Марина Ахмедова - Уроки украинского. От Майдана до Востока
— Вы не оловянный.
— Да, это правда. Я очень мягкий. Но в бою я пожестче. Знаете, какое прозвище мне придумали еще в армии? Бешеный хохол.
— Кто вы?
— Я… До мая я был пацифистом. Бизнес-тренером. Сейчас я военный. И человек, который любит свою семью. И любит готовить. Я человек, который хочет, чтобы все закончилось, но который будет сражаться до конца. И который сядет за стол переговоров.
— А если Россия от вас откажется и не будет помогать?
— Этого не будет никогда.
— Почему из Краматорска не эвакуировали детей? Дом малютки, — я открываю планшет и показываю коменданту фотографии, сделанные в «Антошке». — Говорят, вы специально не хотите их отпускать?
— Я все о них знаю. Мы их всем обеспечиваем. Но эвакуировать лежачих можно было только в Харьков. А мы опасались, что украинские войска откроют огонь. Мы работаем над решением этого вопроса.
На улице в нише здания штаба на грязной картонке сидит все та же старушка. Сгорбившись, она читает газету «Новороссия».
— Может, его сегодня отпустят? — поднимает она седую голову, увидев меня. — А если нет, то я его тут дождусь.
Останавливается машина. Из нее выходит Бабай — в высокой волчьей папахе с хвостом. Медленно окидывает происходящее глазами, прикрытыми желтыми стеклами очков.
— Ну ты даешь, — обращается он ко мне как к старой знакомой, предварительно осмотрев с ног до головы. — Ну и платье ты надела…
— Обратите внимание на свою шапку, — бурчу в ответ.
— Шапку… — усмехается. — Это папаха. Волчья. У меня волчья сотня. И что, я с тобой разговаривать должен? Отвечать на вопросы?
Бабай— Я ее купил, — Бабай снимает папаху и кладет на стол — туда, где уже лежит автомат. В руках у него нож, он прижимает его лезвием к бородатой щеке. — Зачем мне волка убивать? Мы однажды, после того, как часть взяли в Симферополе, охраняли ее, а ночь, ветер сильный, морозец, и смотрю — бежит волчица. Большая такая. Я такой — «Нда-а‑а…». Она подбегает ко мне, понюхала дуло автомата и побежала дальше.
— И о чем это говорит? — спрашиваю его.
— О том, что мы — люди не злые. К нам даже звери подбегают.
— Вам нравится эта история — про волчицу?
— Да.
— Она вам льстит?
— Да.
— А ее суть в том, что вы считаете себя сверхчеловеком?
— О‑о‑о… Может, не сверхчеловеком, но избранным.
— В чем?
— Да я даже не хочу разговаривать об этом.
— Почему?
— Потому что все будут смеяться над этим.
— Я не буду…
— Люди — маловерные. Они верят лжепророкам. Но придет один… и не надо будет ему собирать войско, оно уже будет собрано.
— Это вы сейчас серьезно говорите?
— Да.
— И что будет целью этого войска?
— Православие. Бог. Библия. Мы — воины Господа Бога. Я вам сейчас одну притчу расскажу. Бог собирал войско на войну со злом. Он пришел к пахарю и говорит ему: «Пахарь, вставай, пойдем на войну. Ты же — верующий. Крещенный. А я собираю войско со злом воевать». А пахарь отвечает: «Ну, когда будет война, ты меня позови. Я приду». Бог говорит: «Так уже война». А пахарь: «Ну, в общем, зови, приду». Так Бог обратился ко всем, — продолжает Бабай, опираясь щекой на лезвие ножа и серьезно глядя мне в глаза из-под желтых стекол. — К ремесленникам обратился, ко всем, ко всем. И все сказали ему одно и то же — у каждого были причины, чтобы не идти на войну. Но пришел он тогда к казакам и говорит: «Казаки, я собираю войско крестово. Пойдете?» — «Пойдем». И бросили все, и пошли. Все-все-все. Но то были казаки.
— А что такое, по-вашему, зло?
— Зло? Вот смотрите, есть добро и есть зло. Есть Бог и есть дьявол. Бог — это добро, единое целое. В мире Бога есть десять заповедей, и больше никакого закона не надо.
— И как вы справляетесь с таким пунктом заповедей, как «Не убий!»?
— А‑а‑а… Ну… У нас, у казаков, все намного проще. Бог сказал: «Кто хулит веру мою, того убей!».
— А вам не кажется, что в таком случае Бог перестает быть единым добрым и не противоречивым целым?
— Мне кажется, что ты — хитрая лиса. Но скажу больше — будет царь и будут казаки, которые проследят за исполнением Божьих заповедей. Полиции не будет. Убил? Значит, то же самое — тебе. Не ты дал человеку жизнь, чтоб ее забирать.
— И как же вы с такими взглядами на жизнь стреляете вот из него? — дотрагиваюсь пальцем до дула автомата.
