндии в 1962-м, но событием мирового значения стал фильм «Слово», созданный в 1955-м на основе драмы великим датским мастером Карлом Дрейером. Картина получила американский «Золотой глобус», венецианского «Золотого льва» и — в трех номинациях — крупнейшую датскую кинопремию «Бодил», она неизменно и на первых позициях входит в самые разные списки лучших фильмов всех стран и времен.
Вероятно, главная особенность драмы Мунка и для его современников, и для нас сегодня в том, что это миракль — гость на театральных сценах XX века достаточно редкий. Тем более если принадлежит современному автору (тут вспоминается разве что Поль Клодель). И еще более — когда перед зрителями шаг за шагом разворачивается скрупулезно реалистическая история из крестьянского быта глухой провинции; евангельский сплав быта и чуда, кухни и храма еще нагляднее и драматичнее представлен в фильме Дрейера, сократившего пьесу на две трети. Отмечу особую, как бы ритуальную замедленность действия драмы и вместе с тем чрезвычайную насыщенность каждой ее сцены живой речью (не зря же она названа «Слово»). Персонажи тут не просто без остановки, без привычных для нас пауз и подтекстом говорят — они, что еще необычнее, беспрерывно слушают, поскольку все время обращены друг к другу. Если резюмировать совсем коротко и общо, тема мунковской драмы — возможность чуда в современном мире, в повседневном течении жизни, вернее, личная способность человека к ожиданию и приходу невероятного, к «адвенту», который ведь и значит «приход».
Если иметь в виду основных участников полемики на сцене (а пьеса Мунка, как всякий миракль, это еще и прение, спор о душе), то их, опять-таки обобщенно говоря, четыре. Это сторонник просветительских идей знаменитого пастора XIX века Николая Грундтвига, свободомысл-хуторянин Миккель Борген, его прямой противник портной-фундаменталист Петерсен, позитивист-доктор (вместе со своим фактическим сторонником, осмотрительным новым пастором местного прихода) и — противостоящий им всем — юродивый сын старика Боргена, его несбывшаяся надежда как хозяина и как верующего Йоханнес. Этот сын (два других — намеренно бледные сценические тени, явные не герои) — своего рода «рыцарь веры», который, прямо-таки по «Страху и трепету» Киркегора, вступил в «несчастное отношение с так называемой действительностью» и потому сочтен сумасшедшим. Ему и предстоит разрешить главную коллизию замечательной мистериальной драмы Кая Мунка — конфликт между привычной жизнью в теплом сообществе верных и собственным абсурдным шагом рискующего индивида навстречу небывалому. Добавлю, что это право на свободу и сомнение Мунк как священник и публицист защищал в деле пастора Отто Ларсена против церкви, слушавшемся в Дании как раз в год публикации и премьеры мунковского «Слова».
Слово
Пьеса
© Перевод Ирина Куприянова
Нет, его праздничная одежда должна всегда висеть наготове, потому что ведь никогда не знаешь, не придет ли он как-нибудь однажды пасхальным утром.
Здравомыслящая вдова хуторянина из Ведерсё[54].I
Хутор Боргенсгор.
Миккель. До свидания, Ингер.
Ингер. До свидания, Миккель.
Миккель. Посмотрим, как ты справишься.
Ингер. Не волнуйся, я сделаю все, что смогу.
Миккель. Может, я лучше останусь дома и помогу тебе?
Ингер. Ты прекрасно знаешь: если он меня не послушает, что бы вы остальные ни придумали, все равно не поможет.
Миккель. Это верно. Но будь осторожна. Помни о своем положении, женушка!
Ингер. Уф, вечно вы напоминаете о моем положении!
Миккель. Ну, Ингер!
Ингер. Ладно, ладно! Не обращай внимания. Это все, очевидно, из-за моего положения.
Миккель. Андерс вообще не должен был вмешивать тебя. Зря он это сделал.
Ингер. Не начинай теперь винить своего бедного брата, ему и так сейчас…
Миккель. Ты и правда все уладишь. Только бы отец не очень разозлился!
Ингер. Наверняка разозлится. Но я гораздо больше боюсь, что он расстроится. Ты увидишь, Миккель, я все улажу. А теперь отправляйся! И будь осторожен, не провались под лед!
Миккель. Я буду посматривать, не вернулся ли Андерс.
Ингер. Да, последи! Может случиться что-то совсем скверное, и хорошо, чтобы ты был рядом.
Миккель. Прощай, девочка моя.
Ингер. Прощай, мальчик мой. Надо же, можно подумать, мы только-только обручились.
Миккель. Так оно и есть, Ингер.
Ингер. Да уж! Восемь лет как женаты. Черт возьми, кофе закипел!
Миккель. Всего восемь коротких лет!
Ингер. Ну, мне кажется, до золотой свадьбы еще далеко.
Миккель. Совсем недалеко, женушка, недалеко. Ладно, прощай пока. И действуй осторожно.
Ингер. Разве я бываю неосторожной?
Миккель. Нет, так сказать было бы грешно. Удачи!
Ингер. Спасибо, друг мой!
Миккель уходит.
Благодарю тебя, милый Господи. Благодарю за все! Будь же и сегодня мне помощником! Аминь.
Старый Миккель Борген входит.
Борген. Это оттого, что вода просочилась. Но я сейчас заделаю.
Ингер. Ой, дедушка, ты меня напугал! О чем ты говоришь?
Борген. Пятно там наверху, на которое ты стояла и смотрела, это дождевая вода. Крыша протекает около трубы. Кровельщик Кристен все же недотепа, даром что из обращенных. Кобыла еще не встала?
Ингер. Я думаю, она вот-вот встанет.
Борген (в дверях). Катинка, скажи им, чтобы подсыпали кобыле побольше, и пусть работник присмотрит за свиноматкой, пока я не приду.
Ингер. Ты так мало поспал после обеда…
Борген. Проклятая подагра! Погода меняется. И мне лучше, если я на ногах. Что это? Будем пить кофе в такое время?
Ингер. Сегодня так холодно, дедушка.
Борген. Значит, поэтому будем пить кофе?
Ингер. Да, хотя нет, не совсем. Ты трубку ищешь? Вот, пожалуйста.
Борген. Дай-ка мне сегодня длинную. Но ее надо набить. Ты и это можешь?
Ингер. Я все могу, дедушка.
Борген. Только не можешь рожать мальчиков.
Ингер. Не надо так!
Борген. И еще дай спичку. Спасибо! Ах, Ингер, право слово, ты мастерица варить кофе. Не слишком слабый и не слишком крепкий.
Ингер. Я со временем поняла, какой тебе нравится. Ну вот, теперь я посижу здесь в тепле, и мы за кофе немного поговорим, а потом почищу картошку.
Борген. У нас сегодня картошка на ужин?
Ингер. Да, но сейчас надо немного согреться. Подумать только, новый священник еще не побывал здесь, в Боргенсгоре.
Борген. Он же не грундтвигианец[55].
Ингер. Но ведь и не миссионер[56].
