Николай Ульянов - Происхождение украинского сепаратизма
Нетрудно в этом отрывке уловить все тот же мотив «Соединенных славян», звучащий в названиях одного из декабристских обществ и киевской масонской ложи. При|172: этом не обязательно предполагать, как это часто делают, идейную преемственность между декабристами и кирилло-мефодиевцами. Гораздо вернее допустить, что те и другие имели общего учителя панславизма в лице поляков. Недаром «Книги бытия украинского народа», написанные Костомаровым как некое подобие «платформы» братства, хранят на себе ясный след влияния «Книг польского народа и польского пилигримства» Мицкевича. Кроме того, во время их написания, в 1846 г., Костомаров часто встречался с поляком Зеновичем — бывшим профессором Кременецкого лицея, рассадника польского национализма. Зенович был ревностным поборником идеи всеславянского государства.
Главные принципы Кирилло-Мефодиевского кружка давно выяснены и сформулированы. А. Н. Пыпин дает краткую их сводку в таком виде: освобождение славянских народностей из под власти иноплеменников; организация их в самобытные политические общества, федеративно связанные между собою; уничтожение всех видов рабства; упразднение сословных привилегий и преимуществ; религиозная свобода мысли, печати, слова и научных изысканий {150}, преподавание всех славянских наречий и литератур в учебных заведениях [139]*. К этому надо прибавить, что такая всеславянская федерация мыслилась не монархической, а республиканской, демократической. Про царя говорили, что он «хоч який буде розумний, а як стане самодержавно панувати, то одуріє» {151}. Всеми общими делами должен заведовать «общий славянский собор из представителей всех славянских племен» {152}.
Малороссия мыслилась в числе независимых славянских стран, «как равная с равными» и даже чем-то вроде лидера федерации.
Независимая украинская государственность основывалась, таким образом, на европейском демократическом мировоззрении. На этом же строилась «внутренняя» политика, в частности, преподавание в школах на простонародном разговорном языке. Оправдывалась эта мера соображениями культурного прогресса. Главной целью был не язык сам по себе, а мужицкая грамотность. Поднять образовательный|173: уровень простого народа считали возможным только путем преподавания на том наречии, на котором народ говорит.
Идея эта — западного происхождения; там она горячо обсуждалась и породила обширную литературу. Отголоском ее в России были учебники на тульском наречии, которые писал впоследствии Л. Н. Толстой для своей яснополянской школы. То же собиралось делать вятское земство. Члены братства не связывали с этим намерения отделиться от общерусского литературного языка; напротив, преподавание на своем наречии способствовало бы, по их мнению, скорейшему приобщению малоруса к литературному языку и к сокровищам общерусской культуры.
В 1847 г. по доносу одного студента, подслушавшего разговоры братчиков, они были арестованы и разосланы по более или менее отдаленным местам. Только к концу 50-х годов выходят из ссылки и съезжаются в Петербург. Общества своего не возобновляют, но образ их мыслей, по-прежнему,— «прогрессивный». Это и дало основание Каткову не делать различия между украинофильством и всеми другими «бродячими» элементами русского общества.
Если не считать довольно бледных Гулака и Белозерского, то самыми видными фигурами Кирилло-Мефодиевского братства были Шевченко, Кулиш и Костомаров. Шевченко «видным» был больше как поэт, чем как член братства, с которым был очень слабо связан. Вдохновителем, «теоретиком» и душой всей группы был Н. И. Костомаров — молодой в то время профессор истории Киевского университета.
Из «Автобиографии» его можно заключить, что любовь к малороссийскому народу явилась у него в значительной степени случайно и объяснялась тем, что никакого другого поблизости не было. До 18 лет будущий украинский патриот не знал даже малороссийского языка. По крови он был полувеликорус-полумалорус. Отец его, воронежский помещик, был русским, но мать — украинка и происходила из крепостных. Костомаров сам рассказывает, как отец его, будучи уже пожилым человеком, облюбовал себе|174: из числа своей дворни жену, бывшую в то время маленькой девочкой, отправил ее в Петербург учиться, поместил в институт для благородных девиц, и когда она по окончании его вернулась образованной, воспитанной барышней,— женился на ней. Будущий историк, таким образом, родился и вырос в семье совершенно русской по духу и по культуре. Малороссийские симпатии появились у него в Харькове, по окончании университета, в 1836—1837 г. и внушены были, главным образом, И. И. Срезневским — тоже великорусом, увлекшимся собиранием украинской народной поэзии и выпустившим в 30-х годах свои знаменитые «Запорожские древности». «Мною овладела какая-то страсть ко всему малороссийскому,— признавался Костомаров.— …Я вздумал писать по-малорусски, но как писать? Нужно учиться у народа, сблизиться с ним. И вот я стал заговаривать с хохлами, ходил на вечерницы, стал собирать песни» {153}. Однажды на такой вечерныци хлопцы чуть не побили молодого народолюбца, приревновав его к девицам.
