Борис Чехонин - Журналистика и разведка
Восемь дней едем на третьих полках общего вагона. На станциях в Сибири стоят товарные эшелоны, везущие куда-то людей. Вот они, их пассажиры: длинная вереница женщин с коромыслами на плечах под охраной автоматчиков и собак протянулась от товарняка к станционной колонке с водой, дети, старики, просящие из открытых дверей вагонов хлеб у пассажиров «гражданских поездов». К ним не подойдешь, рискованно даже бросить кусок издалека. Охрана строго пресекает любые человеческие контакты. Женщины, дети, старики — члены семей бандеровцев с Западной Украины. Их насильственно переселяют в Сибирь и на Дальний Восток. Жуткую картину дополняют покосившиеся дома редких деревень, бедно одетые, голодные местные жители. Последствия войны чувствуются и здесь, за тысячи километров от мест, где по стране прокатился огненный ураган Отечественной войны.
В Сучане нас встречают высокие терриконы шахт, маленькие домики, утопающие в зелени садов, и колючая проволока лагеря. Сопровождающий офицер поселяет нас в крохотной комнатке одноэтажного деревянного барака. Обстановка нехитрая: две железные кровати с ватными матрацами и серыми солдатскими одеялами, древний стол с двумя стульями и подслеповатое оконце. Зато у вас есть важное преимущество, утешает провожатый, — близко от лагеря.
Лагерь действительно рядом. Из окна видны тройные ряды колючей проволоки. Между ними мертвая зона. Там дежурят собаки, и через каждую сотню метров вышки с автоматчиками. Невольно ловишь себя на мысли: отсюда не убежишь. Стоит незнакомцу приблизиться к колючему заграждению, как с вышки раздается окрик «стой, кто идет!». Не дай бог промедлить с ответом, рискуешь получить пулю.
Офицер знакомит с сутью предстоящей работы и распорядком дня:
— Будете переводить на допросах, рабочий день неограниченный. Обычно с девяти утра и до трех дня. Затем обеденный перерыв до пяти и потом опять до упора — до двенадцати или до двух ночи. Но иногда удается освободиться немного раньше, — утешает наш спутник. — Надеюсь, выдержите, вы молодые. Зато, ручаюсь, спать будете крепко. Вот пока, пожалуй, и все. Отдыхайте после дороги. Остальное скоро узнаете сами.
Наш куратор и впрямь оказался прав. Скоро, очень скоро нам пришлось расширить рамки полученных знаний. В комнате душно, пахнет барачной сыростью и гнилью, освещение — лампочка в потолке без малейших признаков абажура. Удобства, естественно, во дворе, как у меня на родине, в Казани. Скорее выйти на свежий воздух, а заодно и оглядеться вокруг. Обогнув барак, мы направились в сторону лагеря мимо каких-то сараев. Вдруг ко мне рванулась серая тень. Собака, огромная собака! В ту же секунду в ее пасти оказалась пола пиджака. От серьезных последствий спасла короткая цепь. Еще несколько сантиметров — и неминуемая больница. Нас не предупредили, что сараи — место отдыха сменившихся с дежурства четвероногих помощников охраны, специально натасканных на людей. Их обучили бросаться на человека молча.
На следующий день инструктаж продолжился. Лагерь особый, режимный. Заключенные — японские офицеры военной разведки, жандармы, каратели, сотрудники бактериологических отрядов. Задача следователей — подготовить на каждого материал для передачи в суд. По возможности также получить от них показания на главных военных преступников, которым предстоит предстать перед готовящимся процессом в Хабаровске. На некоторых заключенных в лагере у следователей более чем исчерпывающий обвинительный материал, но немало и тех, кто пока представляет загадку. Задача — выяснить их подлинные фамилии, места прохождения службы, степень участия в диверсиях, карательных акциях, пытках.
Через несколько дней нас вместе с офицерским составом стали регулярно возить на стрельбище и даже выдали пистолеты. Непонятно зачем — декорации ради? При входе в лагерь оружие полагалось сдавать дежурному в проходной. Что можно сделать с пистолетом против заключенных, в совершенстве владеющих приемами боевых восточных единоборств? Они, если захотят, шутя отберут оружие и отправят тебя на тот свет голыми руками. Но таких вот случаев нападения на следователей и переводчиков в нашем лагере не было. Хотя, признаюсь, иногда поначалу при общении с пленными поджилки тряслись от страха. Особенно, к примеру, когда приходил в парикмахерскую. Ты вчера вместо следователя сам допрашивал этого мастера, уличал его в убийствах и пытках, а сегодня он в этой крохотной комнатушке один на один бреет тебя острой опасной бритвой. Ему все равно грозит долгий срок. Чуть сильнее нажал — и обидчика нет в живых. Как говорится, семь бед — один ответ.