— Я из него стреляю только тогда, когда вижу, что стреляют в меня.
— Попадаете?
— Всегда попадал.
— Что это на вас за очки?
— Боевые очки. Они делают все более ярким и… доступным.
— А здесь и сейчас — на этой войне — как вы определяете, где есть добро, а где зло?
— Дело в том, что они на нас наступают, а не мы на них…
— Вы любите свой родной город?
— Люблю Белореченск… — Он включает мобильный телефон. Из него раздается поющий детский голос: «Я — Бабайка. Я — Бабайка. Украла! Украла! Я не хочу тебя кушать!». Бабай, глядя на меня довольно хихикает. — Мультик какой-то, — говорит он. — Да… Белореченск — хороший город. Там живут хорошие люди.
— Александр, вы не могли бы, пожалуйста, выйти из образа Бабая и побыть сейчас естественным.
— Мог бы… — Он снимает очки. — Но ты же понимаешь, что это сложно?
— Почему вас назвали Бабаем?
— А я сам себя так назвал. Я когда приходил к кому-то в гости, звонил в дверь, оттуда спрашивали: «Кто там?», а я отвечал: «Бабай!» И дверь сразу открывалась…
— Почему вы не остались в Белореченске?
— Ты будешь смеяться, но я скажу… Потому что общество без веры уже разложилось. А славяне — они всегда жили обособленно, по своим законам и правилам. Ну, скажи мне ты, почему мы должны принимать запад? Куда они лезут к нам и к нашим братьям?
— Но американцев на этой войне нет. И стреляете вы по своим же братьям.
— Где я стреляю по славянам?
— А украинская армия из кого состоит?
— Ну-у… а почему же славяне пошли против своего народа? Ну, объясни мне? Вот почему? — В его голосе появляется хрип. — Ну ты что, не видишь, что происходит? Ну ты же видишь все! — говорит нетерпеливо. — Ну, говори — почему? Они туда идут из-за денег по контракту и думают, что им за это ничего не будет. Когда они попадают к нам в плен, мы с ними проводим беседу, и они становятся в наши ряды. У них — неправильная информация и любовь к родине, которой не существует. Украина — это мыльный пузырь, надутый в годы революции. Людей специально обозвали разными именами. Потом привили им любовь к этим именам. А потом их послали умирать за эти имена. Известно же, что славян никто не может победить, кроме самих славян. Это специально было сделано все. И все всё знают. И ты все знаешь.
— Где бы вы сейчас были, не начнись на Украине гражданская война?
— Я был бы у себя дома, и занимался бы своей жизнью. Я ж когда сюда ехал, у меня жена была беременной. Но я сказал, что не хочу видеть зло у себя дома — потому что оно идет к нам.
— А соседи казаки почему не поехали с вами?
— У них были дома свои дела, — усмехается он. — Они после Крыма по команде разъехались домой. А я приехал сюда без приказа. По доброй воле. Понимаете?
— То есть у вас тут миссия?
— Ну как бы, наверное, слава Богу, да… Что-то мной руководило и двигало. И вот я здесь. И мной до сих пор что-то руководит и двигает. Я не знаю, что это… У меня случай один был. Рассказать? — в глазах появляется недоверчивость — возможно, боится, что буду смеяться. — Когда мы строили храм, сверху мне на голову упало ведро с раствором. Меня в храме поставило на колени. Со мной ничего не случилось, но на ведре — две вмятины… И я стал думать по-другому… Но я не знаю, не примут ли меня за сумасшедшего… Потому что вы же все живете по своим человеческим законам… А у нас там внизу человек ходит сейчас, — показывает пальцем вниз. И я припоминаю нездорового человека, который крутился внизу. Наверное, в такого могли бы вырасти воспитанники «Антошки». — Он помогает нам, он — юродивый. Богом помазанный. Не надо смеяться…
— Я не смеюсь. Что вы почувствовали, когда вам на голову упало ведро?
— Не было особого чувства.
— И ничего внутри не пошевелилось?
— Вообще-то… там сердце бьется… Об чем ты говоришь?
— О том, что иногда люди испытывают движения души.
— Это не движения души они испытывают, а страх.
— Ваш ребенок уже родился.
— Слава Богу. Мальчик. Видел только на фотографиях.
— Движений души не было?
— Не было… Я с рождения такой — необычный. Я в детстве гулял по улицам не там, где все.
— Вы были одиноким?
— Естественно.
— Вы отдаете себе отчет, что ваши слова будут восприняты большинством как бред сумасшедшего?
— Я знал… Но я тебе готов рассказать даже больше… Я не люблю, когда меня обнимают, когда люди относятся ко мне, знаешь… так по-доброму. Когда льстят мне, я не люблю. Когда вокруг меня много народа — не люблю. Но они почему-то все равно рядом. Я все делаю во славу Господа Бога.