Ко времени своего хождения в народ Костомаров был уже демократом и поборником прав крестьянства. Демократические страсти наложили печать и на его занятия историей, которую он полюбил больше всех других наук. Он рано задался вопросом: «отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик земледелец, труженик как будто не существует для истории… Скоро я пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе. Не может быть, чтобы века прошедшей жизни не отпечатались в жизни и воспоминаниях потомков; нужно только приняться поискать — и, верно, найдется многое, что до сих пор упущено наукой. Но с чего начать? Конечно, с изучения своего русского народа; а так как я жил тогда в Малороссии, то и начать с малорусской ветви. Эта мысль обратила меня к чтению народных памятников. Первый раз в жизни добыл я малорусские песни издания Максимовича 1827 года, великорусские песни Сахарова и принялся|175: читать их. Меня поразила и увлекла неподдельная прелесть малорусской народной поэзии; я никак и не подозревал, чтобы такое изящество, такая глубина и свежесть чувства были в произведениях народа, столько близкого ко мне и о котором я, как увидел, ничего не знал» [140]*.
Костомаров признается, что была еще одна причина любви его к малороссийскому народу — старинное его общественное устройство, совпадавшее с демократически-республиканскими идеалами историка. Казачество с его «радами» — общими сходками, на которых решались важнейшие вопросы, с его выборным начальством, со своим судоустройством, с полным отсутствием какой бы то ни было аристократии или автократии, представлялось той республикой, к которой так лежало сердце будущего кирилло-мефодиевца. Мы уже приводили в одной из первых глав цитату из его «Книг бытия украинского народа», восхвалявшую казаков за их порядки и обычаи. Распространение их на всю Украину представлялось ему величайшим прогрессом и благодеянием для народа. «…Незабаром були б на Вкраїні усі козаки, усі вильні і рівні, і не мала б Україна над собою ні царя, ні пана, опріч Бога єдиного, і дивлячись на Україну, так би зробилось і в Польщі, а там і в других славянських краях» [141]*. «Республиканское» казачье устройство в большей мере, чем народные песни, привязало Костомарова к Украине. Сильного соперника имела она только в лице Господина Великого Новгорода. Перед этой древнерусской республикой Костомаров благоговел настолько, что когда его, после следствия по делу кирилло-мефодиевцев, отправляли из Петербурга в ссылку, он, проезжая мимо Новгорода и завидев издали купола св. Софии, встал в коляске, снял шляпу и разразился такими шумными приветствиями древней колыбели народоправства, что сидевший с ним рядом жандарм пригрозил вернуть его снова в Третье отделение, если он не сядет и не перестанет витийствовать [142]* {154}. Севернорусским народоправствам, во главе которых стоял Новгород, посвящена была впоследствии одна из лучших его монографий.
Костомаров разрывался в своей любви между Новгородом|176: и Украиной, и трудно сказать, кого из них любил больше. В сочинениях его ясно проступает тенденция сблизить между собою обе эти симпатичные ему земли и найти между ними национальное сходство. «В натуре южнорусской,— по его словам,— не было ничего насилующего, нивелирующего, не было политики, не было холодной рассчитанности, твердости на пути к предназначенной цели. То же самое является на отдаленном севере в Новгороде…»* Найдя в словаре Даля несколько слов, записанных в Новгородской Губернии и бытовавших также на Украине, он заключил об общей языковой основе у ильменских и днепровских славян. Прибавив к этому несколько других наблюдений, построил теорию, по которой «между древними ильменскими славянами и южноруссами было гораздо большее сходство, чем между южно-руссами и другими славянскими племенами русского материка»*. По его мнению, «часть южнорусского племени, оторванная силою неизвестных нам теперь обстоятельств, удалилась на север и там водворилась со своим наречием и с зачатками своей общественной жизни, выработанными еще на прежней родине» [143]*. Этот опыт удачного присоединения Новгорода к Украине, а вслед за Новгородом — Пскова и Вятки, как филиалов древней республики, лучше всяких рассуждений уясняет нам стимулы политической мысли и деятельности Костомарова.