Вспоминая лагерное прошлое, я сегодня задаюсь чаще одним вопросом. Да, не хватало следователей-профессионалов, и все же как нам, мальчишкам, студентам, поручали порой самостоятельно проводить допросы военных, прошедших огонь и воду, знавших, что такое смерть, владевших искусством скрывать от других свои служебные и личные тайны? Быть может, кто-то думал, что эти мальчишки сумели досрочно повзрослеть в годы войны и перестали быть несмышленышами. А может, просто кто-то верил в чудо или требовалось выполнить ту или иную формальность. Смешно сказать, но порой этим самым несмышленышам кое-что удавалось, и потом такие удачи отражались в характеристиках на нас, направляемых лагерным начальством в Москву по линии НКВД. Мы же старались, лезли из кожи вон. От результатов практики подчас зависела дальнейшая судьба. Это были не оценки в своего рода свидетельствах об академических успехах, что привозили в восьмидесятых из Японии сын и дочь.
Постепенно, страница за страницей, перед нами раскрывалась книга лагерной жизни. Скучной, страшной своим однообразием и отсутствием всякой перспективы представлялась она нам, вольным студентам, приехавшим из далекой Москвы. Заключенные, похоже, были нашими единомышленниками. Им хотелось также, хотя бы немного, разнообразить лагерную рутину. А она со временем становилась все более нетерпимой. День похож на другой. Можно без труда сказать, что тебя ждет завтра, через неделю, месяц — и так до суда. Никаких новых впечатлений. Чем же себя занять? Товарищи знают о тебе почти все, ты о них. Письма из дома не приходят, книг, газет нет. Единственное чтиво — газета на японском языке, издаваемая на Сахалине полковником И.И. Коваленко, ставшим впоследствии главным архитектором советско-японских отношений. Разнообразие вносят только допросы. Чтобы вырваться из этого будничного круга, многие пленные офицеры начали добровольно изъявлять желание работать. Это означало возможность оказаться вне лагеря, в тайге, где строились дороги. Физический труд в лесу на свежем воздухе отвлекает от гнетущих раздумий, укрепляет душу и тело. Некоторые, правда, выходили на работу, поддавшись соблазну сбежать, перейти границу с Китаем. Маньчжурия рядом, там все знакомо, можно добраться и до Японии в неразберихе послевоенных лет. Сбежать из лагеря невозможно — автоматчики, собаки, колючка. Иное дело в тайге. Конвой невелик — несколько человек, ему не уследить за сотнями заключенных.
Побег обнаруживают, как правило, на перекличке перед возвращением в лагерь. По тревоге вооруженные сотрудники НКВД мчатся на джипах из лагеря к месту работ. По следу пускают собак. Через пару часов беглеца привозят в наручниках. Как уйдешь от собак без специальных средств. Да и оповещенное население все равно схватит тебя рано или поздно. В лагере сбежавшего ждет сравнительно мягкое наказание — карцер и уменьшенный рацион питания.
Признаться, про себя мы искренне возмущались слишком мягким обращением лагерных властей с недавними преступниками, у которых руки по локоть в крови. Население Сучана голодало, пленных же кормили, что называется, на убой. Такого рациона не было даже у конвойных. Избиения, пытки категорически запрещались. Сколько раз во время допросов следователь буквально выходил из себя, казалось, вот-вот не выдержит и ударит. Нет, занесенный кулак с грохотом опускался на письменный стол. Допрашивающий хорошо знал — наказание за физическую расправу неминуемо. Самое малое отстранят от работы, затормозят продвижение по службе, а то и вовсе понизят в звании. Вот бы такие порядки на допросах «врагов народа» в тридцатых, сороковых и даже пятидесятых годах! Причины столь мягкого обращения стали понятны позже. Возвращаясь на родину в середине пятидесятых, многие пленные шли прямо из порта в местные отделения компартии и вступали в члены КПЯ.
А встречи с квантунцами в середине шестидесятых, двадцать лет спустя после войны? Журналистская судьба забросила меня в Саппоро административную столицу острова Хоккайдо. В дороге не повезло, простудился, пришлось лечь в постель. Вечером в дверь гостиничного номера постучали. Доктор заговорил на английском. Узнав, что я русский и говорю по-японски, долго тряс мою руку и растерянно повторял: «А содес ка!» Потом неожиданно перешел на русский: «Давно високая температура? Гарава борит?» Сделав какой-то укол, присел на краешек кровати и стал расспрашивать о жизни в России. Много лет не встречал русских. Добрый человек в очках дедовских времен. Рассказал о себе. Ему 67 лет, служил в Квантунской армии. В 1945-м попал в плен и провел три года в лагере в Узбекистане. Прощаясь, сказал: «Вы завоевали наши сердца гуманным отношением к бывшим врагам».
